ОТ АВТОРА

На политическом небосклоне советской эпохи его звезда горела недолго. Константин Установим Черненко на вершине власти находился чуть больше года. Его предшественниками, руководившими партией и страной, были Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов. За ним пришел Горбачев, кото­рый и замкнул этот, в общем-то, небольшой список, хотя во­брал он в себя персоналии, стоявшие на капитанском мости­ке корабля по имени СССР почти семьдесят лет.

Людям, ценящим свою историю в ее непрерывном разви­тии, усматривающим в ней не всегда осязаемую, но прочную связь времен, а потому не считающим наше советское про­шлое чем-то вроде «черной дыры», уже само перечисление этих имен дает почву для размышлений. На мой взгляд, оно позволяет уловить скрытую за ними логику, которая привела к полному параличу правящей партии и распаду Советского Союза, казавшемуся всего лишь за три-четыре года до катаст­рофического обвала могучим и несокрушимым.

Семь с лишним десятилетий — это значительный истори­ческий отрезок, и срок правления Черненко по сравнению с ним выглядит совсем незначительным.

И все же, думается, нахождение Константина Устиновича у власти в значительной мере предопределило дальнейшую судьбу СССР. Повлияло оно на будущее страны вовсе не в том смысле, как это принято считать. Обычно вспоминают, что уход из жизни этого человека завершил, как мрачно пытаются острить некоторые политики, «пятилетку похорон» (напом­ню, что в те годы один за другим ушли из жизни Суслов, Бреж­нев, Андропов, Устинов), что он ускорил конец затянувшего­ся процесса инерционного продвижения страны, эпохи «застоя». Но главное, думается, не в этом.

В этот короткий период времени основные события раз­вивались за занавесом и были скрыты от взглядов непосвя­щенных. Именно в это время расставлялись декорации к спектаклю по сценарию, написанному, как показал дальней­ший ход событий, людьми, не испытывавшими особой люб­ви к советскому строю. Вполне вероятно, что именно тогда наши западные противники по холодной войне подготовили свой главный удар, от которого Советский Союз, увязший в Афганистане, оправиться уже не смог. Возможно, что фило­соф Александр Зиновьев и прав, называя завершающий акт развернувшейся в стране драмы «убийством слона иголкой», подразумевая, что с помощью замены генсека на нужного Западу человека совсем не трудно разрушить то, что на про­тяжении многих лет холодной войны выглядело неприступ­ным бастионом, — всю систему власти и управления госу­дарством.

Вины или беды Черненко в этом нет. Вряд ли он догады­вался, что был далеко не самой главной фигурой в руках лю­дей, игравших, по Бжезинскому, на «великой шахматной дос­ке», да и вообще едва ли подозревал, что такая игра ведется.

Хорошо известно, что Константин Устинович был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС, будучи серьезно больным. Он это знал, но не отказался. Не смог. Какие бы домыслы ни возникали позднее по этому поводу, достоверно известно, что отнюдь не властные регалии его привлекали. Уж чего-чего, а непомерных амбиций и болезненного честолюбия, свойст­венных многим людям его круга, за Черненко не наблюда­лось. За многолетнюю работу в руководящих органах КПСС у него, как и у многих других партийцев со стажем, выработа­лось свое понимание партийной чести и, если хотите, дисцип­лины. «Надо», — сказали товарищи по Политбюро, а он при­вык выполнять партийные задания беспрекословно. Именно так он и рассматривал свое избрание. И относился к обязан­ностям, которое оно возлагало на него, исключительно добро­совестно. Другой вопрос: насколько он смог справиться с тя­желой ношей, понимал ли всю меру ответственности за положение в стране, которая, к несчастью, так же была боль­на, как и ее руководитель?

Было бы несправедливым подобные вопросы обращать только к одному человеку. В данном случае гораздо важнее по­нять: какой логике следовало руководство КПСС, принимая явно бесперспективное решение? Только ли чувство самосо­хранения двигало ими, как иногда принято считать? Ведь бы­ли в Политбюро энергичные и сильные руководители помимо того же Горбачева, о кандидатуре которого, кстати, речь даже не заходила при выдвижении Черненко. Еще не заходила.

В книге я попытаюсь ответить на эти вопросы. А пока хо­чется отметить, пожалуй, главное: большинство этих людей, воспитанных на многолетних традициях КПСС, пуще всего на свете хранили единство партии, оберегали ее от раскола.

Единство — это, пожалуй, одна из самых важных традиций партии, и оно особенно чтилось. Идеей партийного единства в свое время было проникнуто ленинское завещание — «Письмо к съезду». Ради сохранения единства в двадцатые годы Сталин трижды пытался отказаться от должности генерального секре­таря. И на наших с вами глазах раскол единства КПСС во вто­рой половине восьмидесятых годов привел к катастрофичес­ким последствиям.

Но священный принцип единства сыграл с коммунистами руководящих органов партии злую шутку — традиция пере­росла в самообман. Здесь я имею в виду не только членов По­литбюро, выдвинувших кандидатуру Черненко для избрания генсеком. Ведь избирали его на эту должность на пленуме ЦК КПСС, и проголосовали члены ЦК за Константина Устиновича единогласно. При всех сомнениях, которые, безусловно, были, среди них существовало негласное правило: на самом верху лучше знают, что надо делать. Если там считают так, а не иначе, значит, так надо, значит, это в интересах партии. Боль­шинство было убеждено, что активно следовать предначер­таниям сверху — обязанность, партийный долг каждого ком­муниста.

Мы привыкли судить о нашем прошлом с высоты своего времени и ставить в вину этим людям многие проблемы, кото­рые порождало именно такое отношение к сложившемуся тог­да положению вещей. Судим, даже не пытаясь представить се­бя на их месте, понять мотивацию их поступков.

В формировании такого отношения к тем, кто верой и правдой служил КПСС, к бывшим деятелям партии главную роль сыграли средства массовой информации, которые в пе­риод нахождения у власти Горбачева развернули настоящую травлю «номенклатуры» и продолжили ее в последующие го­ды. Своего апогея культивация ненависти к коммунистам до­стигла в 1991 году, когда Ельцин своими постановлениями приостановил, а затем и запретил Компартию. Впрочем, за­прет действовал недолго и был отменен Конституционным су­дом. Но, тем не менее, СМИ продолжали внушать доверчиво­му народу, что люди, находившиеся в советское время «при должностях», всегда действовали в своих личных, корыстных интересах. После такой обработки общественного сознания редко кому приходила в голову «крамольная» мысль о том, что и среди партийцев были честные и порядочные люди.

 

А ведь они были. Берусь даже утверждать, что их было большинство, и именно среди них крепло понимание, что жить по-старому уже нельзя, что в партии необходимы корен­ные преобразования, прежде всего демократизация внутри­партийной жизни. Вот почему они так горячо поддержали на начальном этапе Горбачева и его идеи перестройки. И поддер­живали его до тех пор, пока не началась вольная или неволь­ная путаница, бездумная «демократизация» всего и вся, по­служившая прикрытием сил, рвавшихся к власти.

Как бы то ни было, нельзя забывать, что и Черненко, и лю­ди, которые жили и работали рядом с ним, — это дети своего времени. И смотрели они на мир другими глазами, видели его иначе, чем он представляется нам сейчас.

Ну а сейчас... Сейчас, как известно, у нас не уменьшается число мастеров критиковать прошлое. При этом они никак не хотят увидеть в нем великий опыт, чтобы, опираясь на него, можно было бы увереннее двигаться к будущему. Но этого не происходит. И, как мы знаем, те, кто уже почти двадцать лет, если считать от заключительного этапа перестройки Горбаче­ва, пытаются разогнать машину российской истории в другую сторону, скажем откровенно, пока не преуспели.

Константин Устинович принял партию в сложное время, когда в стране еще не утихло брожение, связанное с деятель­ностью Андропова. Юрий Владимирович за короткий срок сумел разворошить гнездо, которое начинала вить себе кор­рупция, постепенно разъедавшая верхушку партийно-государственного аппарата. Напуганные было жесткими действи­ями генсека, «потерпевшие» вновь воспрянули духом после его смерти. Приободрились и их высокие покровители. Одна­ко высовываться они не спешили: еще не затих резонанс, ко­торый вызвала борьба с расхитителями социалистической собственности, жуликами, замахнувшимися на народное до­стояние, антиобщественными элементами. Естественно, что это отразилось и на решении Политбюро, привыкшего жить при Брежневе без особых потрясений, выдвинуть в новые ген­секи Черненко, который, по их мнению, их не допустит. Это обстоятельство нужно всегда иметь в виду, потому что оно по­могает понять характер развития событий в период его прав­ления.

Поделюсь одним своим наблюдением: система управления в нашем государстве постоянно воспроизводит себя в своих руководителях. Такое суждение у меня сложилось и укрепи­лось за многие годы работы в аппарате высшего органа правя­щей партии, в результате общения со многими деятелями пар­тийных и государственных органов в центре и на периферии.

Убеждался я в этом, изучая и анализируя важнейшие докумен­ты, в том числе и закрытого характера, касающиеся тех или иных представителей высшего эшелона власти нашей страны последней четверти прошлого века. И, думается, совсем не слу­чайно вошли в обиход такие исторические понятия, как «ле­нинский период», «годы сталинизма», «хрущевская оттепель», «брежневский застой», «горбачевская перестройка». Правда, к кратковременным периодам пребывания на вершине власти Андропова и Черненко не успели приклеить соответствующие ярлыки. Хотя попытки их дискредитации вылились в солид­ное число всевозможных публикаций.

«Персональная периодизация» советской и новейшей рос­сийской истории прямо отражает одну неблаговидную тради­цию нашей жизни: люди, приходящие на смену сошедшему с политической арены поколению руководителей, рано или поздно стремятся дезавуировать все позитивное, созданное предшественниками. А с конца восьмидесятых годов наибо­лее ретивые разоблачители недостатков прошлого стали уст­раивать настоящие оргии на могилах давно усопших людей.

Что лежит в основе этой дурной традиции? Конечно же же­лание руководителей страны показать все свои шаги и поступ­ки в сравнении с тем, что предпринимали их предшествен­ники, причем показать их исключительно в выгодном свете. Объяснить такое стремление можно только слабостью. И на­ивно выглядит вера, что мыльный пузырь собственной «без­грешности» можно сохранить таким образом на долгие годы.

Не многие из известных нам российских партийных и го­сударственных деятелей прошлого столетия представляют в этом смысле исключение. И когда мы пытаемся определить, кто же к ним относится, в первую очередь вспоминаем Стали­на, который считал себя учеником и верным последователем Ленина, проводником его идей. Не будем сейчас высказывать свои сомнения по поводу того, насколько верно понимал и трактовал Сталин ленинские заветы. Но налицо впечатляю­щие итоги его правления, грандиозный путь страны, пройден­ный под его руководством от сохи до атомной бомбы. Он смог, безусловно, претворить в жизнь то, что Ленин только начинал делать, о чем Владимир Ильич только мечтал.

Сталина сменил Хрущев, и почти тридцать лет, в течение которых был построен социализм, была одержана великая по­беда над фашизмом, стали с его легкой руки именоваться «эпохой сталинизма». Хрущев превзошел все мыслимые и не­мыслимые фантазии в огульном очернении своего предшест­венника. Потрясающая абсурдность и цинизм его действий заключаются в том, что именно он на Московской партконференции в 1932 году впервые ввел в оборот по отношению к Сталину определение «вождь», а затем на XVII партсъезде в числе первых называл Сталина уже не просто вождем, но вож­дем «гениальным и великим». Парадокс: человек, активно способствовавший созданию культа личности Сталина, при его жизни говоривший о нем как о гении и выдающемся твор­це, обрушился потом на «сталинизм». Хрущев был неистов в своем стремлении устранить имя Сталина из истории и народ­ной памяти: приказал убрать его имя из названий городов и областей, запретил издание его трудов и книг о нем, стал ини­циатором выноса его тела из мавзолея.

Отдельный разговор о XX съезде КПСС, состоявшемся в феврале 1956 года, вернее, о докладе Хрущева на нем о культе личности. Ведь съезд принял соответствующее постановле­ние, ничего не обсуждая, без прений по докладу. Да и вряд ли бы кто тогда осмелился нарушить «партийную дисциплину» и решился сказать Хрущеву о том, что нельзя представлять ве­ликого человека только в одном черном цвете, виновным за развязывание репрессий и за тяжелые поражения в первые месяцы Великой Отечественной войны. Тем более никто бы не посмел сказать о том, что слишком хорошо просматрива­лось в докладе Хрущева, — о тайном его желании свести со Сталиным свои личные счеты.

Хотя дело гораздо глубже, нежели может показаться оно на самом деле. Хрущев развенчивал не просто Сталина. Вместе с ним была опорочена вся партия, вся система социалистичес­ких отношений.

С тех пор прошли десятилетия. Ветер истории постепенно сметает мусор с могилы Сталина. Все больше появляется пуб­ликаций, в которых спокойно и взвешенно освещаются все стороны его деятельности. Анализируются в них не только просчеты и крупные ошибки, допущенные Сталиным, но и позитивные результаты, которых он добился, те слагаемые, которые легли в фундамент могучей державы, построенной по его чертежам. Неслучайно в прошлом году Сталин, как, кста­ти, и Ленин, уверенно лидировал среди крупнейших истори­ческих деятелей нашей страны в проекте «Имя России», осу­ществленном государственным телеканалом «Россия». На удивление тем, кто привык судить об истории в основном по популярным телепередачам и публикациям, рассчитанным на простаков. Но, как показал опрос телезрителей и пользовате­лей Интернета, историческое сознание народа, его отношение к своим выдающимся личностям не удалось пошатнуть, не­смотря на многолетнюю антисталинскую и антиленинскую пропаганду.

Естественно, здесь напрашивается вопрос: а какой след ос­тавил в памяти народной Хрущев? Обычно вспоминают его волюнтаризм, благоговение перед кукурузой, историю с бо­тинком в ООН, а чаще всего — несбыточное обещание народу построить коммунизм за двадцать лет. К чести Брежнева, он за восемнадцать лет своего правления не позволял себе нелице­приятных высказываний в адрес предшественника — народ смог быстро во всем разобраться сам. Однако человеческая порядочность и чрезмерная доброта Леонида Ильича, о чем, как правило, с теплотой вспоминают близко знающие его лю­ди, не застраховали его от ответственности перед потомками. После смерти он также был обвинен во многих грехах и стал главным виновником «периода застоя». Горбачеву, много сде­лавшему для популяризации именно такой характеристики предшествующих лет, удалось вывести страну из «застоя», но что из этого получилось, мы хорошо знаем: «почетный немец» мало оставил по себе доброй памяти.

После развала СССР советскую «традицию» поносить про­шлое продолжил Ельцин. Что и немудрено — ведь он был вос­питанником советских времен. Самого его, как и Горбачева, поначалу тоже носили на руках. Чем все кончилось — также хорошо известно.

Я не отношу себя к тем людям, которые не могут спать спо­койно, пока не свершилось возмездие, тем более что понима­ние добра и зла в политике обычно носит субъективный ха­рактер. Скорее наоборот, надеюсь на то, что когда-нибудь в нашей стране прервется «перманентная» традиция развенчи­вания и разоблачения высокопоставленных государственных деятелей. Единственно верный приговор тем, к кому мы ис­пытываем негативное отношение, может вынести со време­нем только суд истории; он и расставит всё по своим местам. Но, полагаясь на высшую справедливость, нельзя никого пре­давать забвению. Даже таких людей, как Горбачев и Ельцин, которые принесли столько горя и страданий народам России. Хотя бы в назидание будущим поколениям.

В конце концов, какой бы трагической ни выглядела порой наша история, не теряют своего глубокого смысла слова вели­кого Пушкина: «Уважение к минувшему — вот черта, отлича­ющая образованность от дикости».

Кому-то может показаться, что я слишком далеко отошел от основной темы книги. Но затронутые вопросы имеют самое прямое отношение к главному персонажу выносимого мною на суд читателя документального повествования — Констан­тину Устиновичу Черненко, которому лишь на исходе жизни довелось испытать всю силу полновластия, таившуюся в сов­мещении двух должностей: Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Увы, чаша клеветы — по традиции, которой мы уделили столько внимания, — не миновала и его.

На сессии Верховного Совета СССР 11 апреля 1984 года будущий генсек, а тогда еще просто член Политбюро и секре­тарь ЦК КПСС Горбачев, представляя кандидатуру Черненко на высший пост в государстве, восхвалял его как «испытанно­го и стойкого борца за коммунизм» и впервые назвал его «вы­дающимся руководителем».

То же самое повторилось через некоторое время, уже на по­хоронах Черненко. Тогда из уст новоиспеченного генерально­го секретаря звучали с трибуны Мавзолея Ленина, по сути, та­кие же слова: «Ушел из жизни верный ленинец, выдающийся деятель Коммунистической партии и государства, междуна­родного движения, человек чуткой души и большого органи­заторского таланта». Такую оценку нельзя отнести только на обычай говорить об ушедшем только хорошее.

Смею предположить, что в голове Михаила Сергеевича тогда роились совсем другие мысли. Ведь спустя некоторое время последовали поспешные меры по искоренению памяти о Черненко: ликвидировано название проспекта его имени, снята мемориальная доска с дома, где он жил, демонтирован памятник на родине Черненко в Красноярске, удалены из библиотек и книжных магазинов его произведения. Вот что такое «выдающийся деятель» по-горбачевски. Заметим, что на память об Андропове Горбачев не покусился: до сих пор в Москве есть проспект Андропова, да и мемориальная доска сохранилась. Наверное, сыграло свою роль то, что Андропов лично для него очень много сделал, да и спецслужбы не поз­волили поднять руку на своего бывшего шефа.

Думаю, что приближающееся 100-летие со дня рождения К. У. Черненко не станет в нашей стране каким-то особым со­бытием. И это выглядит вполне естественно по нынешним меркам, когда исповедуется принцип временщиков: иное вре­мя, иные и герои. Известно, что ангажированные СМИ стара­ются не замечать юбилейных дат, связанных с жизнью многих замечательных людей советского периода. Обходят они своим вниманием и важнейшие памятные события, вызывающие у людей гордость за социалистическое прошлое Родины. Да и о чем здесь говорить, если даже народный праздник Великого Октября вычеркнут из «красных дней» календаря? Ну а празд­нование годовщины военного парада 7 ноября 1941 года пре­вращено в заурядное театрализованное представление, своего рода «отвлекающий маневр». В комментариях по этому поводу нет упоминаний о том, что тогда, в далеком сорок первом, прохождение воинов по Красной площади было одухотворено великой идеей — оно было посвящено 24-й годовщине Ок­тябрьской революции.

Если отдельные даты обойти молчанием не удается, то центральные СМИ, особенно телевидение, трактуют их весь­ма своеобразно. Давно набили оскомину приемы телевизион­щиков по освещению революции и деятельности большеви­ков. Обычно это повторение одних и тех же кадров, рисующих в мрачных тонах образы Ленина и его соратников, запечатлев­ших взрыв храма Христа Спасителя, высылку кулаков на Со­ловки, суды над «врагами народа»... Прямо скажем, надоел этот традиционный и заказной набор.

К сожалению, сегодня в стране очень много людей, чья па­мять оказалась короткой и злой. Это относится и к тем, кто да­ет необъективную оценку деятельности Черненко.

Проработав рядом с Константином Устиновичем несколь­ко лет, после его ухода из жизни я опубликовал книгу «Аппа­рат», выдержавшую два издания. Многие страницы в ней были посвящены личности этого человека. Работая над материала­ми при подготовке настоящей книги, перечитал ряд посмерт­ных публикаций о нем в российских СМИ, которые оказа­лись, как и следовало ожидать, в основном тенденциозными. Почти все они представляют собой материалы, выполненные на потребу неуклюжей и грубой пропагандистской машины горбачевско-ельцинского образца.

Но, увы, адвокатов у Черненко после смерти не было. Мне часто задают вопрос: а зачем понадобилось его компромети­ровать, ведь был он главой партии и государства всего 390 дней и особую угрозу для пришедших позднее к власти «демо­кратов» вряд ли представлял?

Ответ прост: оказался Константин Устинович на вершине власти, преодолев нелегкий путь вместе со своей страной, пройдя большую и содержательную жизненную школу. Его судьба воедино слита с судьбой Родины.

Думается, здесь уместно сделать ссылку на книгу журнали­ста Итало Авеллино «Черненко. Хранитель партии», выпущен­ную миланским издательством «Рапполи». Заметим, что кни­га эта написана человеком, не испытывающим сочувствия к советской власти и правящей в СССР партии. Вот какую ха­рактеристику, в отличие от наших соотечественников, дает он Черненко как новому лидеру КПСС. «Прежде чем войти в Кремль, — пишет Авеллино, — К. У. Черненко был долгие го­ды рядовым партии. Это не Сталин, оставшийся на всю жизнь утонченным и жестоким революционером-конспиратором...

 

 

Это не Хрущев, не пролетарий с темпераментом сангвиника, неземной фантазией и умением ловко лавировать в коридорах власти во времена Сталина. Черненко напоминает большевика ленинского времени (курсив мой. — В. П.). Столь же простой, сколь и решительный. Мастерски владеющий искусством превращения в лозунг теоретических концепций и сложных директив. Человек, проведший полжизни среди простых и де­ятельных людей. В окопах».

Позволю себе процитировать еще одно высказывание. В 1988 году в Лондоне вышла книга «Черненко. Советский Со­юз в канун перестройки». Ее автор — бывший сотрудник Ин­ститута конкретных социологических исследований Акаде­мии наук СССР Илья Земцов, эмигрировавший на Запад. Книга эта, под стать многим западным публикациям того вре­мени, имела явную антисоветскую направленность. Ее персо­нажи — видные советские и партийные деятели, в том числе и Черненко, — показаны в тенденциозном, негативном свете. И все же Земцов пытается воздать должное Константину Устиновичу. Вот что он пишет: «Совсем недолго, чуть больше года, продержался Черненко в Кремле. Но без понимания его сущ­ности и характера картина современной политической жизни останется неполной, и непонятной станет суть тех драматиче­ских перемен, в которые его страна оказалась втянутой при его наследнике — Горбачеве. Многие идеи перестройки — то, что сегодня в Советском Союзе называют гласностью и новым политическим мышлением, — вызревали и откладывались в сознании Черненко, а затем переносились им на страницы его книг — он их опубликовал больше, чем все его предшествен­ники после Сталина... И чем больше проходит лет, отделяю­щих нас от времени Черненко — кануна перестройки, тем глубже просматривается ее связь с его личностью...»

Иногда более или менее объективные сведения о Чернен­ко просачиваются и у нас. Так, вспоминается большая телеви­зионная передача, посвященная 90-летию Константина Устиновича. Ее автором был тогда Леонид Млечин, который в 2008 году в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия» выпустил книгу, посвященную Брежневу. Нашлось в ней и место для Черненко. Довольно рельефно и объективно выглядит его характеристика, та роль, которую играл он в ЦК КПСС. Черненко всегда вместе с Брежневым и всегда остается его верным соратником — и в благополучные годы, и в самое тяжелое и драматичное для Леонида Ильича время, в период последних лет его пребывания у власти...

С 1965 года Черненко возглавлял Общий отдел Централь­ного комитета партии, как тогда доброжелательно шутили, был в ЦК «начальником штаба». Что и говорить, должность важная, но Константин Устинович умел делать свою работу незаметно, без лишнего шума. Как говорят в футболе, лучший арбитр тот, которого игроки и зрители не замечают. Черненко не мелькал на экранах телевизоров, не часто появлялся на публике, не обладал эффектными ораторскими приемами. Но все его соратники знали, насколько тяжело обеспечивать, должным образом и надежно, деятельность ЦК, всю работу по претворению в жизнь важнейших решений и документов пар­тии, от которых нередко зависели судьбы людей и страны. Черненко на этом посту был незаменим.

Приняв бразды правления Компартией, он сделал немало для того, чтобы положение внутри страны и роль Советского Союза на международной арене не были дестабилизированы.

В книге, которая перед вами, я попробую по возможности объективно и правдиво ответить на вопросы, которыми часто задаются люди, заставшие эту эпоху или знакомые с ней толь­ко из популярных публикаций и телевизионных передач. Ка­ким на самом деле был этот человек — Константин Устинович Черненко? Какой след он оставил в истории КПСС и Совет­ского государства, бурного и трагического XX века?

Я решил рассказать об этом человеке, обобщив по возмож­ности всё то, что мне известно, что еще не успело исчезнуть из памяти о том времени, когда пришлось работать под непо­средственным руководством этого человека, выполнять его поручения, сопровождать в поездках по стране и за рубежом. Пока не забыто то, что я чувствовал и переживал, когда стал­кивался с внутренним миром Константина Устиновича, его политическими взглядами и моральными критериями, позна­вал его художественные вкусы. Когда наблюдал его, озабочен­ного обычными житейскими проблемами.

Читателю может показаться, что некоторые мои высказы­вания и суждения о герое этой книги субъективны, и я испы­тываю ностальгию, идеализирую прошлое. Наверное, и прав­да — от этого тоже никуда не уйдешь, поэтому здесь я надеюсь на некоторое снисхождение. Но всё же в данном слу­чае меня отчасти оправдывает то, что сей труд — не научное исследование, не академическая или политическая биография деятеля советских времен. Это, скорее, обычная человеческая потребность поделиться тем, что стало со временем твоим личным достоянием, и конечно же выполнить свой долг перед памятью о советском человеке, коммунисте и крупном руко­водителе.

Работая над публикациями о Черненко, в том числе и над этой книгой, я на протяжении многих лет нередко обращался
за помощью к его супруге Анне Дмитриевне Черненко. Меня всегда поражала мудрость ее советов, которые она давала все­гда спокойно, тактично, ненавязчиво. Обладая исключитель­ной добротой, она еще при жизни Константина Устиновича оставляла впечатление заботливой и чуткой женщины. Но главное — она всегда была рядом с мужем, глубоко сопережи­вала каждое событие в его жизни, самоотверженно боролась за его здоровье. Это был счастливый брак, брак по любви, длившийся свыше сорока лет. И на протяжении всех этих лет Анна Дмитриевна никогда не вмешивалась в сложные пери­петии работы мужа и не подчеркивала свою значимость «пер­вой леди». Эта прекрасная женщина стоически перенесла смерть Константина Устиновича, а затем и еще одну большую трагедию — безвременную смерть сына Владимира.

Я искренне благодарен этой женщине за те ценные мате­риалы, которые она предоставила мне при подготовке этой книги.

 

Глава первая

В НАЧАЛЕ ПУТИ

Детство. Школа крестьянской молодежи.

Комсомольская юность. На дальнем пограничье

 

Первые главы этой книги — особенные. Не потому, что они содержат что-то из ряда вон выходящее. Дело в том, что Кон­стантин Устинович, став после смерти Брежнева, при Андро­пове, фактически вторым лицом в Политбюро ЦК КПСС, стремился выкроить время для работы над своими воспомина­ниями.

Видимо, настал тот период, когда у людей его возраста, а ему шел тогда семьдесят второй год, возникает потребность как-то систематизировать события прошедших лет, сохранить память о них. Человек начинает понимать (скорее, не столько понимать, сколько чувствовать), что его долгая жизнь на изле­те вознаградила его, одарив огромным и бесценным опытом, которого нет у других. Поэтому хочется чем-то поделиться с ок­ружающими, от чего-то их предостеречь, что-то посоветовать.

Здесь важно отметить, что по своему характеру наш герой был человеком замкнутым, несловоохотливым. За десять лет совместной работы я убедился, насколько трудно разговорить его, вызвать на откровенную беседу. С другой стороны, будучи его помощником и общаясь с ним едва ли не каждый день, я стал со временем улавливать моменты, когда он чувствовал потребность выговориться, обратиться к своим воспоминани­ям. Такое с ним случалось крайне редко, и наша работа над воспоминаниями, а я помогал ему в их написании, хотя и про­двигалась, но шла ни шатко ни валко. Сказывался напряжен­ный и закрытый характер «штабной» жизни в ЦК, которая не давала возможности отвлекаться от куда более важных дел. Это обстоятельство, кстати, с годами наложило свой отпеча­ток на характер Черненко.

Тем не менее на отдыхе в Крыму летом 1983 года Констан­тин Устинович посвятил этой работе большую часть своего отпуска. Сразу замечу, что не зря его называли «хранителем партии» — память у него была отменная. К тому же он был интересным рассказчиком. Размышлял о былом спокойно и обстоятельно, вспоминал массу случаев, интересных деталей, и... читал стихи. Его поэтических пристрастий мы еще коснем­ся, а пока хочу сказать, что логика повествования Черненко была очень убедительной и понятной, я бы сказал, жизнен­ной, поэтому не составляла особого труда обработка стено­грамм того, что он рассказывал.

Завершая ту или иную часть своих воспоминаний, Чернен­ко обычно обещал их продолжить в «следующий раз». Однако трагический случай, произошедший в отпуске, отодвинул очередной «следующий раз» на неопределенное время. Про­изошло тяжелое отравление, виной которого стала рыба, при­сланная Константину Устиновичу одним из знакомых минис­тров, отдыхавшим в соседнем санатории. В крайне тяжелом состоянии Черненко переправили в Москву.

Обострение болезни произошло и в следующем, 1984 году. Накануне очередного отпуска Черненко Горбачев и главный кремлевский доктор Чазов настоятельно рекомендовали ему провести отдых на госдаче в Кисловодске. Место это располо­жено на высоте около тысячи метров над уровнем моря, со всех сторон продувается ветрами. Немудрено, что слабые лег­кие Черненко не справились с такими необычными условия­ми, и через двенадцать дней генсека с обострением болезни отправили на носилках самолетом в Москву. Тут уж не до вос­поминаний, и к ним Черненко больше не возвращался. А все, что удалось записать и обработать, я использовал в этой кни­ге, практически не вмешиваясь в содержание и характер того, что узнал от Константина Устиновича.

 

* * *

 

Константин Устинович Черненко родился 24 сентября 1911 года в деревне Большая Тесь Минусинского уезда Ени­сейской губернии в семье крестьянина-бедняка. Енисейская губерния в 1934 году была переименована в Красноярский край, а в его южной части, на месте бывшего Минусинского уезда, был образован Новоселовский район.

Предками Черненко были выходцы из Малороссии, кото­рые в конце XVIII века поселились на берегах Енисея. Хоро­шо известно, что краеведы относят появление первых поселе­ний на территории Новоселовского района к 1722 году. Говорят, что это были расположенные на берегу Енисея заим­ки промысловиков — однодворные поселения вдали от осво­енных уже территорий. Во второй половине XVIII века казаками Юшковыми здесь был основан первый населенный пункт — Караульный острог, а в 1789 году появилось село Новоселово. В самом конце XIX столетия Новоселово насчитывало 126 дво­ров, 650 жителей. Место хоть и отдаленное, но, по тем време­нам, довольно оживленное.

Сказать, что на родине нашего героя что-то коренным об­разом изменилось к моменту его рождения, значит, погрешить против истины. Да и поныне местные жители, которых на весь район насчитывается менее 16 тысяч, занимаются в ос­новном всё тем же, что и сто лет назад — выращивают хлеб и скот. Вся экономика, которая обычно и определяет лицо реги­она, — это производство зерна и молока да мелкие предприя­тия по их переработке. Сельский уклад быта нарушает лишь ворвавшееся в дома телевидение, а остальное всё движется по устоявшемуся за долгие годы кругу.

Несмотря на это, Новоселовский район Красноярского края широко известен в ученом мире. Специальный памят­ный знак, установленный уже в советское время, указывает на то, что здесь когда-то упал знаменитый метеорит «Палласово железо». Сохранился он в виде большой, округлой железной глыбы, которую в 1750 году и обнаружил на склоне горы Ма­лый Имир кузнец Яков Медведев. Поскольку железо это пло­хо ковалось и лежало без надобности, подарил кузнец свою находку заезжему путешественнику. Им оказался крупный не­мецкий ученый, академик Петербургской академии наук Петр Симон Паллас, который в то время путешествовал по югу Енисейской губернии. Он и переправил эту громаду, весив­шую 30 пудов, в столицу, где ее разместили в Кунсткамере. Позднее было установлено космическое происхождение най­денного тела, что и положило начало новому разделу астроно­мии — метеоритике.

По истории родной деревни Константина Устиновича по­дробных сведений нет, да и сама она вот уже полвека лежит на дне огромного водного массива. Поглотила ее енисейская во­да, поднятая плотиной Красноярской ГЭС.

Вспоминается, как в одну из своих поездок в Красноярск Черненко, будучи уже членом Политбюро и секретарем ЦК, решил побывать в родном Новоселовском районе. Когда поднимались до плотины вверх по Енисею на катере, выяснилось, что фарватер как раз пролегает над бывшей Большой Тесью. Кон­стантин Устинович пристально вглядывался в окрестности, и было заметно, что он с трудом узнавал родные места. Будили память только поросшие редким хвойным лесом холмы, возвы­шающиеся над прозрачной гладью, а все остальное было сокры­то толщью воды. О чем он думал тогда? О босоногом детстве, о заветных тропинках, о березе у родительской избушки? Какие мысли одолевали его, когда на новоселовском кладбище стоял он у могилы отца, понимая, что надгробие символическое, а прах родителей остался под енисейскими водами? Для участни­ков поездки это были тягостные минуты, а для него тем более.

Хорошо помню, о чем мне тогда подумалось. Незадолго до этого вышла повесть замечательного писателя-сибиряка, тон­кого знатока сибирской земли и характера ее народа Валенти­на Распутина «Прощание с Матёрой». Большинство из нас тогда уже читало эту книгу о судьбе русской деревни, сразу ставшую в ряд лучших произведений русской литературы вто­рой половины XX века. Одним лишь разнились распутинская Матёра и Большая Тесь — своим местонахождением. Но как схожи оказались судьбы многих сибирских деревень на Ени­сее, Ангаре, Иртыше, сотен крестьянских селений, погибших от нашествия цивилизации. Однако одно дело — сопереживать трагедию людей, выросших на месте будущих затоплений, вме­сте с литературными героями, совершенно другое — видеть последствия этого собственными глазами.

Удастся ли в будущем избежать такой тяжелой платы за прогресс? Можно ли будет обойтись без ломки человеческих судеб, без крушения сложившегося уклада жизни, семейных традиций, привычек и обычаев, без того, что определяет смысл человеческого существования? Чем могут обернуться для нас такие потери, чреватые, к тому же, утратой исторической па­мяти, мы уже хорошо поняли и почувствовали.

Много вопросов и мыслей возникало у меня, когда я смот­рел на седого человека, склонившегося над могильной плитой.

Несколько сухих фактов. При строительстве Красноярской ГЭС и образовании Красноярского водохранилища на терри­тории района было затоплено 30 населенных пунктов, 4200 гектаров территории. Строительство электростанции привело к созданию огромного водоема, протянувшегося на 400 кило­метров от Красноярска до Абакана. Сейчас всем очевидно, что водохранилище создано без учета экологических последствий. Оказались затопленными огромные территории: плодород­ные поля и пастбища, острова, богатые промысловыми ресур­сами. Но самое печальное заключается в том, что снизилась численность населения. В 1959 году она составляла 23,7 ты­сячи человек, а сейчас — 15,8 тысячи человек.

Не только затопление этому причина. Сказались тенденции последних полутора десятилетий, когда в результате недаль­новидной социальной политики, невнимательного отношения к нуждам местного населения, проживающего в сложнейших географических и метеорологических условиях, стал наблюдаться отток населения Сибири в западную, европейскую, часть России.

Пустеет Сибирь. А ведь пополнение населения этого суро­вого и уникального по своим богатствам края стояло в центре государственной политики на протяжении нескольких столе­тий, пожалуй, со времен Ивана Грозного. Эта же задача была поставлена во главу угла при советской власти — достаточно вспомнить первые сталинские пятилетки или последние пред­военные годы, когда центр тяжелой промышленности страны стал перемещаться к Востоку от Урала. Результаты такой по­литики впечатляют: промышленное производство на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке возросло в 1940 году по сравне­нию с 1913 годом — в экономическом отношении наиболее благополучным для царской России годом — в 14,5 раза.

Сибирь становилась гордостью России. Она смогла выдер­жать тяжелейшие испытания, которые выпали на ее долю в годы Великой Отечественной войны. Сибирские дивизии по­крыли себя неувядаемой славой в боях под Москвой, а те, кто заменил отцов и братьев у станков и мартенов, день и ночь ко­вали победу в тылу. При всей своей трагичности, война дала новый импульс развитию многих сибирских регионов. Только в Красноярском крае было развернуто более сорока предприя­тий, эвакуированных из средней полосы.

Каждый воспринимает Сибирь по-своему. При этом ее глав­ный исторический пласт большинство людей связывают со вре­менем походов казачьего атамана Ермака, положившего начало ее присоединению к России. Пророческими оказались слова Ломоносова о том, что Сибирью будет прирастать могущество российское. А эру ее экономического освоения открыли пред­приимчивые купцы и промышленники Строгановы, получив­шие первую жалованную грамоту на земли за Уралом.

Всякие люди приходили сюда, но искатели скорого счастья в Сибири не задерживались. Как заметил Михаил Бакунин, «при всех недостатках, укоренившихся в ней от постоянного наплыва разных, часто весьма нечистых элементов... она от­личается какою-то особою широтою сердца и мысли, истин­ным великодушием».

Лучшие качества и традиции сибиряков — от основавше­гося на здешней земле человека-труженика. От пашенного че­ловека, который пришел, по словам того же Валентина Распу­тина, «на эту целомудренно пустовавшую землю вслед за казаком», который «распахивал степь или корчевал под поле тайгу, год от года сеял и собирал хлеб, растил детей, умножал семьи и делал теперь уже свой многотрудный край жилым и доступным».
   ...Нелегкой была жизнь хлеборобской семьи Устина Деми­довича Черненко. Небольшой надел земли на неудобье обра­батывался лошадью и однолемешным плугом. В неурожай хлеба едва хватало до будущего лета. В хорошие годы часть хлеба продавали — надо было одевать ребятишек (а их было пятеро), покупать необходимый для хозяйства инвентарь. По­этому трудился Устин Демидович не только в поле, но и при­рабатывал еще бакенщиком на Енисее. Несмотря на постоян­ную нужду, жили дружно. Душой семья была мать, Харитина Дмитриевна, женщина деятельная, неутомимая, работящая. Костя с десяти лет уже помогал отцу по хозяйству. А вместе со сверстниками ходил в деревенскую школу первой ступени.

Первые послереволюционные годы выдались особенно трудными. Повсюду царили разруха, голод, эпидемии. Не обо­шли они стороной и самые отдаленные уголки Сибири, дока­тились и до Большой Теси. Семью Черненко постигло страш­ное горе — от тифа умерла мать. С ее смертью жизнь в доме пошла наперекос. Женщина, поселившаяся в нем после смер­ти матери, не только не смогла заменить ее, но и фактически ускорила распад семьи.

Константину едва исполнилось одиннадцать лет, когда его отдали «в люди». Стал он работать по найму подпаском, но продолжал учиться в школе, часто — урывками, догоняя свер­стников, удивляя их и учителей своей сообразительностью, хорошей памятью. Как считал сам Константин Устинович, до­рогу к новой жизни для него открыла Новоселовская школа крестьянской молодежи (ШКМ), в которую определил его ко­митет бедноты.

И сюда докатилась волна энтузиазма, с которым молодежь восприняла главный ленинский завет — учиться. Это призыв подтверждался конкретными делами советской власти, обес­печившей широкий доступ во все учебные заведения детям рабочих и крестьян, освободившей их от пут безысходности и темноты, которые определяли весь уклад дореволюционной жизни.

Очень показательна статья Ленина «Странички из дневни­ка», написанная в декабре 1922 года. Она, в частности, содер­жала такое требование: «...В первую голову должны быть со­кращены расходы не Наркомпроса, а расходы других ведомств, с тем, чтобы освобожденные суммы были обращены на нужды Наркомпроса». И это — в обстановке разрухи и нищеты, вы­званной Гражданской войной.

Школы крестьянской молодежи стали создаваться в сель­ской местности с 1923/24 учебного года на базе школ первой ступени. Позднее, в период коллективизации, они были пре­
образованы в школы колхозной молодежи и просуществовали почти до середины тридцатых годов. Чуть позже, в 1925 году, в городах возникают первые фабрично-заводские семилетки (ФЗС), ставшие в период первой пятилетки основными обще­образовательными центрами рабочей молодежи.

Показательно, что к началу сороковых годов уровень гра­мотности народа составил свыше 80 процентов. Сотни тысяч молодых людей, выходцев из рядов рабочего класса и кресть­янства, прошли через вузы и техникумы — рождалась новая советская интеллигенция.

Вот лишь несколько цифр. Если в 1928/29 учебном году в начальных и средних школах обучалось 12,6 миллиона чело­век, то в 1936/37 году — 28,8 миллиона. При этом доля уча­щихся средних школ возросла более чем в два раза — с 29,5 до 62 процентов. Число занимавшихся в средних специальных учебных заведениях увеличилось с 260 до 770 тысяч, в вузах — со 177 до 542 тысяч. Повышение общего образовательного уров­ня населения, создание системы народного образования, вклю­чающей все ступени обучения, рассматривались в качестве важнейших предпосылок решения крупных народно-хозяйст­венных задач.

Вдумываясь в эти цифры, дико слышать о том, что осенью 2008 года в России почти 3 миллиона детей школьного возра­ста не смогли или не захотели учиться. И судя по глубине ми­рового финансово-экономического кризиса, эта цифра в бли­жайшее время может еще увеличиться...

В середине двадцатых годов страна еще только усаживалась за парты. Жажда знаний двигала людьми, мечтавшими о жиз­ни в новом обществе. Тяга к знаниям была столь огромная, что ее не могла остановить бедность страны, нехватка бумаги, карандашей, учебников. Например, в мае 1924 года на XIII съезде РКП(б) Н. К. Крупская рассказывала, что на базаре за карандаш давали больше четырех килограммов хлеба, за бук­варь — 16 килограммов, за учебник истории — около пяти­десяти.

Кстати, Крупская внесла огромный личный вклад в разви­тие сельских школ. После встречи с группой учащихся кресть­янских школ в Москве в 1929 году она писала в «Правде»: «ШКМ будит громадный интерес к учебе... Мы с тов. Луна­чарским три часа слушали ребят как зачарованные. Не в том дело, что ребята у нас такие умные, так хорошо говорят, но их устами говорила бьющая ключом жизнь перестраивающейся деревни».

Основная цель школ крестьянской молодежи состояла в том, чтобы подготовить из сельской молодежи культурных земледельцев и общественно активных людей. Учебные планы и программы в ШКМ отличались политической заостреннос­тью, четкой ориентацией на коллективное сельскохозяйствен­ное производство, изучением таких предметов, как основы ко­операции, агрохимии, животноводства. Помимо знакомства с проблемами кооперирования и коллективизации сельского хозяйства учащиеся овладевали счетоводством. Выпускники ШКМ приравнивались к тем, кто окончил среднюю школу, имели равные с ними права, дающие реальную возможность продолжить образование в других учебных заведениях.

В то время беднейшие слои крестьянской молодежи не мыслили свою жизнь без комсомола. РКСМ, в свою очередь, считал ШКМ не только очагами образования и культуры на селе, но и опорными базами всей своей работы в сельской ме­стности. В них, в частности, готовили сельских активистов и кадровых комсомольских работников.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что в Новоселовской школе крестьянской молодежи в 1926 году Константин Черненко вступил в комсомол. Так начинали тогда свой жиз­ненный путь тысячи его сверстников. Судя по воспоминани­ям Черненко, справлялся он с комсомольскими поручениями успешно. А их было немало. От комсомольского бюро он за­нимался политико-массовой и культурно-массовой работой, писал хлесткие заметки в школьную газету, оформлял «боевые листки», участвовал в работе многих кружков, агитколлектива «Синяя блуза».

Любовь к поэзии — оттуда, из периода комсомольской юности. Константин Устинович всегда загорался, когда рассказывал о том, какая огромная тяга была тогда у молодежи к поэзии. А поэтическое море тогда было бурным. «Революци­онный порыв, коренное переустройство жизни, переоценка ценностей, — вспоминал Черненко, — оказывали огромное влияние на поэтов. Отзвуки поэтического прибоя доходили и до ШКМ в нашем Новоселове. Здесь тоже часто вспыхивали жаркие поэтические споры, в которых нет-нет да и вставля­лись непонятные, загадочные словечки: “лефовцы”, “рапповцы”, “футуристы”, “имажинисты”. Не каждый толком знал, что это такое, но, несмотря на это, до хрипоты спорили о том, кто “наш”, а кто “не наш”.

Нередко верх брал юношеский максимализм, бескомпро­миссность. Безжалостно отметались дореволюционные поэты и “буржуазные классики”. Обеими руками голосовали за Ма­яковского, Демьяна Бедного. Громили Блока и Есенина».

Городская культура, как видим, влияла на сельскую моло­дежь не всегда лучшим образом, а идеи Пролеткульта форми­ровали однобокое представление о творческом мире. На пре­одоление такого подхода, как известно, понадобились долгие годы. Но главное, конечно, заключалось в том, что новая жизнь пробудила людей от духовной спячки, сделала доступ­ным для широких масс культурное достояние страны, воспи­тывала у них тягу к прекрасному.

На одной из бурных поэтических дискуссий Константину Черненко однажды здорово досталось от товарищей: «Комсо­мольский активист, а Есенина читает, видели у него в обще­житии книжку есенинских стихов». Константин не отрицал, что ему Есенин как поэт нравится. «Если бы даже не нравил­ся, — запальчиво сказал он, — все равно читать надо, чтобы знать идейных противников». И добавил после паузы: «А все- таки плохой поэт не может так хорошо сказать о Ленине». И прочитал строки из «Анны Онегиной»:

Скажи,
Кто такое Ленин?
Я тихо ответил:
Он — вы.

Против такого аргумента никто возразить не смог, хотя вряд ли до всех дошел тогда простой смысл этих строчек, так точно выраженный Есениным: Ленин лучше других понимал нужды и чаяния русского крестьянства... Но все же устное порицание комсомольцу Черненко за чтение есенинских стихов вынесли. Для порядка, как сказал секретарь комсомольского бюро.

Однажды, делясь воспоминаниями, Черненко признался, что его неравнодушие к поэзии связано с тем, что он «в моло­дости и сам баловался стишками». Позже его супруга Анна Дмитриевна подтвердила, что он писал стихи не только в мо­лодости, но и в зрелые годы. Правда, очень стеснялся этого своего увлечения. Но некоторые вещи ей читал, и они хранят­ся как семейная реликвия.

Ну и, конечно, из поэтов любил не только Есенина. Знал наизусть очень многое из Некрасова. Преклонялся перед Твардовским. Разумеется, боготворил Пушкина и Лермонто­ва. Анна Дмитриевна вспоминала, как на отдыхе, гуляя по парку, читал ей «Выхожу один я на дорогу».

...Поручения комсомольской ячейки, райкома комсомола Константин Черненко выполнял с удовольствием, можно да­же сказать, с азартом. Однажды райком поручил ему создать пионерский отряд из ребятишек новоселовской окраины. И он за короткое время добился того, что ватага сорванцов, сла­вившаяся своими дерзкими налетами на сады и огороды, за­нялась полезным делом. Во главе со своим вожатым ребята
помогали в строительстве нового районного клуба, разбивали спортивные площадки, приобщались к физкультуре. А по ве­черам у костра распевали «Наш паровоз», «Картошку», слуша­ли рассказы бывалых людей.

Вскоре Константин Черненко был утвержден председателем бюро юных пионеров при Новоселовском райкоме комсомола. А в 1929 году, сразу по окончании школы, его назначили на ра­боту заведующим отделом агитации и пропаганды Новоселов­ского райкома комсомола. С этого и началась его биография комсомольского, а затем и партийного работника. Но забегая вперед отметим, что в сферах промышленного или сельскохо­зяйственного производства ему поработать так и не довелось, хотя, что такое тяжелый физический труд рабочего и крестья­нина, он знал не понаслышке, и через всю жизнь пронес глубо­кое уважение к тем, кто своими руками создает все наши блага.

Константин редко засиживался в райкоме, много ездил по району, а больше ходил пешком. Дел и энергии на их выпол­нение хватало с избытком: создавал новые комсомольские ячейки, выступал на комсомольских собраниях и сельских сходах, помогал устраивать любительские спектакли, обору­довать избы-читальни. И конечно же организовывал атеис­тические вечера. В запале энтузиазма не понимали тогда, что, насаждая безбожие, отнимают у значительной части крестьян и веру в социалистические идеалы. Понадобились десятиле­тия, чтобы понять пагубность идеологической конфронтации, возникшей тогда в обществе.

Противостояние старого и нового мира было жестким и непримиримым. Черненко рассказывал, как однажды вместе с комсомольцами сельской ячейки участвовал в собрании кре­стьян деревни Черная Кома. Обсуждался вопрос о создании колхоза. Не всё было просто на этом собрании, кипели страс­ти вовсю. Сидевший в президиуме уполномоченный Новосе­ловского райисполкома красноярский рабочий-железнодо­рожник коммунист В. Изыпчук то и дело успокаивал не в меру разгоряченных ораторов. И вдруг из окна грохнул выстрел, сразивший уполномоченного насмерть. Такие террористичес­кие акты были тогда не редкостью.

Комсомольская работа, по словам самого Черненко, по­степенно выковывала из него политического бойца, закаляла характер. Ведь не обладая твердой волей, и простому человеку нелегко было выжить в то нелегкое время. А каждый комсомо­лец считал себя «революцией мобилизованным и признан­ным», находился на переднем крае борьбы партии за новую жизнь и заслуженно гордился этим. И каждый мечтал стать когда-нибудь членом РКП(б). Свое будущее не представлял
без большевистской партии и Константин. Но для этого нуж­но работать над собой, а он понимал, что запаса знаний, в пер­вую очередь политических, необходимых для настоящего коммуниста, катастрофически не хватает. Того, что дала шко­ла крестьянской молодежи, было, конечно, недостаточно, и Черненко усиленно занимался самообразованием, пытаясь систематизировать то, что узнавал из книжек и газет. На бес­покойной комсомольской работе делать это было не просто.

Выручала железная самодисциплина. Было с кого брать пример — в Новоселове была сильная и влиятельная партий­ная ячейка. Старшие товарищи-коммунисты стремление пар­ня к самостоятельной учебе заметили. Поддержали, помогли составить планы, подобрать необходимую литературу, оказы­вали помощь советами, консультациями.

Теперь Константин нередко засиживался над книгами и конспектами до глубокой ночи. Главное внимание уделял ма­териалам о жизни и деятельности В. И. Ленина, его работам. Имя Ленина для красноярцев значит особенно много. Оно связано с селом Шушенское — местом его сибирской ссылки 1897—1900 годов.

Как известно, Ленин написал в Шушенском свыше трид­цати произведений — книг, брошюр, статей, рецензий. Среди них — фундаментальный труд «Развитие капитализма в Рос­сии», а также «Задачи русских социал-демократов», «Проект программы нашей партии», «Протест российских социал-демократов» и др. Эти произведения, охватывающие широкий круг проблем теории марксизма и практики классовой борь­бы российского и международного пролетариата, оказали ог­ромное воздействие на развитие социал-демократического движения в России. Здесь Ленин разрабатывал план создания пролетарской партии нового типа, выполнил колоссальную работу по теоретической разработке основ идейно-политического и организационного сплочения революционных социал-демократов.

Спустя уже много лет, работая в Красноярском крайкоме партии, Константин Устинович получил поручение Централь­ного комитета — создать в Шушенском музей В. И. Ленина. Надо сказать, что с заданием этим он справился достойно. И всю свою жизнь по-настоящему гордился тем, что ему выпала такая высокая честь...

За революционным брожением в далеком сибирском крае Ленин и позже следил особенно пристально. Не случайно в июле 1902 года ленинская «Искра» писала о том, что краснояр­ские рабочие публично выступили против царского произво­ла, что на Красноярских Столбах появилось слово «свобода».

Красноярск вписал яркую страницу в историю революции 1905—1907 годов. При активном участии большевиков, возгла­вивших в ходе Октябрьской политической стачки Выборную комиссию рабочих Красноярска, здесь был создан Объединен­ный совет рабочих и солдатских депутатов, в который было из­брано около 120 человек. Проведя в начале декабря 1905 года вооруженную демонстрацию рабочих и солдат, Совет фактиче­ски взял власть в городе в свои руки и стал исполнять роль временного революционного правительства знаменитой «Крас­ноярской республики». Первые в Сибири Советы по своей значимости и размаху работы с трудящимися по праву стали в один ряд с Советами в Москве и Иваново-Вознесенске.

К этому же времени относится и начало выхода в свет од­ной из старейших большевистских газет «Красноярский рабо­чий», основанной местным комитетом РСДРП. В первых сво­их номерах, помимо освещения деятельности Объединенного совета, она активно пропагандировала Программу РСДРП, информировала читателей о революционных событиях в Рос­сии, призывала к вооруженному восстанию против самодер­жавия.

В революционном 1917 году Красноярск стал важнейшей опорой большевизма в Сибири. Уже в октябре здесь было под­нято знамя социалистической революции. Пролетариат Крас­ноярска, защищая власть рабочих и крестьян, проявил образ­цы героизма в борьбе с колчаковщиной и белочехами. Пытаясь обезглавить народное освободительное движение, враги со­ветской власти развернули против коммунистов особенно же­стокий террор. Многие видные партийные деятели были рас­стреляны в Красноярской тюрьме или зверски замучены. Но, несмотря на это, большевикам удалось развернуть в Енисей­ской губернии широкое партизанское движение, которым ру­ководили подпольные комитеты РКП(б). Усилиями Красной армии и сибирских партизан в начале 1920 года Енисейская губерния, как и вся Сибирь, была освобождена от иностран­ных интервентов и белогвардейщины и стала советской.

Изучение истории краевой партийной организации, ее ре­волюционных традиций благотворно сказывалось на идейном формировании Черненко, на становлении его как комсомоль­ского, а в будущем — и партийного работника. Такие слова в наше время, может быть, у кого-то и вызывают неприязнь, но только не у поколения, строившего социализм. Слишком бы­стро в нашей стране постарались предать забвению те неис­числимые жертвы, которые большевики понесли в борьбе против угнетателей, за установление советской власти в Си­бири. Будто и не было в ее истории колчаковских зверств и ку­лацких обрезов. Тогда, в двадцатых-тридцатых годах, комсо­мольцы хорошо понимали, какой ценой добывалось право на достойную жизнь, чтили память погибших в боях за социа­лизм, старались быть достойными продолжателями дела, на­чатого старшим поколением революционеров.

В начале 1930 года Константин Черненко был принят кан­дидатом в члены ВКП(б). Произошло то, о чем он мечтал: его жизнь отныне стала еще крепче связанной с партией, которой он посвятит себя бесповоротно и без остатка.

А осенью 1930 года в его судьбе неожиданно произошла большая перемена. Три работника Новоселовского райкома комсомола, три друга — секретарь райкома Евгений Григорьев и два заведующих отделами, Константин Черненко и Василий Высокое — в ответ на призыв ЦК комсомола «Комсомолец — на границу!» твердо решили вместе пойти добровольцами в по­граничные войска. В окружкоме комсомола сначала возражали против такого решения, но когда убедились, что они подгото­вили себе в райкоме достойную смену, согласились.

С высоты нашего времени такое решение друзей для мно­гих выглядит наивно, может быть, даже странно. Но тогда рас­суждали иначе, чем те, кто сегодня прячется от службы в Во­оруженных силах. Превыше всего для комсомольца его святым долгом была защита социалистической Родины. Другими сло­вами, патриотизм тогда был подлинным, а не «театрализован­ным», который сейчас, в частности, в основном заключается в размахивании государственным флагом на международных футбольных матчах. На этом, к сожалению, «гордость за стра­ну» и заканчивается.

А тогда... Черненко вспоминал о том, какие чувства испы­тывали он и его друзья. Их нетерпение попасть на службу в пограничные части было так велико, что они не стали ждать очередного парохода из Абакана — в складчину купили лодку, запаслись продуктами и своим ходом отправились из Новосе­лова вниз по Енисею до Красноярска. В окружном военкома­те оказалось, что добиться исполнения заветного желания — служить на границе — не так-то просто. Желающих было го­раздо больше, чем требовалось. Только благодаря личной на­стойчивости трех друзей и не без помощи окружкома партии комсомольских работников направили на один из самых сложных участков советско-китайской границы.

На южных рубежах в те годы было неспокойно. Всем памя­тен был конфликт, возникший на Китайско-Восточной же­лезной дороге. А со стороны китайской провинции Синьцзян, как, впрочем, и с территорий Афганистана и Ирана, органи­зовывались налеты басмаческих банд на советские среднеазиатские республики. Константина Черненко направили снача­ла в распоряжение Джаркентского пограничного отряда в Се­миречье, что на границе Казахстана с Китаем. А после подго­товки в учебном эскадроне — кавалеристом на погранзаставу Хоргос, где не проходило и дня без вооруженных стычек с на­рушителями границы. Там Константин вскоре был избран комсомольским вожаком.

Черненко не раз мне говорил, что ему особо запомнились дни службы в учебном эскадроне. Первый свой наряд с бое­вым оружием в руках он вместе с другими новобранцами про­вел в почетном карауле у гроба товарища, погибшего накану­не в очередной схватке с бандитами. Тогда каждый из них поклялся, что все свои силы, а если потребуется, и жизни, они отдадут, защищая священные рубежи Родины.

А пока нужно было научиться надежно охранять покой страны — овладевать оружием, вникать во все тонкости по­граничной службы, налаживать контакты с местным населе­нием, вести среди него разъяснительную, политико-просве­тительскую работу. Во время службы на границе истек кандидатский партийный стаж Константина, и на погранич­ной заставе в 1931 году он был принят в ряды Коммунистиче­ской партии большевиков.

Сохранились и отзывы сослуживцев о том, что молодой Черненко действительно нес нелегкую пограничную службу с достоинством, не раз проявлял отвагу в схватке с бандитами. Он метко стрелял из винтовки и ручного пулемета, далеко и без промаха метал по целям ручные гранаты. Из Константина вышел хороший кавалерист (еще бы, какой сельский парень не умеет обращаться с конем!), и на охрану государственной границы он всегда выезжал старшим группы.

Он часто выступал в сельском клубе с докладами, проводил беседы с местным населением на политические темы, а в сво­бодное время, как и прежде, занимался самообразованием, много читал.

Приглядевшись к молодому бойцу, коммунисты заставы пришли к выводу, что имеют дело с грамотным, боевым и на­дежным товарищем. И избрали его секретарем партийной ор­ганизации. С тех пор, по словам Константина Устиновича, смыслом и главным содержанием всей его дальнейшей жизни стала партийная работа.

...Почти через пятьдесят лет, в августе 1979 года, член По­литбюро, секретарь ЦК КПСС К. У. Черненко в ходе команди­ровки в Казахстан побывал в гостях у пограничников. Посетил он пограничную заставу Хоргос, где служил в молодости, где вступил в партию и стал парторгом. Застава к этому времени
входила в состав Панфиловского (бывшего Джаркентского) пограничного отряда, который отмечал тогда пятидесятилетие со дня своего создания. И без того праздничная обстановка с прибытием высокого гостя стала особенно приподнятой и тор­жественной. Пограничникам было чем гордиться — такой зна­менитый человек прошел здесь боевое крещение, можно ска­зать, получил путевку в большую жизнь! А после того, как Константин Устинович вручил отряду за большие заслуги в де­ле охраны государственной границы и в связи с юбилеем орден Красного Знамени, были беседы с пограничниками, выступле­ния, знакомство с образцами нового оружия...

Заметно было, что Константин Устинович был искренне взволнован этой встречей со своей юностью, но эмоции ста­рательно прятал. Тогда было не принято, чтобы руководящие лица каким-то образом нарушали сухие протокольные цере­монии. Ведь рядом — солидное окружение: председатель Со­вета министров Казахстана Б. А. Ашимов, второй секретарь ЦК КП Казахстана О. С. Мирошхин, командующий погра­ничными войсками КГБ СССР генерал армии В. А. Матросов да еще многие сопровождающие лица областного и районно­го масштаба.

В память о посещении заставы Хоргос Черненко посадил ореховое дерево. Наверное, оно выросло, окрепло, шумит ли­ствой, но уже на погранзаставе другого государства, называе­мого ныне страной ближнего зарубежья...

 

Глава вторая

 ПРОФЕССИЯ - ПАРТИЙНЫЙ РАБОТНИК

Райком партии. Война.

Секретарь Красноярского крайкома.

Высшая школа парторганизаторов в Москве

 

Наступило лето 1933 года. Страна становилась на ноги. Была уже позади успешно выполненная первая пятилетка, ко­торая показала остальному миру жизнеспособность первого в мире государства рабочих и крестьян, его умение решать зада­чи величайшего масштаба. Успехи в хозяйственном строи­тельстве подкреплялись невиданным ранее энтузиазмом насе­ления. Хоть и с большими трудностями, но была завершена сплошная коллективизация. В то время, когда ведущие капи­талистические страны переживали депрессию, вызванную экономическим кризисом конца двадцатых — начала тридца­тых годов, СССР сделал мощный рывок к новым рубежам и продолжал развиваться стремительными темпами. Одна нема­ловажная деталь, на которую со временем перестали обращать внимание: тогда же было покончено с безработицей, и право на труд до последних дней советской власти рассматривалось уже как само собой разумеющееся. С Советским Союзом на­чинали считаться на международной арене.

Для парторга заставы старшего политрука Черненко закон­чилась полная тревоги и романтики пограничная служба. Впереди была целая жизнь, неведомая, но будившая свойст­венные молодости ожидания чего-то прекрасного, сулившая исполнение заветных желаний и осуществление самых высо­ких целей. Его ждала жизнь, неразрывно связанная с судьбой страны.

Демобилизовавшись, Черненко прибыл в распоряжение Красноярской краевой партийной организации. Не скрывал радости, когда получил назначение на работу заведующим от­делом агитпропа в райкоме партии родного Новоселовского района. К тому времени в районе было уже 40 колхозов и три совхоза, создавалась МТС — машинно-тракторная станция. В деревню стали поступать новые сельхозмашины: лобогрейки, молотилки, сноповязалки, появились первые тракторы и ком­байны. Коллективный труд на земле стал уже приносить пер­вые весомые плоды. В том же 1933 году колхоз «Авангард» се­ла Новоселово отправил государству сверх плана красный обоз с сибирским хлебом. За этот трудовой почин ВЦИК СССР на­градил колхоз Почетной грамотой, а М. И. Калинин прислал новоселовцам в подарок библиотеку. Это было радостным со­бытием для сельчан.

Говоря об этом времени, трудно обойти тему голода, пора­зившего в начале тридцатых годов несколько крупных регио­нов страны. Его, как правило, сейчас связывают с проведением коллективизации и лишь вскользь, да и то не всегда, упомина­ют о засухе, ставшей главной причиной недорода, или «забы­вают» о том, что из-за климатических условий голод в России повторялся с устрашающей частотой. На мой взгляд, только коллективное ведение сельского хозяйства, позволившее при­менять дорогостоящую технику, недоступную для крестьян- единоличников, позволило раз и навсегда преодолеть послед­ствия неурожайных лет. Вот лишь один характерный пример. В засушливом 1936 году было собрано всего лишь 55,8 милли­она тонн зерна — то есть меньше, чем в 1931-м и 1932-м, ког­да ежегодный сбор тогда составлял около 70 миллионов тонн. Но запасы зерна, сделанные в предшествующие годы, помог­ли предупредить голод среди населения.

Пять лет находился Черненко в самой гуще райкомовских дел. Партийная работа — дело всегда хлопотное, а в те време­на — особенно беспокойное. Целыми днями приходилось про­падать на полевых станах, в мастерских, школах, клубах, из бах-читальнях. О необходимости активной работы среди масс во все времена говорили много, но умению общаться с насе­лением никогда и нигде не учили. Приходилось самому по­стигать все премудрости этого тонкого дела, на собственном опыте убеждаться, насколько сложно бывает понять мотивы поведения людей, проникнуться их заботами, отстаивать их нужды и интересы.

Наверное, не случайно считалось, что партийный руково­дитель любого ранга должен обязательно пройти школу низо­вого звена. Конечно, бывали из этого правила исключения. Но чаще всего люди, не получившие закалки и необходимого опыта работы в низовых коллективах, умудрившись занять ру­ководящие посты, не понимали, что там, «внизу», жизнь вы­глядит совсем иначе, чем она кажется сверху. Возьмем, к при­меру, биографию того же Горбачева, который сразу же по окончании университета оказался в аппарате Ставропольско­го крайкома комсомола.

Партийный работник своей судьбой не распоряжается. Способности Черненко заметили, но вместо того чтобы пода­ющего надежды молодого партийца направить на работу в «вышестоящие органы», стали посылать его на «прорывы», ту­да, где возникали сложности или неурядицы. Довелось ему поработать в Уярском и Курагинском райкомах партии, на тех же должностях, что и в Новоселовском районе.

Годы райкомовской работы, по словам Черненко, были для него большой политической школой. Для себя он решил тог­да бесповоротно и окончательно: партийная работа — это его призвание.

После нескольких лет работы в районе, в 1938 году, Кон­стантина Устиновича, уже накопившего солидный опыт пар­тийной работы, выдвигают в аппарат краевого комитета ВКП(б). Здесь он работает заведующим Домом политическо­го просвещения, а затем — заместителем заведующего отде­лом пропаганды и агитации крайкома.

Задумываясь над страницами биографии Черненко, я все­гда задавал себе вопросы: а как его лично коснулись трагичес­кие события 1937-го и последующих годов, какую позицию занимал он, молодой партийный работник, в те сложные го­ды? Ведь после пограничной службы (в войсках ОГПУ!) он ру­ководил отделами агитпропработы трех райкомов партии Красноярского края. И по логике вещей, не мог оставаться в стороне от тех последствий, которые повлек за собой извест­ный тезис об «обострении классовой борьбы с развитием со­циализма и возрастанием сопротивления капиталистических элементов», выдвинутый еще в июле 1928 года Центральным комитетом ВКП(б).

И вот однажды разговор на эту тему у меня с Константином Устиновичем состоялся. На мой прямой вопрос он ответил сначала коротко: «Думаю, меня спасла Сибирь», — а потом пояснил свой ответ.

По его мнению, в те годы в Сибири и, в частности, в Крас­ноярском крае репрессии широкого масштаба не получили. Размах борьбы с «врагами народа» был намного слабее, чем, положим, в Центральной России или на Украине. Конечно, на партийных собраниях, пленумах райкомов, в печати вовсю клеймили оппозицию — «уклонистов», троцкистов, бухаринцев. Но всё это, как говорил Черненко, выглядело как бы аб­страктно, словно отражение того, что происходило где-то в центре. Коммунисты рассуждали примерно так: «Это там у них, в Москве, “контра”, а мы не допустим такого».

Я, признаться, думаю, что в чем-то они были правы или, во всяком случае, недалеки от истины. Логика же Черненко за­ключалась в следующем: чем больше подобострастия проявля­ли региональные руководители по отношению к центральной власти, тем активнее в их регионах действовал репрессивный аппарат, тем больше в них фабриковалось дел о «шпионаже» и «вредительстве», тем шире использовались в этих целях огово­ры честных людей и доносительства на них. За примерами хо­дить в Сибирь не обязательно. Возьмем хотя бы Украину, где такие «традиции» укоренились еще со времен так называемо­го «голодомора», в начале которого местные руководители во главе с Косиором бодро рапортовали Центру о готовности пе­ревыполнить планы заготовки зерна. Так, 15 марта 1932 года, когда стало ясно, что голод неизбежен, первый секретарь ЦК Компартии Украины направил шифротелеграмму Сталину с предложением увеличить изъятия хлеба у украинских кресть­ян в пользу общегосударственных интересов. Сталин вынуж­ден был поправить Косиора: «Не надо этого делать. Следует выполнять те нормы, которые даны». Ну а в репрессии на Ук­раине внес свою весомую «лепту» Хрущев, когда возглавлял ЦК Компартии республики.

Трудно сомневаться в обоснованности доводов Черненко, когда он, касаясь темы репрессий, акцентировал внимание именно на сибирских особенностях. На особенностях, кото­рые отражали такие черты сибиряков, как твердость характе­ра, открытость и доброжелательное отношение к окружаю­щим. На них он нередко ссылался и в случаях, когда заходила речь о других сложных явлениях и проблемах, с которыми сталкивалась партия.

В начале 1941 года Черненко избирают секретарем Красно­ярского крайкома.

Он не привык отсиживаться за чужими спинами. Когда на­грянула война, ни на минуту не сомневался, что с его-то опы­том службы на границе, армейской партийной работы ему ме­сто только в действующих войсках, на передовых позициях. Тем более что имел он и воинское звание старшего политрука. Свои неоспоримые, как ему казалось, доводы он изложил в заявлении, которое написал в бюро крайкома. Решение не за­ставило себя долго ждать. Разговор был коротким: «Твоя пере­довая — здесь. В Красноярске — тот же фронт. И вообще в стра­не нет тыла. Воюет весь народ, вся партия». Пришлось скрепя сердце подчиниться.

Очень скоро пришлось убедиться в правоте слов, которые Константин Устинович услышал в ответ на свою просьбу от­править его на фронт. Ведь, действительно, в кратчайший срок вся страна была превращена в боевой лагерь. Буквально через неделю после вероломного нападения фашистов на Советский

Союз был создан Государственный Комитет Обороны, сосре­доточивший в своих руках всю полноту власти в стране. На ГКО, в частности, была возложена задача проведения эвакуа­ции промышленных предприятий из районов, которым грози­ла оккупация, и налаживания производства на новых местах.

Такого грандиозного перемещения производительных сил не знала мировая история. Только за первые три месяца войны на восток страны было вывезено 1360 крупных предприятий. До конца 1941 года по железным дорогам на восток ушло 1,5 мил­лиона вагонов грузов, перевезено 10 миллионов человек.

Партийный и советский аппарат Красноярска в первые, самые напряженные месяцы войны работал фактически круг­лосуточно. Необходимо было в фантастически короткие сроки разместить 42 крупных оборонных предприятия из двадцати городов восточной части страны. А это — тысячи эвакуиро­ванных рабочих и их семей. Надо было размещать людей по квартирам, строить бараки, столовые, пекарни, бани.

Приближалась суровая сибирская зима. Квартир не хвата­ло, бараков в необходимом количестве строить не успевали. Срочно рыли землянки с бревенчатым накатом, как на фрон­те. Для таких жилищ нужно было изготовить тысячи печек- «буржуек», а кроме того, обеспечить землянки и бараки дро­вами и углем. Надо было сделать все возможное, а порой и невозможное, чтобы работали детские сады, школы, больни­цы, чтобы все были обеспечены по карточкам хотя и скудным, но твердым продовольственным пайком.

И вся эта неимоверно тяжелая, казавшаяся просто непо­сильной работа легла в первую очередь на плечи партийцев. Но они справились с ней, потому что это были люди долга, ставившие интересы страны, ее народа выше своих личных. Потому что понимали, что там, на фронте, еще тяжелее. И они работали — недоедая, недосыпая, замерзая в лютые морозы на строительных площадках. Работали дни и ночи.

Можно представить, какая огромная нагрузка выпала на долю секретаря крайкома партии Черненко, возглавившего агитационно-пропагандистскую работу в крае.

Люди, придавленные непомерной тяжестью войны, обре­мененные множеством новых забот, нуждались не только в жи­лье и продовольствии, но и в поддержке, в ободряющем и теп­лом слове. Константин Устинович, хорошо знавший нелегкую жизнь народа «изнутри», всегда сочувствовавший простому че­ловеку, умел находить такие слова. Он практически забыл про свой кабинет в крайкоме, с утра и до глубокой ночи находился на производственных объектах и полевых станах, в рабочих об­щежитиях и бараках. Нелегко было в первые месяцы войны рассказывать о положении дел на фронте, о том, что угрожаю­щая обстановка сложилась вокруг Москвы. Тем не менее ста­рался вселить в людей уверенность в правоте нашего дела, в конечной победе. Говорил о том, что предпринимается для об­легчения трудностей военного времени. Никогда не отмахи­вался от просьб и пожеланий людей. Стремился сделать пар- тийно-политическую работу доходчивой и эффективной.

Заметим, что партийная пропаганда в то время обладала колоссальной силой. Люди верили слову, обращенному к ним, потому что они не раз убеждались в предшествующие годы, что лозунги партии не расходятся с делом. Со временем, ког­да обещания и решения центральной власти стали всё больше отрываться от реальной жизни, слово, к сожалению, утратило свою силу.

Сейчас кому-то это может показаться странным, но тре­вожной осенью 1942 года пленум Красноярского крайкома ВКП(б) обсудил вопрос о состоянии агитационно-пропаган­дистской работы в крае. С докладом на пленуме выступил Черненко. По его словам, крайком тогда многое пересмотрел из сложившейся практики работы. В частности, партийные руководители пришли к выводу, что необходимо всю массово- политическую деятельность осуществлять более дифференци­рованно, полнее учитывать возрастные, психологические и социальные особенности различных групп населения. Вспом­нили и о некоторых агитационных формах работы, с успехом применявшихся еще в годы Гражданской войны и сыгравших огромную мобилизующую роль.

В это же время была поддержана инициатива красноярцев, выступивших с замечательной инициативой — организовы­вать для фронта специальные агитпоезда. В состав агитпоезда входили агитвагон, вагон-клуб, вагон для лекторов и концерт­ной бригады, в нем также размещались библиотека, звуковая киноустановка. В поезде обязательно были и вагоны с подар­ками сибиряков для красноармейцев — посылки с продукта­ми, теплые вещи. Красноярские агитпоезда в военное время семь раз выезжали на Калининский, Центральный и Карель­ский фронты. Каждая такая поездка длилась месяц и более. Лекторам и артистам приходилось выступать по нескольку раз в день. Для фронтовиков приезд агитпоезда всегда был радо­стным событием. К таким встречам командование частей, как правило, приурочивало вручение орденов и медалей отличив­шимся в боях воинам.

Работу по формированию и организации агитпоездов осуще­ствлял секретарь крайкома партии Черненко. В конце 1942 го­да он сам возглавлял поездку такого эшелона на Карельский фронт. Невероятная по интенсивности нагрузка военного вре­мени, работа без сна и отдыха, хотя в те годы Константин Усти­нович был молод и полон сил, позднее скажется на его здоровье.

1943 год оказался переломным в судьбе Черненко. Он чув­ствовал, как ему становится все труднее руководить таким сложным и обширным направлением партийной деятельнос­ти, каким являлась идеологическая работа в крае. С одной стороны, он обладал солидной практикой низовой партийно­политической работы, что благотворно сказывалось на деле. С другой — все ощутимее сказывалась нехватка хорошего обра­зования, а без него трудно было идти в ногу со временем, ре­шать новые задачи, которые выдвигала жизнь.

С двояким чувством он встретил решение ЦК об освобож­дении его от должности секретаря крайкома и направлении на учебу в Высшую школу парторганизаторов при ЦК партии: было и понимание необходимости учиться, и чувство неудов­летворенности, может быть, даже горечи, что он в такое нелег­кое для края время покидает родную парторганизацию.

Как оказалось, покидал он Красноярск надолго — дове­лось посетить ему родной город только спустя 36 лет, когда на­ходился уже на высоком посту в ЦК КПСС. Это было в 1979 году, когда в Красноярске проводилось Всесоюзное совещание заведующих общими отделами партийных комитетов. Следу­ющая поездка Черненко в Красноярск в июне 1982 года была связана с майским (1982 года) пленумом ЦК КПСС, на кото­ром была рассмотрена Продовольственная программа. Тогда по итогам пленума он выступал с докладом перед коммунис­тами края, а затем побывал в родном Новоселове. Было много интересных, волнующих встреч, воспоминаний.

Тогда мне удалось побеседовать с новоселовскими ветера­нами, людьми, знавшими Черненко. Сохранились некоторые записи, и среди них — воспоминания коммуниста Н. М. Пи- терцева: «Как член бюро райкома партии, Константин Усти­нович часто выезжал к труженикам полей, которые вели не­легкую борьбу за урожай тех лет. Мне вспоминается, как товарищ Черненко в период уборочной кампании 1936 года по своей инициативе поехал в одно из самых отсталых хозяйств района и так сумел построить в нем работу парторганизации, что колхоз и уборку закончил первым в районе и перевыпол­нил план сдачи зерна государству». А механизатор совхоза «Легостаевский» С. С. Циглимов сказал просто и коротко: «Мне посчастливилось дважды встречаться с Константином Устиновичем. Это удивительный человек. Меня, хлебороба, поражает простота, большое знание жизни и то, насколько ему близок и понятен простой рабочий».

...В трехгодичной Высшей школе парторганизаторов при ЦК партии Черненко был сразу зачислен на второй курс. Вре­мя учебы в Москве он постарался использовать максимально, тем более что имелись широкие возможности для пополнения и углубления знаний: читали лекции и проводили семинары видные ученые, крупные специалисты в области истории, фи­лософии, политэкономии, в различных отраслях народного хозяйства. Кроме того, в школе была отличная библиотека.

По плану более половины учебного времени отводилось на самостоятельную работу слушателей. Это давало возможность основательно изучать первоисточники, труды Маркса, Энгель­са, Ленина. Тепло вспоминая об этом периоде в своей жизни, Константин Устинович называл Высшую школу парторгани­заторов своим университетом, хотя формально это учебное за­ведение высшего образования не давало. Диплом о высшем образовании Черненко получит позже, в Молдавии, где он в 1953 году заочно окончит Кишиневский пединститут.

29 мая 1945 года, окончив школу парторганизаторов и прой­дя беседу в Центральном комитете партии, он получил удос­товерение № 3060 за подписью секретаря ЦК Маленкова, в котором значилось: «Центральный Комитет Всесоюзной Ком­мунистической партии (большевиков) командирует тов. Чер­ненко Константина Устиновича в распоряжение Пензенского обкома ВКП(б) для использования секретарем обкома ВКП(б) по пропаганде и агитации. Срок прибытия к месту назначе­ния — 2 июня 1945 года». Именно так тогда решались кадро­вые вопросы.

 

Глава третья

ПО ПАРТИЙНОЙ «ГОРИЗОНТАЛИ»

Пензенский обком. ЦК Компартии Молдавии.

Годы работы в агитпропе ЦК КПСС

 

Предписание Центрального комитета партии Пензенско­му обкому было выполнено. В начале июня 1945 года К. У. Черненко был избран секретарем обкома партии по про­паганде и агитации.

Это время было неимоверно трудным для страны. Война закончилась, но печать колоссальной разрухи лежала на всем. СССР понес огромные человеческие и материальные потери, утратил 30 процентов своего национального богатства. Нуж­ны были огромные усилия для восстановления народного хо­зяйства, перевода экономики страны с военных на мирные рельсы.

Этот процесс был нелегким, требовал времени и был бы невозможен без героического труда советских людей. За рубе­жом мало кто верил, что растерзанная войной страна сохрани­ла в себе жизненные силы и сможет залечить тяжелые раны. Но социалистический строй выдержал очередное испытание на прочность. Решающую роль в восстановлении экономики в послевоенные годы сыграли ее строгая централизация и пла­новое начало. Промышленные предприятия получали строгие задания по переходу на выпуск мирной продукции, а резкое сокращение военных расходов позволило значительно увели­чить капиталовложения в подъем народного хозяйства. Уже в 1946 году завершилась в основном его перестройка на мирный лад. Восстанавливался нормальный режим на предприятиях. Были отменены обязательные сверхурочные работы, установ­лен регулярный отдых рабочих и служащих.

Главные усилия направлялись на повышение благосостоя­ния населения, расширение производства предметов широко­го потребления, снижение цен на продовольственные продук­ты и товары первой необходимости. В конце 1947 года в стране была отменена карточная система распределения ряда
продуктов, а с 1949 года цены стали регулярно снижаться. Партия и государство стремились воздать должное народу-победителю, пережившему тяжелейшие испытания.

Серьезной предпосылкой для этого стал динамичный рост производства промышленной продукции, которое в 1948 году по общим показателям превзошло уровень 1940 года.

Много внимания уделялось созданию для населения Со­ветского Союза возможности мирного труда и жизни. Руко­водство СССР не поддалось ядерному шантажу Соединенных Штатов Америки, предпринятому в самом начале развернутой западными державами холодной войны. В кратчайший срок было создано собственное атомное оружие, а в 1949 году про­ведено его успешное испытание.

Нелегкая доля в осуществлении выдвинутых партией пер­воочередных послевоенных задач выпала и коммунистам Пензенской области. И хотя ее территория не была оккупиро­вана фашистами, последствия войны и здесь сказывались са­мым суровым образом. Десятки тысяч воинов — жителей го­родов и сел области — не вернулись с фронта. Народное хозяйство области находилось в плачевном состоянии, основ­ная тяжесть работы по его восстановлению легла на плечи вдов и сирот. Оборудование предприятий, эвакуированных в первые месяцы войны из западных областей, основательно износилось, а выпуск продукции легкой промышленности, например, сократился по сравнению с 1940 годом в 2,5 раза. Особенно ощутимый урон нанесла война сельскому хозяйству области. Как и во всей стране, здесь ощущался острый недо­статок продовольственных и других товаров массового спроса. Казалось, что голод был неотвратим.

Новому секретарю Пензенского обкома пришлось столк­нуться с тем, что в партийных организациях идеологическая работа была явно ослаблена. Конечно, после Высшей школы парторганизаторов он оценивал ее теперь совсем с других по­зиций, более требовательно, нежели раньше, и не мог не ви­деть контраста между тем, чему учили в школе, и тем, с чем столкнулся на практике. Справедливости ради скажем, что, действительно, во время войны во многих регионах вопросы идеологии уходили на задний план, их заслоняли куда как бо­лее неотложные задачи, а политико-воспитательную работу заменяли принципы жесткого единоначалия, законы военно­го времени.

Начал Черненко с главного — с разработки задач по идео­логическому обеспечению выполнения постановления ЦК ВКП(б) «Об организационно-пропагандистской работе пар­тийных организаций в связи с принятием Закона о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946—1950 годы». На пленуме обкома партии он вы­ступил с докладом, в котором выдвинул в качестве главной за­дачи партийных организаций всестороннее разъяснение тру­дящимся, что только их самоотверженный труд может спасти страну, сохранить ее безопасность и независимость.

В это сложное время к агитационной работе среди населе­ния были привлечены наиболее подготовленные коммунисты и беспартийные. Уже к концу 1946 года, по данным обкома партии, в области работало 26 тысяч агитаторов. Именно они определяли размах массово-политической работы, важность которой трудно было переоценить в условиях острого дефи­цита иной информации, особенно в сельской местности, на периферии.

С приходом нового секретаря обкома больше внимания стало уделяться повышению уровня теоретической подготов­ки партийного актива, для которого систематически органи­зовывались курсы и семинары. Очень часто Черненко встре­чался с пропагандистами и агитаторами, регулярно выступал перед ними. При обкоме партии, во всех горкомах и райкомах были созданы внештатные лекторские группы и группы до­кладчиков. К пропагандистской работе активно привлекалась интеллигенция. В первые послевоенные годы во всей этой ра­боте превалировал единый, жесткий и централизованный подход. Таково было суровое требование времени.

Под особенно бдительным контролем обкома партии на­ходилась печать. В то время, когда радиовещание еще не полу­чило должного размаха, а эра телевидения еще не наступила, это был самый могучий рычаг воздействия на массы. Вот уж действительно — здесь кадры решали всё. Не случайно в чис­ле первых шагов своей деятельности Черненко было его де­тальное знакомство с журналистами областных и районных газет, анализ состояния их профессиональной и партийно-политической подготовки. Константин Устинович часто высту­пал перед ними с подробным анализом наиболее значимых публикаций, давал конкретные рекомендации, призывал тру­жеников пера ярче писать о проблемах дня, тружениках горо­да и села, смелее критиковать недостатки и всеми силами по­могать партийным, советским и хозяйственным органам избавляться от них.

Черненко и сам находил время для выступлений на стра­ницах областной газеты. Я знакомился со многими из них. Его статьи того времени отличались конкретностью, знанием де­ла, четкостью рекомендаций, простотой изложения, доходчи­востью. Он не раз подчеркивал, что партийный пропагандист,
агитатор — это не «начетчик», не «чистый» просветитель, а в первую очередь организатор конкретного дела, политический боец.

Много времени уделял Черненко тогда вопросам увекове­чения памяти выдающихся людей и событий отечественной истории, которыми богат Пензенский край. Будучи предсе­дателем комиссии по проведению столетия со дня смерти В. Г. Белинского, он проявил большую настойчивость и пред­принял много усилий в деле создания музея великого рус­ского литературного критика. А позднее он активно содейст­вовал и помогал открытию в Пензе музея А. Н. Радищева. С огромным вниманием и любовью Константин Устинович относился к Дому-музею М. Ю. Лермонтова, всемерно под­держивал энтузиастов организации музея-заповедника в Тар­ханах.

У партийных руководителей того времени рабочий день не был нормирован. Им приходилось трудиться по 14—16 часов в сутки, и нередко до глубокой ночи светились окна в отделе пропаганды обкома. Тем, кто тогда работал вместе с Чернен­ко, запомнилось его умение быстро и безошибочно находить людей, нужных для каждого конкретного дела, сразу же уста­навливать с ними тесные контакты, располагать их к доверию и откровенности.

Пензенский период, несмотря на то что насчитывал всего три года, оставил заметный след в партийной биографии Чер­ненко: он был замечен «в верхах», не раз получал лестные оценки в Отделе пропаганды и агитации ЦК КПСС.

Пути партийной работы неисповедимы. Для нашего героя они пока не сулили крутого восхождения по вертикали, но вот горизонты его деятельности расширялись. В мае 1948 года Константину Устиновичу вновь пришлось упаковывать нехи­трые пожитки к переезду на новое место работы и жительства. По решению ЦК он был направлен в Молдавию, где восемь лет проработал заведующим Отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии республики.

За годы войны и фашистской оккупации экономике и культуре Молдавии был нанесен ущерб, который, по офици­альным данным, исчислялся в 11 миллиардов рублей. Были разрушены и разграблены промышленные предприятия, кол­хозы, совхозы, машинно-тракторные станции, социально­культурные и медицинские учреждения. Крупные города, в том числе столица республики Кишинев, многие села были превращены в руины.

К ликвидации военной разрухи республика приступила в условиях жесточайшей засухи 1945 и 1946 годов, что вызвало
нехватку продовольствия. Это еще больше усугубило и без то­го критическое состояние экономики, особенно сельского хо­зяйства. На помощь молодой советской республике пришла вся страна. Из весьма ограниченных послевоенных ресурсов для ее поддержки выделялось самое необходимое.

Экономика республики изначально была гораздо слабее, чем в других регионах Советского Союза. Поэтому восстано­вительный период в ней затянулся, проходил с огромными трудностями. Большие сложности создавало то обстоятельст­во, что в районах, присоединившихся к Молдавии после Ве­ликой Отечественной войны, проводилась коллективизация сельского хозяйства. Проходила она довольно болезненно, допускались и перегибы, тем более что уклад жизни сельского населения был совершенно иной, чем в России, где среди кре­стьянства были сильны традиции общинной жизни.

Национальная специфика, особенности экономической жизни республики требовали коренного улучшения стиля и методов партийной работы, укрепления кадрового состава партийных, советских и хозяйственных руководителей. Кста­ти, Черненко был направлен в Молдавию не один, а в составе группы ЦК ВКП(б), сформированной из сильных и опытных работников других парторганизаций страны.

Молдавский период своей работы он до конца жизни счи­тал наиболее творческим в своей биографии. Ведь принял он отдел пропаганды республиканского ЦК в самом расцвете сил, когда возраст его только приближался к сорока. А в эту жиз­ненную пору многое удается, и от любой, даже самой слож­ной, работы, как правило, получаешь удовлетворение. Вместе с тем, что немаловажно и характеризует зрелость человека, приходит пора осознания собственных возможностей, спо­собность к критическим самооценкам.

Впрочем, многие крупные партработники, и Черненко не исключение, находились тогда в плену сложившихся стерео­типов и представлений, которые мешали им лучше понять происходящие вокруг процессы. Известно, например, что в идеологической работе долго сохранялась тяга к всевозмож­ным количественным критериям ее эффективности, кото­рые далеко не всегда позволяли увидеть суть того или иного явления. Необходимость добиваться пресловутого «охвата» населения теми или иными формами идеологического воз­действия порождала формализм, вынуждала больше зани­маться «бухгалтерией», нежели глубоким анализом состоя­ния дел.

До поры до времени Черненко, как и сотни других пар­тийных функционеров, искренне верил в эффективность та­
кого подхода. За чередой повседневных забот трудно было представить, что возможны иные меры, позволяющие под­нять политическое сознание трудящихся, активизировать их общественную и трудовую деятельность, без чего невозможно было осуществлять социалистические преобразования в рес­публике.

Но в целом, повторюсь, агитационно-пропагандистская работа приносила ощутимые результаты, поскольку народ еще не изверился, прислушивался к партийным лидерам, шел за ними. В практике массовой работы широко использовались встречи с различными группами населения, где всесторонне обсуждались насущные задачи хозяйственного и культурного строительства. Проводились районные, уездные и республи­канские собрания и съезды крестьян, интеллигенции, жен­щин, молодежи, учителей.

К работе по ликвидации безграмотности, уровень которой среди населения Молдавии сохранялся довольно высоким, были привлечены десятки тысяч людей, в том числе вся сель­ская интеллигенция и в первую очередь учителя. Деятельную помощь в осуществлении ликбеза оказал комсомол, многие представители которого в качестве «культармейцев» принима­ли непосредственное участие в обучении населения азам гра­моты, небезуспешно пытались сочетать эту работу с пропаган­дистскими задачами.

Опираясь на широкую общественность, партийные и со­ветские органы к концу 1950 года сумели в основном добить­ся ликвидации неграмотности и малограмотности в республи­ке. Черненко с видимым удовлетворением называл мне такую цифру: после освобождения Молдавии от фашистской окку­пации было обучено грамоте около девятисот тысяч человек.

Отдел пропаганды и агитации ЦК Компартии Молдавии основательно занялся вопросами организации единой систе­мы партийного просвешения как важнейшего звена в деле улучшения всей идеологической работы в республике. Созда­валась и быстро росла разветвленная сеть политкружков и по­литшкол по изучению «Краткого курса истории ВКП(б)», проблем текущей политики. Был разработан комплекс мер по переводу на молдавский язык и изданию произведений осно­воположников марксизма. Только за 1950—1952 годы было из­дано на молдавском языке 25 произведений В. И. Ленина об­щим тиражом 315 тысяч экземпляров.

Все годы работы на идеологическом поприще для Чернен­ко главной, можно сказать, стержневой была идея о том, что вся пропаганда должна опираться на практический опыт хо­зяйственного строительства. Он был убежден, что главным мерилом эффективности идеологической работы являются конкретные результаты экономической деятельности, дости­жения в социалистическом строительстве.

Анализируя и систематизируя записи рассказов Черненко, перечитывая его выступления на страницах газет и журналов, я приходил к выводу, что и красноярский, и пензенский, и молдавский периоды работы Черненко на ниве агитпропа в основном схожи по своим формам, методам и стилю. Однако удивляться этому не приходится, поскольку агитационно­массовая и пропагандистская работа в сталинский период бы­ла целиком и полностью монополизирована руководящей партией и отличалась жесткой централизацией, единообрази­ем лозунгов и призывов, единомыслием и единодушием. Чер­ненко в этой отлаженной пропагандистской машине не был каким-то особым, из ряда вон выходящим звеном. Он добро­совестно, с большим рвением и преданностью работал на эту машину, был подчинен ей.

...В 1979 году Черненко посетил Молдавию. Приехал он сюда спустя двадцать с лишним лет после того, как покинул республику, на встречу с избирателями в качестве кандидата в депутаты Верховного Совета СССР. В этой поездке я сопро­вождал Черненко и встречался с некоторыми его коллегами по работе в ЦК Компартии Молдавии в пятидесятые годы. Много хороших слов было сказано о Константине Устинови- че. Да и вряд ли кто мог сказать тогда что-либо другое — ведь Черненко в то время был уже в составе Политбюро. Вот отры­вок из официального выступления с трибуны первого сек­ретаря правления Союза писателей Молдавии Павла Боцу: «Партийной организацией Молдавии пройден славный путь, и сегодня мы видим: добрые семена, посеянные в те напря­женные послевоенные годы, в то полное энтузиазма и дерза­ния время, приносят замечательные плоды. Когда Вы работа­ли здесь, многоуважаемый Константин Устинович, Вы всегда с большим вниманием относились ко всему, чем жила рес­публика, много сил и энергии отдавали закладке фундамен­та нынешних успехов нашего края. Особенно всех нас радует, что, работая в ЦК КПСС, Вы постоянно, живо интересуетесь делами в Молдавии и оказываете ей большую помощь в ре­шении экономических и социально-культурных вопросов. На сегодняшней встрече я хотел бы подчеркнуть, что весь молдавский народ хорошо знает об этом и выражает Вам ог­ромную признательность». Так-то вот говорили в то время писатели.

Среди деятелей литературы и искусства, усердно прослав­лявших в свое время партийных и государственных лидеров, Павел Боду не был, увы, одинок. Иногда так и хочется на­помнить некоторым писателям либерального толка о их при­страстиях в «застойное» время к совершенно иным идеалам и кумирам, олицетворявшим «тоталитарное государство». Вспоминается в этой связи проведенный в сентябре 1984 года юбилейный пленум правления Союза писателей СССР, посвященный пятидесятилетию со дня его создания. Совершен­но больного генсека уговорили тогда выступить на этом со­брании. Текст его речи, которая в печати получила название «Утверждать правду жизни, высокие идеалы социализма», не был дежурным или чисто пропагандистским. В нем, насколь­ко было возможно, довольно объективно отражалась обста­новка в писательской среде, освещались некоторые пробле­мы, связанные со сложными процессами, происходившими среди творческой интеллигенции. Однако в целом это все же было выступление торжественно-юбилейного характера. Но как им восторгались многие именитые писатели и на самом пленуме, и после него.

Для воспроизведения всех славословий в адрес Черненко в связи с этой речью понадобилось бы немало страниц. Хочет­ся привести в качестве примера хотя бы одно высказывание: «На общем собрании ленинградские писатели единодушно выразили свое глубокое удовлетворение речью К. У. Чернен­ко на юбилейном пленуме Союза писателей в Москве. Речь эта знаменовала признание заслуг и роли литературы в стро­ительстве социалистического общества. Но важно и то, что само содержание ее выдвигает интереснейшие и наиболее су­щественные проблемы литературного процесса, да и не толь­ко литературного, а и всего нашего искусства». Так говорил накануне перестройки один из известных тогда писателей на собрании актива ленинградской партийной организации. Многие из тех, кто превозносил Константина Устиновича по­добным образом, после его смерти быстро «перестроились». Поначалу новым героем их сладких песен стал Горбачев, за­тем Ельцин...

Рассказывая о работе Черненко в Молдавии, нельзя обой­ти молчанием некоторые суждения, которые стали плодами воображения журналистов, имеющих об этом человеке и его жизни самое поверхностное представление. Впрочем, у нас уже давно вошло в моду подменять собственную некомпе­тентность, отсутствие информации разными домыслами. Ав­торы некоторых публикаций, например, без тени сомнения утверждают, что Молдавия для Черненко, уже зрелого к тому времени партийного руководителя, явилась своеобразным трамплином на пути к власти. И связывается это с именем Л. И. Брежнева, который всего-то два года проработал пер­вым секретарем ЦК КП Молдавии.

Не обладая сколько-нибудь достоверными сведениями о их взаимоотношениях, недобросовестные журналисты совер­шенно безосновательно стремятся представить Черненко не иначе как фаворитом Брежнева, чуть ли не его личным дру­гом, а следовательно, и выдвиженцем, едва ли не «преемни­ком», как теперь говорят. Безусловно, дальнейшая судьба Константина Устиновича, в частности московский период его деятельности, так или иначе связана с именем Леонида Ильича. Но утверждение, будто его дальнейшее продвижение стало возможным только благодаря высочайшему покрови­тельству и личной дружбе, в корне неверно и наводит тень на плетень.

Надо иметь в виду, что до Молдавии Брежнев и Черненко никогда не встречались, а до прихода Брежнева на пост перво­го секретаря ЦК КП республики Черненко работал там уже более двух лет. И еще в течение четырех лет после ухода Бреж­нева продолжал работать в Молдавии в той же должности — заведующим отделом ЦК партии. Конечно, в ходе совместной работы Брежнев сумел оценить Черненко как работника опытного, делового, честного и надежного.

Мне очень понятно возмущение по поводу всевозможных измышлений относительно Константина Устиновича его вдо­вы Анны Дмитриевны. В августе 2007 года в беседе с одним из журналистов она еще раз напомнила, как «делал карьеру» ее муж:

«Он шаг за шагом прошел все ступеньки служебной лест­ницы. Пионер, комсомолец, зав. отделом райкома партии. Ушел в армию, в пограничные войска, где его избрали партор­гом заставы. Вернулся — и опять на партийную работу. Так до­шел до секретаря Красноярского обкома партии. Мне после его смерти было больно и обидно, когда я читала в прессе, что, дескать, это Брежнев “сделал” Черненко.

Да, одно время они вместе работали в ЦК партии в Молда­вии, а позже именно Леонид Ильич порекомендовал Кон­стантина Устиновича в отдел пропаганды ЦК. Но это не фаво­ритизм, а нормальные рабочие отношения. Когда Леонид Ильич был генсеком, он звонил Константину Устиновичу да­же в часы отдыха домой. Давал ему поручения, советовался».

Ну а что касается личных отношений... «В праздники, — вспоминала по этому поводу Анна Дмитриевна, — Брежнев любил собирать в одну компанию своих ближайших помощ­ников. Тогда там бывали Андропов, Устинов, другие члены Политбюро. Это были короткие праздничные встречи, на час-полтора. А дальше мы разъезжались по домам и продолжали праздник».

Вот, собственно говоря, и все, что было между Брежневым и Черненко. Нам добавить больше нечего.

Совсем другое дело, что Брежневу нужны были люди, на которых можно было положиться. И Черненко оказался именно таким. Поэтому и взял на заметку его Брежнев, поэто­му и не забывал о нем в Москве. Все последующие перемеще­ния по службе в хронологическом порядке оказались син­хронно связанными с передвижением самого Брежнева. Однако характер этих перемещений Черненко можно назвать скорее горизонтальным. Участки, на которые его ставили по­сле Молдавии, нельзя считать сколько-нибудь привилегиро­ванными: приходилось заниматься рутинной, кропотливой и незаметной работой. Правда, Черненко выполнял эту работу исключительно добросовестно, подавал личный пример окру­жающим и небольшому кругу подчиненных.

В сентябре 1956 года вместе с переводом Черненко из Мол­давии в Москву завершился очередной период его биографии. Отныне Константин Устинович — заведующий сектором От­дела пропаганды и агитации ЦК КПСС. За плечами у него к этому времени был солидный, двадцатилетний, стаж и боль­шой опыт массово-политической работы. Здесь, несомненно, сыграло свою роль то, что рекомендовал Черненко в ЦК Бреж­нев. Но о причинах, побудивших его это сделать, мы уже ска­зали. Кроме того, и без этого вмешательства Константина Устиновича хорошо знало и ценило руководство отдела ЦК. Находились и люди, которые утверждали, что именно они пе­ретянули Черненко в аппарат ЦК из Молдавии. У меня нет больших оснований вести споры на эту тему, тем более суть дела от этого не меняется.

Отдел пропаганды и агитации ЦК в то время был главным идеологическим центром КПСС, осуществлял руководство всей идейно-теоретической деятельностью не только партий­ных, но и государственных, общественных организаций, оп­ределял пути развития, формы и методы политико-воспита­тельной и агитационно-пропагандистской работы в стране. Сфера его деятельности, по сути, не имела ограничений, и можно без преувеличения сказать, что он являлся той фунда­ментальной опорой, без которой не могло обойтись высшее руководство партии. Авторитет отдела был велик и непререка­ем. Но главное — здесь было у кого поучиться.

К моменту прихода Черненко в аппарат ЦК КПСС Отдел пропаганды и агитации возглавлял Федор Васильевич Кон­стантинов, член партии с 1918 года. Видный советский фи­лософ, крупнейший специалист в области теоретических проблем общественного развития, он имел за плечами боль­шую научную школу: после войны работал в Институте фило­софии АН СССР, был главным редактором журнала «Вопро­сы философии», возглавлял Академию общественных наук при ЦК КПСС. С 1953 года он является членом-корреспондентом, а позднее — академиком АН СССР. После работы в ЦК КПСС Константинов был утвержден главным редакто­ром журнала «Коммунист», в шестидесятые годы работал ди­ректором Института философии АН СССР, был академиком- секретарем отделения философии и права АН СССР, в начале семидесятых — избран президентом Философского общест­ва СССР.

В составе отдела было немало и других ученых-теоретиков, глубоко владеющих марксистско-ленинской теорией. Однако практического опыта партийной работы у них не хватало. Ста­ла очевидной необходимость укрепления отдела опытными партийцами с мест, «от земли». Вот тогда Черненко и оказал­ся востребованным.

В сферу деятельности сектора агитационно-массовой ра­боты отдела пропаганды и агитации Центрального комитета КПСС входило идеологическое обеспечение решений и ди­ректив партии по осуществлению конкретных политических и народно-хозяйственных задач социалистического строитель­ства. Все это Константину Устиновичу было хорошо знакомо по всей его предшествующей работе в партийных органах Крас­ноярского края, Пензенской области, Молдавии, где опыт он накопил, прямо скажем, колоссальный. Так что можно ска­зать, что пришел Черненко в аппарат ЦК не с пустыми рука­ми, зрелым работником.

Следует обратить внимание на одну особенность: послед­ние годы работы Черненко в Молдавии были связаны со зна­чимыми событиями в жизни партии и страны, вызванными смертью Сталина. А переход Черненко в ЦК КПСС состоял­ся в год XX съезда партии, который буквально перевернул многие, казалось бы, устойчивые стереотипы в идеологичес­кой работе. Хрущев в своем докладе о культе личности задал определенный тон последующим обсуждениям в стране не­достатков, провалов и преступлений сталинского периода. Его удар по Сталину был одновременно и ударом по великой советской империи — вероятно, единственно возможной форме существования страны с многонациональным населе­нием и огромной территорией со сложнейшими климатичес­кими условиями.

Этот удар незримо разделил страну на две части. Одна из них, большая, сочувствовала Сталину. Другую составили те, кто, по сути, занял нигилистическую позицию, позицию от­рицания всего позитивного, что было в стране, и исподволь формировал среди населения недовольство социалистичес­ким строем. Однако охотников до открытых выступлений с такими идеями тогда еще было мало: несмотря на хрущевскую оттепель, в памяти инакомыслящих были свежи формы и ме­тоды подавления оппозиционеров. Да и само понятие «отте­пель» не очень вязалось с авторитарными методами работы Хрущева, с его памятными для деятелей литературы и искус­ства грубыми нравоучениями, с расстрелом в Новочеркасске, где повышение цен вызвало стихийный протест людей... Кро­ме того, за Сталина горой стояли простые люди, которые на­чинали сравнивать, что дал им вождь народов и что обещает Хрущев.

Сравнения были явно не в пользу последнего. Многочис­ленные волюнтаристские идеи и затеи Хрущева по перестрой­ке руководства народным хозяйством, по реформированию партийных органов не внушали особого доверия. Однако хо­чешь не хочешь они должны были быть в полной мере идеоло­гически обеспечены, доведены до широких масс трудящихся и конечно же «целиком и полностью» одобрены низовыми пар­тийными организациями. В этих целях создавалась большая армия партийных пропагандистов и агитаторов, к решению этих задач широко подключалась партийная печать. Пропа­гандистский аппарат страны, обеспечивая внедрение в жизнь очередных хрущевских новшеств, чаще всего ссылался на «ле­нинские нормы партийной жизни», на необходимость «ле­нинского подхода к делу», борьбы с косностью и рутиной в партийной работе.

Таким вот образом оправдывались и «теоретически» обос­новывались многие шумные идеи и дела. Среди них — созда­ние совнархозов, разделение партийных и советских органов на промышленные и сельскохозяйственные; упразднение сельских райкомов партии и ликвидация в районах МТС; по­всеместное внедрение «царицы полей» кукурузы как основ­ной сельскохозяйственной культуры; лозунг «Догоним и пере­гоним Америку!» и т. д. и т. п. Венцом реформаторской деятельности Никиты Сергеевича явилось торжественное обещание партии построить коммунизм в нашей стране за са­мые короткие сроки, чтобы в нем, в соответствии с принятой в 1961 году Программой партии, успело пожить «нынешнее поколение советских людей».

Встает вопрос: верили ли большинство партийных работ­ников и коммунистов в реальность таких планов? Думается, что нет. И смею предположить, что именно в этом времени бе­рет свои истоки так называемая «двойная мораль» работников партийных и советских органов: одна, если можно так сказать, официальная, для общения с народом, другая — для внутрен­него пользования, скрытая от посторонних глаз.

Как показала жизнь, необдуманность и поспешность ре­форм конца пятидесятых — начала шестидесятых годов при­вели к их провалу. Но, тем не менее, до того, как хрущевские нововведения потерпели полный крах, они получали всесто­роннюю пропагандистскую поддержку. Интересно, что позд­нее возврат к прежним, испытанным методам руководства народным хозяйством проходил также под лозунгом «восста­новления ленинских норм партийной жизни». После Бреж­нева этот девиз возьмет на вооружение Горбачев и начнет с этими словами разваливать социализм, о котором мечтал В. И. Ленин, чему он посвятил всю свою жизнь.

В общем, труженикам идеологического фронта хватало работы всегда, и они, как правило, с энтузиазмом проводили политику партии, даже если она круто менялась и новые ус­тановки противоречили прежним, отвергали привычное ста­рое. Черненко — не исключение, ему пришлось начинать ра­ботать в аппарате ЦК именно в таких условиях. Он — солдат партии, прежде всего исполнитель решений, которые рож­даются в верхах, и, как и другие его соратники, неуклонно следует указаниям ЦК, является добросовестным организа­тором агитационно-пропагандистской работы по их выпол­нению.

Разумеется, многолетний опыт предшествующей работы не прошел даром, научил его понимать степень влияния та­кой, внешне благополучной, но далеко не безупречной мас­сово-политической работы на истинное положение дел. И конечно же Черненко видел ее серьезные изъяны, негатив­ные стороны и в меру своих сил и возможностей, ограничен­ных рамками должностных обязанностей, стремился внести свой посильный вклад в их преодоление. Особенно тревожно было наблюдать из года в год увеличивающийся разрыв меж­ду запросами людей, их интересами и тем, что предлагала им партия.

Видел и понимал это не он один. ЦК КПСС решил, нако­нец, что назрела необходимость дать взыскательную оценку издержкам и провалам в работе с массами и что будет пра­вильным показать недостатки на этом важном направлении на примере деятельности какой-нибудь одной областной пар­тийной организации. Так в марте 1959 года появилось поста­новление ЦК «О состоянии и мерах улучшения массово-по­литической работы среди трудящихся Сталинской области» — документ, ставший, без преувеличения, заметной вехой в по­иске эффективных методов и средств идеологического воз­действия на население.

Черненко возглавил целую бригаду партийных работни­ков, которая несколько месяцев готовила этот вопрос для обсуждения в ЦК. Материал получился основательным и глу­боко критическим, а само постановление можно назвать раз­громным. Одной из главных причин провала массово-политической работы в области был отрыв партийных, советских и хозяйственных руководителей от работы с трудовыми кол­лективами, формализм и бюрократический подход к живой пропагандистской работе, к повседневной связи с массами и конкретными людьми. Постановление ЦК затрагивало целый комплекс политических проблем, а его замечания и меры по устранению выявленных недостатков носили директивный характер, были обязательными для всех партийных комитетов страны.

В соответствии с постановлением была развернута новая программа организационно-пропагандистской работы, под­готовленная при непосредственном участии Черненко. Она была призвана обеспечить дифференцированный подход к массовой политической агитации с учетом характера произ­водства, настроения и запросов людей, уровня их общеобра­зовательной и политической подготовки. Были намечены ши­рокие меры по всему идеологическому фронту, определены конкретные задачи Министерству культуры, Государственно­му комитету по радиовещанию и телевидению, обществу «Зна­ние», издательствам, средствам массовой информации.

Суровая критика уровня идеологической работы на приме­ре Сталинской областной партийной организации имела серь­езные последствия: руководство области было смещено, а са­ма область вскоре была переименована в Донецкую.

Отправным пунктом работы по выполнению постановле­ния ЦК стало Всесоюзное совещание по вопросам массово- политической работы. Оно состоялось в октябре 1959 года, и в нем участвовали руководящие работники республиканских, краевых и областных парторганизаций, ответственные руко­водители центральных идеологических управлений, предста­вители печати, радио и телевидения. С докладом на совеща­нии выступила член Президиума ЦК КПСС Е. А. Фурцева.

Сам Черненко был глубоко удовлетворен и качеством, глу­биной задач, выдвинутых в постановлении ЦК по Сталинской области, и работой по его претворению в жизнь, развернутой при его участии. Может быть, он впервые в жизни ощутил свой личный вклад в такое важное дело. Он тогда искренне ве­рил, что принимаемые ЦК меры дадут ощутимые результаты, помогут в мобилизации трудящихся на выполнение намечен­ных планов экономического и социального развития страны. Тогда же в журнале ЦК КПСС «Агитатор» была опубликована большая статья Константина Устиновича на эту тему.

Безусловно, после успешной подготовки такого масштаб­ного вопроса Черненко значительно увереннее почувствовал себя в ЦК и мог надеяться на дальнейший рост непосредст­венно в центральном аппарате партии.

Однако жизнь распорядилась по-своему.

 

Глава четвертая

НОВЫЙ ПОВОРОТ

На «штабной» работе. Секретариат Президиума Верховного Совета СССР. Общий отдел ЦК КПСС.

Слово о помощниках

 

В мае 1960 года Леонид Ильич Брежнев был избран Пред­седателем Президиума Верховного Совета СССР, сменив на этом посту престарелого маршала К. Е. Ворошилова. До этого Брежнев был секретарем ЦК и членом Президиума ЦК КПСС, курировал вопросы развития тяжелой промышленно­сти, капитального строительства, оснащения Вооруженных сил новейшей техникой, развития космонавтики.

С его назначением в стране принципиально ничего не из­менилось: вся полнота реальной власти принадлежала Хруще­ву, а Леонид Ильич формально приобрел статут второго чело­века в государстве.

Заняв высшую государственную должность, Брежнев оста­вался членом Президиума ЦК КПСС, совмещая, таким обра­зом, партийную и государственную работу. Напомним, что Президиум Верховного Совета СССР в промежуток между сес­сиями Верховного Совета выполнял функции верховного ор­гана государственной власти в стране. Его указы по широкому кругу внутренней и международной жизни были обязательны­ми для исполнения всеми советскими и административно-го­сударственными органами на всей территории страны.

Конечно, КПСС как правящая партия играла ведущую роль в стране и оказывала определяющее влияние на деятель­ность Советов всех уровней, начиная от формирования депу­татского корпуса, в том числе и состава палат Верховного Со­вета, и кончая содержанием принимаемых им постановлений, указов, законов. Представительство коммунистов в Советах всех уровней было обязательным, и, как правило, члены КПСС должны были составлять не менее половины депутат­ского корпуса.

На новом посту руководителя высшего органа государст­венной власти Брежнев сразу же ощутил масштабы и всю сложность задач по обеспечению успешной деятельности Вер­ховного Совета. Для осуществления нормальной текущей ра­боты ему нужен был хороший помощник — способный орга­низатор, человек исполнительный и надежный, на кого бы можно было положиться. Здесь он и вспомнил о Черненко. За короткое время работы в ЦК Компартии Молдавии Леонид Ильич успел узнать его как человека твердых убеждений и высокой работоспособности, убедился в его порядочности и честности. Уже спустя много лет в книге воспоминаний «Мол­давская весна» Брежнев писал о Черненко: «Идеологическая работа партийной организации республики имела огромное значение для становления новой Молдавии. Здесь надо было проявить умение убеждать людей, находить правильные орга­низационные формы, а главное, быть убежденным борцом, чутким к товарищам и требовательным к себе работником. В этой связи мне хотелось бы отметить, что всеми этими пар­тийными качествами обладал заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК КП(б) Молдавии Константин Устинович Черненко. Молодой, энергичный коммунист, еще до работы в республике приобретший большой партийный опыт, он все силы отдавал порученному делу».

Да, именно такой человек был нужен теперь Брежневу, чтобы возглавить Секретариат Президиума Верховного Сове­та. Другое дело, что для самого Черненко это было совершен­но неожиданное партийное поручение. Именно партийное, потому что резкие, подчас совершенно нелогичные перемены в судьбе человека, а значит, и в характере выполняемой им ра­боты тогда объяснялись и оправдывались нередко только од­ним — партийным «надо».

Известно, что, узнав о своем перемещении, Константин Устинович поначалу не слишком обрадовался — дело новое, незнакомое и слишком хлопотное для человека, который всю жизнь занимался совершенно другой работой. Но отказать Леониду Ильичу он не мог, потому что слишком уважал его и ценил его мнения еще со времен совместной работы в Мол­давии.

«Хозяйство» Секретариата Президиума Верховного Совета СССР, которое он принимал по предложению Брежнева, бы­ло весьма объемным, многопрофильным, с огромным оборо­том документов и непосредственно связано с обеспечением деятельности депутатского корпуса. Верховный Совет в то время, как известно, состоял из двух палат — Совета Союза и Совета национальностей, в которых работали полторы тыся­чи депутатов, по 750 человек в каждой палате. И в каждой из палат было до десяти и более постоянных комиссий. Некото­рые из них, такие как мандатная, планово-бюджетная, по де­лам молодежи, по международным делам, по законодатель­ным предложениям, — были как бы традиционными, созда­вались в обязательном порядке. Другие образовывались, как правило, по ведущим отраслям народного хозяйства — по про­мышленности, энергетике, строительству и стройматериалам, экологии, агропромышленному комплексу, а также по эконо­мике, науке и технике. Кроме того, действовали комиссии по культуре, социальному обеспечению, вопросам материнства и детства и др.

Конечно, и прежняя работа Черненко была так или иначе связана с деятельностью депутатского корпуса разных уров­ней, от районного до республиканского. Особенно активно массово-политическая работа, которую он курировал, про­водилась в периоды выборных кампаний, когда развертыва­лась агитация за выдвинутых кандидатов в депутаты, шли предвыборные собрания трудящихся. И конечно же большая нагрузка падала на идеологических работников во время не­посредственного проведения выборов. Но всё это носило эпизодический характер.

Теперь же Черненко предстояло обеспечивать бесперебой­ную работу огромной махины под названием «Верховный Со­вет СССР». Что же из себя представлял его депутатский кор­пус? Для примера я могу привести данные о качественном составе депутатов обеих палат Верховного Совета СССР один­надцатого созыва, поскольку тогда, в 1984 году, я был избран депутатом Совета национальностей по Салаватскому избира­тельному округу Башкирской ССР. Прежде всего отметим, что так называемая «партийная прослойка» среди депутатов Вер­ховного Совета СССР была внушительной — 71,5 процента (1072 депутата) были коммунистами, 28,5 процента (428 депу­татов) — беспартийными. Депутатами избрано 428 женщин, что составляло 32,8 процента. Более половины (51,3 процента) состава депутатского корпуса — рабочие и колхозники. Кста­ти, партийных работников среди депутатов было всего 16 про­центов. Депутатами высшего органа государственной власти были избраны представители 63 национальностей. 52,6 про­цента депутатов имели высшее образование, 43 процента — среднее. В числе депутатов было 30 Героев Советского Союза, 253 Героя Социалистического Труда, 1202 награжденных орде­нами и медалями СССР. Без преувеличения можно сказать, что это был цвет многонационального Советского государства.

Подбор кандидатов в депутаты, их обсуждение в трудовых коллективах проводились под руководством партийных ор­ганов на местах и под контролем ЦК партии. Выборы в из­бирательных округах проходили безальтернативно. Такая из­бирательная система всегда резко критиковалась Западом — считалось, что она недемократична, нарушает права и воле­изъявление граждан. Но это была наша, советская система, и депутатский корпус всех уровней в своей основе делал боль­шое и полезное дело, разрабатывая и утверждая законы и выполняя наказы избирателей. И, как правило, все депутаты честно и добросовестно выполняли свои обязанности.

При всех своих недостатках советская система власти по своей глубинной сути — это власть народа, власть трудящих­ся, и в этом заключалось ее принципиальное отличие от за­падного парламентаризма, обслуживающего интересы буржу­азии. Со времен Великой Октябрьской социалистической революции Советы стояли на защите коренных чаяний рабо­чих и крестьян, народной интеллигенции. В 1936 году в при­нятой Конституции СССР были закреплены завоеванные ими под руководством большевиков невиданные ранее социаль­ные права.

Люди, развернувшие в СССР в конце восьмидесятых годов открытую борьбу за реставрацию капиталистических поряд­ков, отлично понимали, что дала советская власть народу. По­этому и противостояние в сентябре—октябре 1993 года между защитниками Дома Советов, ставшим для миллионов людей символом народовластия, и ельцинистами было таким непри­миримым и вылилось в кровавое столкновение. Одни ценой своих жизней пытались защитить власть Советов, другие гото­вы были любой ценой ее уничтожить. Или, как того требова­ли вошедшие в раж некоторые либеральные интеллигенты, — «раздавить гадину».

...Депутаты обеих палат Верховного Совета СССР работали не на постоянной основе. Дважды в год они участвовали в сессиях Верховного Совета, периодически собирались для зако­нотворческой деятельности в комиссиях, отчитывались перед избирателями, осуществляли в округах прием граждан по лич­ным вопросам. Все остальное время они трудились на своих основных рабочих местах, выполняли свои профессиональ­ные обязанности. Естественно, что все организационно-тех­ническое обеспечение деятельности депутатов ложилось на аппарат Президиума Верховного Совета, на его Секретариат, который возглавил Черненко.

Секретариат Президиума Верховного Совета и его отде­лы — по вопросам работы Советов, юридический, помилова­ния, международных связей, организационный, опубликова­ния законов, — а также канцелярия и другие структурные подразделения должны были действовать слаженно и в еди­ном ритме. Помимо обеспечения текущей работы депутат­ского корпуса они организовывали подготовку к проведению очередных сессий Верховного Совета, заседаний Президиума, работу постоянных комиссий, рассматривали огромное коли­чество писем и жалоб граждан, осуществляли прием по лич­ным вопросам. Константину Устиновичу, для того чтобы ос­воить это огромное хозяйство, вникнуть во все его детали, приходилось ежедневно работать не менее 12 часов. При этом надо было заниматься и многочисленными, порой рутинны­ми, но обязательными процедурами.

Несмотря на необъятный круг забот, он сумел многое сде­лать для создания в коллективе сотрудников Секретариата ат­мосферы доброжелательности и в то же время — высокой требовательности, четкой исполнительской дисциплины. Принципиально важно отметить, что Черненко стоял у исто­ков создания и внедрения эффективной системы контроля за исполнением принимаемых решений и поручений, прохож­дением документов. Опыт работы на этом важнейшем участ­ке деятельности он позднее будет активно внедрять в Общем отделе ЦК КПСС.

Вспоминая четыре года работы начальником Секретариата Верховного Совета, Константин Устинович с удовлетворени­ем говорил, что эта работа стала для него хорошей практикой, «доброй стажировкой» перед его возвращением в аппарат ЦК уже в новом качестве.

Произошло это вскоре после освобождения Н. С. Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС и избрания на этот пост Л. И. Брежнева. Хорошо помню, что народ воспри­нял решения октябрьского (1964 года) пленума ЦК партии с неподдельным одобрением и облегчением. Люди слишком ус­тали от реформаторского зуда Хрущева, от которого страдала страна, и надеялись, что в лице нового руководителя партии они обретут, наконец, здравомыслящего хозяина, способного использовать огромный созидательный потенциал Советско­го государства.

Поначалу их надежды вполне оправдывались. Леонид Ильич сразу же снискал уважение к себе своей простотой, до­ступностью, искренним стремлением установить в Централь­ном комитете партии коллективный стиль руководства. Свою позицию он четко высказал на одном из совещаний, опре­деляя задачи средств массовой информации: «Хватит с нас культов. Надо показывать коллективный разум партии». Все решения в Президиуме ЦК КПСС теперь принимались толь­ко после всестороннего обсуждения, причем право выска­заться получали все присутствовавшие на его заседаниях.

Брежнев умел прислушиваться к чужим мнениям и учитывать их в работе.

Но дело было не только в изменении стиля партийного ру­ководства. Во главе с председателем Совета министров СССР А. Н. Косыгиным разворачивалась широкая работа по внедре­нию в экономику страны новой системы хозяйствования — хозрасчета. По сути дела, речь шла о частичном переводе соци­алистического производства на рельсы рыночных отношений. Наметились серьезные переломы в развитии отечественной науки. В 1965 году президент Академии наук СССР М. В. Кел­дыш осудил псевдонаучные концепции «лысенковщины», от­рицавшей генетику. Отечественная генетика была реабилити­рована, а в действительных членах академии был посмертно восстановлен Н. И. Вавилов.

Казалось, что ломка устоявшихся партийных и хозяйствен­ных стереотипов — «всерьез и надолго». Например, тема хоз­расчета вошла отдельным разделом в политэкономию социа­лизма, и ее изучали во всех вузах страны. Но... всё постепенно возвращалось в исходное положение.

Говорят, когда со временем Брежнев прочувствовал, что та­кое власть, познал упоение властью, он стал совсем другим че­ловеком. Не берусь утверждать, так ли это было на самом де­ле, и если такое случилось в действительности, то значительно позже. Все считают себя способными пройти через «медные трубы», но далеко не у всех это получается.

...Новый первый секретарь ЦК не раздумывая предложил проверенному на конкретных делах Черненко высокий пост в центральном партийном аппарате. Так Константин Устино­вич стал заведующим Общим отделом ЦК КПСС. Ему тогда уже шел 54-й год, возраст, прямо скажем, не очень подходя­щий для карьерного роста в аппарате ЦК. Но, как покажет бу­дущее, годы для него не стали помехой для уверенного про­движения по самым высоким ступеням в ЦК КПСС.

Девять лет работы Черненко заведующим сектором отдела пропаганды и агитации ЦК и особенно руководителем Секре­тариата Президиума Верховного Совета СССР стали для него хорошей аппаратной школой, помогли ему выработать свой взгляд на деятельность органов управления, партийного и го­сударственного аппарата, свое к ним отношение. Порученный ему в ЦК Общий отдел — это то структурное подразделение аппарата, в котором не просто готовятся те или иные реше­ния. В силу сложной «бюрократически-бумажной» специ­фики этого отдела он дает возможность управлять процессом влияния на решение важнейших государственных вопросов — политических, социальных, внешнеполитических. Причем от эффективности этого влияния, чаще всего совершенно неза­метного для окружающих, зависит степень благополучия са­мого аппарата, условия его существования. Но такую возмож­ность, которую предоставляет Общий отдел, надо еще уметь использовать.

Без преувеличения можно сказать, что в новой должности Черненко обрел свое призвание. Здесь он и получает от своих сослуживцев лестный и почетный титул «хранителя партии», превращает отдел из своего рода партийной канцелярии в сред­ство управления аппаратом ЦК КПСС. Многие сначала оши­бочно воспринимали его как простого помощника Брежнева, нужного ему для работы с неизбежным бумажным водоворо­том. А он стал играть самостоятельную роль в системе власти, сделал свой отдел важным инструментом власти.

Однако не стоит пытаться рассмотреть за этим какую-либо корысть или желание сыграть какую-то особую роль, обратить на себя внимание, выдвинуться. Наоборот, Константин Устинович всегда держал себя скромно и избегал чрезмерного вни­мания окружающих.

Он действовал по убеждению, поступал всегда так, как и подобало коммунисту, как подсказывала ему совесть. Ведь весь его предшествующий жизненный путь — это биография настоящего партийца, в которой отразились судьбы тысяч та­ких же честных коммунистов, закаленных нелегкими испыта­ниями жестоких тридцатых, суровых сороковых, переломных пятидесятых годов. Тогда практически исключалось, чтобы в ряды руководящих партийных кадров попадали люди случай­ные, карьеристы, выскочки. Это в основном были неутоми­мые труженики, обладающие обостренным чувством долга, сознающие свою высокую ответственность перед народом, фанатично преданные своему делу. Люди им верили, уважали их за беззаветную верность социалистическим идеалам, бес­корыстие и патриотизм.

Такой насыщенной биографией партийного организатора- профессионала, какая была у Черненко, мало кто мог похвас­таться. К сожалению, многим руководителям самого высоко­го ранга порой не доводилось повариться как следует в партийном «котле». Иные слишком гладко двигались наверх по «элитным» партийным должностям, шагая со ступеньки на ступеньку — не замечая, чем живет простой народ, не зная его главных забот и ожиданий. Может быть, и в этом заключается один из ответов на вопрос, почему после Андропова генсеком стал Черненко, а не Горбачев?

Леонид Ильич Брежнев, вручая Черненко вторую «Золотую Звезду» Героя Социалистического Труда 24 сентября 1981 года, обратился к награжденному с такими словами: «Все мы хо­рошо знаем твою чуткость и организованность, беспредель­ную самоотверженность в работе. Человек ты, конечно, бес­покойный, но это хорошее беспокойство, когда постоянно думаешь, как можно сделать больше и лучше для страны, для трудящихся. Таким и должен быть коммунист». Обычно по таким случаям произносились шаблонные, «дежурные» речи. Но в этих словах точно отражены характерные черты, свойст­венные именно Константину Устиновичу.

Так что же особого сделал Черненко, чтобы получить такую оценку генсека Брежнева и уникальное звание «хранителя партии»?

Ко времени его прихода в Общий отдел ЦК во всех сфе­рах экономической, общественно-политической жизни стра­ны проявлялась безграничная власть аппарата ЦК КПСС. Год от года партийные комитеты в центре и на местах, подменяя органы советской власти, государственные учреждения, взва­ливали на себя основное бремя управления всем народно­хозяйственным комплексом страны. Превратно, слишком прямолинейно истолковывая известное ленинское положе­ние о том, что «экономика есть главная политика», они год от года всё глубже вязли в функциях непосредственного ру­ководства экономическим развитием. Исходящие из ЦК постоянные напоминания о необходимости усиления поли­тической роли партии в экономической жизни страны обо­рачивались мелочной опекой предприятий и объединений, вплоть до повседневного решения оперативных, текущих во­просов, связанных с материально-техническим снабжением, транспортными перевозками, «выбиванием» фондов и тому подобными делами.

У хозяйственных руководителей вошло в привычку, что без ЦК, его отраслевых отделов не решался ни один, даже, каза­лось бы, самый незначительный вопрос. Под неослабным контролем партии находилась работа с кадрами, номенклату­ра которых в ЦК по каждому министерству или ведомству всё более разрасталась. В адрес ЦК КПСС, минуя другие компе­тентные советские и хозяйственные органы, поступали тыся­чи писем, просьб, предложений. Огромное их количество рас­сматривалось Секретариатом и Политбюро ЦК.

Известно, что работа аппарата — это прежде всего работа с документами. В безмерном потоке бумаг, который в то время буквально захлестывал аппарат ЦК, можно было безнадежно потеряться. А бумажный вал рос не по дням, а по часам. Тре­бовалось разработать достаточно четкую и эффективную сис­тему подготовки, прохождения и контроля исполнения до­кументов. Черненко приступил к этой работе с присущими ему деловитостью и настойчивостью.

Цель на первый взгляд была предельно проста: сделать так, чтобы руководство ЦК КПСС могло в любое время, по само­му приблизительному признаку получить оперативную и ис­черпывающую информацию о судьбе документов, поступив­ших в ЦК, постановлений пленумов, решений, принятых на заседаниях Политбюро и Секретариата. Такая система была разработана и внедрена в центральном партийном аппарате в предельно сжатые сроки. Центр этой системы, главный ее пульт находился в Общем отделе ЦК.

Надо сказать, что к тому времени аналогичные системы уже действовали во многих центральных ведомствах — Гос­плане, Госснабе, Госкомстате, во многих организациях обо­ронной промышленности. Но аппарат ЦК упорно работал по старинке. Константину Устиновичу стоило немало усилий преодолеть консервативную психологию. В процессе работы с документами постепенно вводились элементы механизации и автоматизации учета и контроля, новые средства оперативной полиграфии, микрофильмирование.

Не имея инженерно-технической подготовки, Черненко, тем не менее, постоянно интересовался малейшей возможно­стью использования технических средств в работе аппарата ЦК партии. Именно по его инициативе в Общем отделе ЦК была создана электронная система обработки информации, вычислительный центр. Все документы, все постановления были занесены в компьютеры. Черненко этим гордился. Лю­бой документ после этого можно было найти за считаные ми­нуты. Кроме того, была сформирована база данных по кадро­вому составу — на всю номенклатуру ЦК.

Была создана подземная пневмопочта между Кремлем, где проходили заседания Политбюро, и зданиями ЦК на Старой площади. Она позволила осуществлять оперативный обмен необходимыми документами. За создание такой связи Чер­ненко и целая группа работников, осуществивших это ориги­нальное решение, были удостоены Государственной премии.

Все новшества, вводимые Черненко в аппарате ЦК и Об­щем отделе, в конечном итоге преследовали одну цель — вы­работать наивысшую оперативность и четкость в аппаратной работе. По свидетельству многих бывших партийных работ­ников, с приходом Черненко заметно усилился спрос за со­блюдение исполнительской дисциплины с работников аппа­рата ЦК.

Был отработан и отшлифован до мелочей регламент подго­товки и проведения заседаний Секретариата и Политбюро. По предложению Черненко, поддержанному Брежневым, на за­седаниях Политбюро стали рассматриваться итоги работы Центрального комитета. Политбюро, Секретариата и аппара­та ЦК за истекший год. К каждому такому рассмотрению го­товился обширный материал, в котором отражались основные направления деятельности руководящих органов партии. Анализировались и обобщались характер рассмотренных на заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК вопросов, эффек­тивность мер, предпринятых по линии аппарата ЦК, Совмина СССР и отраслевых ведомств по вопросам экономики. От­дельной строкой обсуждения стало выполнение планов рабо­ты Политбюро и Секретариата ЦК. Рассматривались резуль­таты командировок, состояние контроля за выполнением принимаемых решений, меры, предпринятые по письмам и жалобам граждан.

Это был своеобразный отчет ЦК о проделанной работе за год. Он всегда с большим вниманием и заинтересованностью обсуждался на заседаниях Политбюро, а затем рассылался на места. По примеру ЦК обкомы, крайкомы и ЦК компартий союзных республик ввели такую же форму внутрипартийной информации, считали ее эффективной и действенной.

По инициативе Черненко осуществлялись меры, направ­ленные на повышение уровня работы с документами в мест­ных партийных комитетах. По примеру ЦК в них были разра­ботаны и утверждены регламент работы бюро и секретариатов, жесткий порядок контроля и проверки исполнения.

Но особой заслугой Константина Устиновича стало корен­ное изменение работы с письмами и заявлениями граждан, качественное улучшение организации приема населения по личным вопросам в партийных и советских органах. Каждый человек, независимо от своего положения, был уверен, что лю­бое его обращение в местные или центральные инстанции не останется без ответа. Если вопросы, поднятые в заявлениях трудящихся, их просьбы требовали больше времени, чем было установлено соответствующим, довольно жестким регламен­том, полагалось в обязательном порядке дать заявителям «про­межуточный» ответ о том, какие меры предприняты по их об­ращениям и что предполагается сделать в ближайшее время.

 

 

Не понаслышке Черненко знал характер работы на местах и поэтому хорошо представлял разницу между тем, какой она выглядит из окон ЦК, и реальной жизнью в низовых звеньях партии. Наверное, поэтому у него вошло в привычку держать руку на пульсе областных, городских и районных парторгани­заций. В Общем отделе ЦК был даже создан специальный сек­тор по осуществлению связей с местными партийными органами, 

и он очень внимательно следил за его работой. Систе­матически, раз в два года, в ЦК проводились всесоюзные со­вещания заведующих общими отделами партийных комите­тов. В их работе не раз принимал участие Брежнев, который выступал с большими речами. Это, безусловно, поднимало престиж Общего отдела и в первую очередь его заведующего.

Несмотря на специфический характер работы Общего от­дела ЦК, зависимость основного состава его работников от бумажного конвейера, Черненко поощрял командировки ра­ботников на места, живо интересовался их впечатлениями от поездок. И своих помощников он тоже не стремился «прико­вывать» к себе, давал им возможность ездить в командировки, как он говорил, «проветриться, подышать свежим райкомовским воздухом». Я с удовлетворением вспоминаю такие по­ездки по его поручению в ЦК компартий Грузии и Молдавии, в Ленинградскую, Воронежскую, Тульскую областные партор­ганизации, в другие регионы страны.

Нововведения Черненко хоть и были связаны в основном с бумажным водоворотом, нельзя назвать формально-бюро­кратическими. Они не были оторванными от жизни, скорее наоборот: сама жизнь диктовала необходимость их осуществ­ления. Они упорядочивали работу всей партийно-государст­венной машины, повышали ее эффективность, не позволяли ей крутиться вхолостую. Всё это, безусловно, положительно сказывалось на работе и центрального аппарата, и местных партийных органов. Можно сказать, что стиль партийной ра­боты при Черненко начинал идти в ногу со временем. Вот только отставало, к сожалению, ее содержание.

Кабинет Черненко на Старой площади в последние годы жизни Брежнева стал настоящим штабом ЦК. Сюда приходи­ли секретари ЦК, члены Политбюро, чтобы решить оператив­ные, не требующие отлагательств вопросы. Министры, руко­водители отделов ЦК, заместители председателя Совета министров обращались к Черненко за помощью по крупным межведомственным вопросам, докладывали о ходе подготов­ки вопросов к заседаниям Секретариата или Политбюро.

Без лишней суеты, спокойно, порой, казалось, даже флег­матично, он давал распоряжения, советы, сводил друг с дру­гом исполнителей, иногда, что бывало крайне редко, жестко требовал. Но во всех случаях дело двигалось в нужном направ­лении. Недаром в руководящих кругах ходило негласное пра­вило: чтобы дело двигалось наверняка, пробейся к Черненко. И шли на прием к нему, «пробивались» к руководителю Обще­го отдела и добивались с его помощью принятия решений.

Это же в своих воспоминаниях подтверждает и бывший крупный партийный и государственный деятель В. И. Ворот­ников (Кого хранит память / Константин Устинович Чернен­ко. М.: ИТРК, 2007). «С годами, — пишет он, — К. У. Чернен­ко приобретал все большее влияние в “коридорах власти”. Где-то с 1972 года в ЦК все больше складывалось мнение: ес­ли хочешь решить какую-либо серьезную проблему, надо за­ручиться поддержкой К. У. Черненко.

Он настойчиво повышал роль общих отделов в обкомах. В 1973 году прошло большое трехдневное совещание заведую­щих общими отделами ЦК компартий союзных республик, обкомов и крайкомов КПСС. На совещании выступил Л. И. Брежнев. Говорилось о большой роли общих отделов, о том, что от них зависит четкость работы партаппарата, качест­во подготовки вопросов на бюро и секретариат. Контроль за делопроизводством — это не только форма, но необходимая мера, обеспечивающая своевременное использование пар­тийных решений».

Довольно точно передает Воротников атмосферу, которая окружала Черненко: «Я работал в это время в Воронеже. Раза два-три, бывая в ЦК, заходил по каким-то вопросам к К. У. Чер­ненко. Принимал он вежливо, но сдержанно, как-то даже без­различно. Правда, все вопросы решал. Столы в его кабинете всегда были завалены бумагами. Столбом стоял сигаретный дым, он курил беспрерывно, а на столе — неизменный стакан крепкого чая».

Воротников подчеркивает необъяснимое с первого взгляда влияние Черненко на решение важнейших государственных вопросов, твердость его обещаний, четкость и исполнитель­ность. И иллюстрирует это одним ярким примером:

«В 1974 г. я лишний раз убедился в том, каково место К. У. Черненко в аппарате ЦК. Тогда активно обсуждались проблемы совершенствования структуры управления в сель­хозорганах. Было много претензий к сельхозтехнике. У нас в Воронеже возникла идея передачи снабженческих функций из Сельхозтехники в Госснаб, организации там Сельхозснаба. Кроме того, были разработаны предложения об углубленной производственной специализации и реорганизации сельхоз­органов в Центре и на местах. Упор делался на повышение са­мостоятельности районного и областного звеньев, передаче им функций Центра.

Я подготовил соответствующую записку, расчеты, схемы и привез эти материалы к Ф. Д. Кулакову. Он внимательно все прочел, задал много вопросов. Предложения ему понрави­лись. Я говорю: “Хорошо, Федор Давыдович, тогда доложите об этом JI. И. Брежневу”. Он задумался: “Нет, так не выйдет”.

Снял телефонную трубку, позвонил К. У. Черненко и стал объяснять ему, что-де в Воронеже подготовили интересные предложения, разработали схему управления сельскохозяйст­венным комплексом. “Надо с ними познакомить Л. И. Бреж­нева, а лучше, если б Леонид Ильич принял Воротникова”. Что ответил К. У. Черненко, я не знаю. “Давай, — говорит Ку­лаков, — иди к Черненко, тот все устроит”. Я удивился. Сек­ретарь ЦК, член Политбюро звонит заведующему отделом и просит! Почему бы ему самому не позвонить, не зайти к Л. И. Брежневу и все объяснить?

Поднялся на 6-й этаж к К. У. Черненко, передал материал. Тот не стал ничего смотреть. “Оставь, я все сделаю”. Действи­тельно, прошло несколько дней, и меня вызвали к Л. И. Бреж­неву. Материалы у него. Я рассказал о наших предложениях. Брежнев начал читать документы, но вскоре отвлекся от текс­та, заговорил о текущих делах. Вспомнил, что раньше был так называемый ГУТАП (Главное управление тракторно-автомобильной промышленности. — В. П.), который занимался снабжением сельского хозяйства техникой. И дела тогда шли хорошо.

Мои материалы были разосланы по Политбюро с положи­тельной резолюцией Л. И. Брежнева...»

Когда-то считалось, что главная функция Общего отде­ла — это исключительно обслуживание высших органов пар­тии и других отделов Центрального комитета. Никто при этом и не думал, что роль отдела выйдет за привычные рамки «пар­тийной канцелярии». Черненко, упорядочивая текущую рабо­ту, добился того, что практически все документы проходили через его отдел. При такой постановке дел от него зависело очень многое. Он мог привлечь внимание генерального секре­таря к тем или иным вопросам. Или, наоборот, освободить его от решения проблем, которые, по мнению Черненко, не носи­ли принципиального характера.

Даже материалы КГБ шли через заведующего Общим отде­лом. Только в исключительных случаях председатель КГБ до­кладывал лично генсеку. Но Андропов появлялся в кабинете Брежнева, может быть, раз в неделю, а Черненко — каждый день и не один раз. Черненко сам докладывал Леониду Ильи­чу о всех важнейших документах, поступавших в Централь­ный комитет, сопровождал их своими комментариями и реко­мендациями.

Присутствие рядом Черненко избавляло Брежнева от черновой работы. Тот все помнил, все знал, всегда был готов ис­полнить любое указание. Между ними установились весьма доверительные отношения, и Леонид Ильич часто поручал Константину Устиновичу дела самого деликатного свойства, с которыми он не обратился бы ни к кому другому.

Брежнев доверял Черненко полностью и безоговорочно. Поэтому он и возлагал на него решение многих, самых слож­ных вопросов, особенно после того, как здоровье его резко пошатнулось и, по совету врачей, ему пришлось заметно огра­ничить себя в работе.

В последние годы, когда Брежнев чувствовал себя совсем больным, Черненко стал ему особенно нужен. Как мне по­мнится, Брежнев ко всем членам Политбюро обращался по имени-отчеству и лишь Черненко называл Костей. Я чувство­вал, что тому это не нравилось, но генсек есть генсек. «Ты, Ко­стя, погляди, — мог сказать Брежнев, — ну во что ты меня втягиваешь? Ты сам с ним поговори». «Костя», как правило, все делал, все улаживал, проявляя при этом терпение и покла­дистость.

* * *

В течение девяти лет мне пришлось исполнять нелегкие, порой весьма непривычные, а то и вовсе странные обязанно­сти помощника Черненко — и в то время, когда он был просто секретарем ЦК КПСС, и когда стал генсеком. Постоянное об­щение с людьми, выполняющими те же функции, что выпали и на мою долю, дало мне возможность составить довольно полное представление об этой интересной категории партий­ных работников — особой и своеобразной, в какой-то мере позволило изучить их психологию. Когда-то давно сама по се­бе должность помощника какого-либо крупного руководите­ля предусматривала в первую очередь техническую работу. Но такие времена давно ушли в прошлое. К тому периоду, кото­рый я описываю, их деятельность приобрела действительно особый характер — и в силу их приближенности к высокому руководству, недоступному простым смертным, и в силу со­держания выполняемой ими работы.

Я не случайно останавливаю внимание читателя на их ра­боте, потому что институт помощников генерального секрета­ря, членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС имел, как по­казывала практика, огромное влияние на руководителей партии, а зачастую и «делал» политику КПСС. Я вполне допу­скаю, что у меня могли сложиться о моих коллегах довольно субъективные суждения. Но все они основаны на моих лич­ных наблюдениях и выводах.

Как показывала многолетняя история формирования верх­них эшелонов власти, состав команды партийного или госу­дарственного лидера, как правило, не ограничивался офици­альными должностными лицами — людьми, облеченными его доверием и занимающим на вершине властной пирамиды ключевые посты. В эту команду всегда входила сравнительно небольшая группа людей, способных подсказать и разработать ту или иную идею, четко оформить мысли и предложения ру­ководителя, облечь их в удобоваримые формы, будь то текст доклада, публичного выступления или интервью для газеты.

На первый взгляд их права были довольно ограниченными, находились они в «тени» своих высоких руководителей и на «свет» старались не показываться. Но они были незаменимы, без них редко принималось какое-либо значимое решение, особенно если оно требовало теоретического обоснования. То, что у людей несведущих вызывало нередко ироничную или яз­вительную реакцию, сомнения в способностях первых лиц де­лать самостоятельно что-либо серьезное, на самом деле было очень важной и неотъемлемой частью политической «кухни» высшего руководства партии и государства. Каким бы способ­ным и талантливым ни был лидер, он физически не в состоя­нии обойтись без аналитиков, квалифицированных специали­стов в экономике и общественных науках, способных верно оценить внутренние и внешнеполитические проблемы.

Такие помощники необходимы для анализа наиболее важ­ных сведений, составления справок, сравнительных статисти­ческих данных, для аккумулирования всевозможных материа­лов, дающих руководителю возможность находиться в курсе всех текущих событий, способность видеть завтрашний день. И конечно же их первоочередная обязанность — подготовка проектов речей, докладов, выступлений. Совершенно немыс­лимо себе представить, что, скажем, все свои выступления от начала и до конца какой-нибудь лидер возьмется формулиро­вать и оттачивать сам — времени, требуемого для этого, у него просто нет. Будь он даже человеком гениальным, семи пядей во лбу, он не может, да и не имеет права, обойтись без группы высокоинтеллектуальных людей, специалистов своего дела. Но за ним — окончательное слово, он обладает незыблемым правом принять или отвергнуть те или иные постулаты, выво­ды, формулировки. Важно только одно условие: по своему уровню мышления настоящий руководитель не может быть ниже своих помощников.

Несомненно, что в правильном подборе помощников, в грамотном укомплектовании аппарата — важная предпосыл­ка успеха любого лидера. Роль помощников генерального се­кретаря ЦК партии невероятно возросла при Брежневе. При этом было заметно, что они осознавали свою близость к высо­кому руководству и не прочь были при случае дать понять это другим, знали своему положению пену. Некоторые из них в силу своих больших амбиций и честолюбия с помощью раз­личных, отработанных в аппарате, приемов в умении препод­нести руководству свою значимость достигли настоящего ис­кусства. Они знали, каким образом можно незаметно обернуть в свою пользу поток поступающей и обработанной ими ин­формации, чтобы в конечном итоге генсек искренне поверил в недюжинные способности своих помощников, оригиналь­ность их мышления, неиссякаемость их прогрессивных идей, организаторские способности и похвальное трудолюбие. Дру­гими словами, они обладали всеми качествами, необходимы­ми для быстрого карьерного продвижения. А безграничное доверие со стороны главного руководителя, свобода и бескон­трольность в действиях порождали у отдельных помощников явно завышенное мнение о своих собственных достоинствах. Что, впрочем, не мешало им идти по партийной лестнице уве­ренной и размашистой походкой. Но это, как говорится, из­держки профессии.

У многих работников аппарата ЦК того времени своеобраз­ным эталоном надежного помощника высшего партийного ру­ководителя еще со сталинских времен оставался А. Н. Поскре­бышев. По отзывам старейших работников Общего отдела ЦК, этот помощник И. В. Сталина был человеком-машиной, без­отказно действовавшей днем и ночью. Он никогда не отягощал себя пухлыми папками с бесчисленными сводками, или, по крайней мере, как утверждали очевидцы, с собой их не носил. В своем маленьком блокноте он не делал записей — вносил в него только какие-то короткие пометки. На вызов «самого» Поскребышев входил к нему не с папкой, а с «корочкой», в ко­торую был вложен один-единственный, но нужный именно в эту минуту документ.

Подавляющее большинство поручений «самого» по широ­кому кругу вопросов партийной, государственной, военной, экономической, социально-культурной, международной и иной деятельности он запоминал и контролировал по памяти. У него в голове умещалось колоссальное количество данных, цифр, показателей, фамилий партийных, советских, хозяйст­венных работников. Его личная дисциплина, его четкость, ис­полнительность, работоспособность поражали даже в то время, когда формы и методы, да и режим партийной и государствен­ной работы были своеобразными — если и не военными, то максимально приближенными к чрезвычайным условиям.

Одно время в кулуарах ЦК КПСС ходили упорные слухи о том, что Поскребышев якобы написал мемуары о периоде его работы со Сталиным и они где-то хранятся. Я как-то спросил об этом у Черненко. Однако, по его твердому убеждению (он сам это подчеркнул), никаких воспоминаний Поскребышев не писал, дневников не вел и не мог вести как в силу особеннос­тей своего характера, так и специфики работы у «самого». По крайней мере, после смерти Поскребышева каких-либо его воспоминаний или дневниковых записей не было обнаружено.

Рост влияния помощников генерального секретаря ЦК на Брежнева и партийный аппарат, их поведение, демонстриру­ющее собственную исключительность, были связаны, конечно, с личностью генсека, который не мог буквально шага сделать самостоятельно. Все переговоры, встречи, беседы с зарубеж­ными деятелями проходили при обязательном участии по­мощников. Все поездки внутри страны и за рубеж были не­мыслимы без их участия.

Ну и, конечно, святая обязанность помощников — подго­товка выступлений. Как правило, сами они имели неограни­ченные возможности привлекать к их написанию широкий круг авторов любых рангов и должностей: известных ученых, редакторов центральных газет и журналов, крупных специа­листов, военных, работников аппарата ЦК.

В качестве тех, кто делал первичные заготовки, приглаша­лись молодые, способные журналисты или работники аппара­та, владеющие пером. Затем работали именитые ученые и ре­дакторы, которые, «причесав» свежие, порой небезынтересные мысли и оригинальные концепции малоизвестных создателей, представляли их уже в качестве своего, в муках выпестованного детища тому помощнику генсека, который возглавлял бригаду по написанию той или иной будущей речи или статьи. К напи­санию объемных работ и книг, регулярный выпуск которых при Брежневе стал как бы неотъемлемой и обязательной частью де­ятельности генсека, привлекались и крупные писатели. Напри­мер, при их непосредственном участии готовилась трилогия «Малая Земля», «Возрождение», «Целина».

Так в общих чертах выглядела технология этого немало­важного дела, которое являлось одним из наиболее ответст­венных участков работы помощников генсека. Каждый из них за долгие годы работы обрастал своим, практически постоян­ным составом «писателей». На многие недели, а то и месяцы они отвлекались от основной работы, вывозились в загород­ные резиденции, напоминавшие санатории высокого класса, и там корпели над своими разделами доклада или статьи. При этих бригадах постоянно работала группа машинисток.

С годами статус помощников генерального секретаря — этой, повторюсь, внешне, в общем-то, должности невысокого ранга — возрос до такого уровня, что они стали избираться де­путатами Верховных Советов СССР и РСФСР, входить в со­став руководящих органов партии, пользоваться льготами и привилегиями руководителей высшего эшелона. Например, автомобилями «Чайка» обслуживались в ЦК только заведую­щие отделами и помощники генсека. Нередко помощники оказывались и в списке лауреатов Государственной премии.

Так, со временем этого звания были удостоены все помощ­ники Брежнева, а А. М. Александров-Агентов получил к тому же и Ленинскую премию — за участие в качестве консультан­та в создании многосерийного фильма «Великая Отечествен­ная». Так что непомерно щедрые награды и высокие звания, которыми удостаивало себя в то время высшее руководство страны, не обходили стороной и институт его помощников.

Надо сказать, что статус помощника генерального секрета­ря был довольно своеобразным. В подчинении у него никого не было, даже технический секретарь не был ему положен. Нередко при срочной работе он в поте лица сам вычитывал отпечатанные материалы, вносил поправки в текст, бегал в машинописное бюро, до глубокой ночи просиживал в кабине­те без перерыва на обед, довольствуясь на ходу перехваченны­ми бутербродами и чаем. И в то же время помощник не был никому подконтрольным, кроме, естественно, генсека, ни пе­ред кем больше не отчитывался, выполнял только задания ге­нерального. Поручения, которые он нередко давал работни­кам отделов ЦК, министерств и ведомств, расценивались последними как исходящие от «самого», исполнялись точно и в срок. Вопросов, для чего или для кого такой материал ну­жен, как правило, не задавалось.

Были и другие особенности в работе помощников. Так, на­пример, для составления речей генсека старались привлекать людей, обладающих бойкостью и нарочито выпуклой смелос­тью суждений, внешней эффектностью предложений. Цени­лись те, кто с учетом особенностей характера генсека был спо­собен к сверхмерной откровенности, мог ввернуть в текст солдатский юморок. Их выводы, суждения, теоретические обоснования вкладывались в уста генерального в готовом ви­де. После опубликования того или иного доклада, выступле­ния многие изречения переносились в качестве цитат в мно­готомные труды, пространные редакционные статьи. Но за красивыми публицистическими оборотами иногда трудно бы­ло понять смысл того или иного высказывания. Часто речи генсека отличались не глубиной содержания, а витиеватостью языка. Лозунги вроде брежневского девиза «Экономика долж­на быть экономной» у людей думающих вызывали одни недо­умения. Интересно, что подобный стиль выступлений с види­мым удовольствием будет потом использоваться Горбачевым — неутомимым строителем «социализма с человеческим ли­цом». Один из авторов подобных изречений как-то под хоро­шее настроение не без гордости сказал: «Это мои лозунги чи­тает народ на улицах Москвы». Да, и такое было.

Формально помощники генерального были приписаны к Общему отделу ЦК: здесь получали зарплату, состояли на пар­тийном и профсоюзном учете. И только. Но постепенно, с приходом Черненко, многие вопросы и позиции они вынуж­дены были согласовывать с отделом, в котором раньше числи­лись только по штату. Это стало особенно заметно после того, как Константин Устинович был избран секретарем ЦК КПСС. К тому времени за ним окончательно закрепилась уникальная роль организатора всей деятельности аппарата, способного дирижера сложного документального потока вну­три ЦК, главного диспетчера по подготовке и проведению пленумов, заседаний Политбюро и Секретариата ЦК КПСС. Помощники генерального секретаря все больше оказывались в сфере влияния Черненко, ибо Брежнев, как уже отмечалось, в последние годы не утруждал себя (да и физически уже не мог многим заниматься) решением конкретных и сложных госу­дарственных дел. Нелегкое бремя согласований и утрясок многочисленных вопросов ложилось на Черненко. Поэтому через него помощники Брежнева нередко получали задания и поручения, ему же и докладывали о их выполнении. Иногда он спрашивал с них строго, хотя до серьезных конфликтов, в силу терпимого и лояльного характера Черненко, дело не до­ходило.

 

Глава пятая

НА ВЗЛЕТЕ

XXV съезд КПСС. Секретарь ЦК.

У дверей Политбюро. Рядом с Брежневым

 

Известно, что в день своего избрания генсеком Брежнев произнес знаковую фразу: «При Сталине люди боялись ре­прессий, при Хрущеве — реорганизаций и перестановок. На­род не был уверен в завтрашнем дне, поэтому советский народ должен получить в дальнейшем спокойную жизнь для плодо­творной работы».

С тех пор минуло более десяти лет.

Если в тот далекий октябрьский день 1964 года Брежнев де­лился мыслями, которые действительно должны были опре­делить главный смысл его правления, то своей цели он достиг. «Спокойную жизнь» страна получила, только спокойствие это у людей не вызывало особого вдохновения.

К середине семидесятых годов окончательно угас мощный толчок, который был дан стране в начале деятельности Бреж­нева, и постепенно в формах и методах его правления возоб­ладала инерционность. В 1979 году он заявил на Политбюро, что намерен уйти в отставку, однако услышал в ответ катего­ричные возражения. Отпускать Брежнева никто из членов По­литбюро не собирался. Что это было? Боязнь наступления пе­ремен в размеренном течении жизни или чьи-то опасения взять на себя ответственность за судьбу страны? Версиям на этот счет несть числа, а результат один: Брежнев остался.

Убедить его в правильности такого решения не составляло труда, ибо поток славословий в адрес генсека получил неви­данные ранее масштабы. А при такой «всенародной поддерж­ке» волей или неволей станешь верить в свою исключитель­ность и незаменимость. Культом это назвать, конечно, нельзя, но непременным атрибутом каждого более или менее значи­мого мероприятия — от районного до всесоюзного, каждого выступления в средствах массовой информации на полити­ческую тему стало обязательное провозглашение выдающих­ся заслуг Леонида Ильича перед партией и Советским госу­дарством.

На этой почве начал прорастать формализм. За трудовыми ударными вахтами и неделями, посвящавшимися знаменатель­ным датам, выхолащивались глубинный смысл социалисти­ческого соревнования, ленинская концепция социализма как результата живого творчества масс. Страна прозевала рывок, осуществленный ведущими капиталистическими странами на основе применения новейших достижений научно-технической революции. И если сырьевая и тяжелая промышленность, военно-промышленный комплекс развивались еще довольно успешно, то в других отраслях народного хозяйства намети­лось резкое отставание, вызванное устаревшими технология­ми, низкой наукоемкостью производства. Особенно ярко это проявлялось в выпуске предметов народного потребления: ко­личество и качество товаров для населения не соответствовали нуждам людей. Достижения в экономике по-прежнему оцени­вались валовыми показателями отраслей, не имеющих опреде­ляющего значения для высокоразвитой страны.

Уже позднее, в горбачевское время, объявилось немало людей, обладавших удивительной, но почему-то не проявляв­шейся при Брежневе прозорливостью и проницательностью. Послушаешь или почитаешь их рассказы о том, как они яко­бы давно предвидели крушение советской власти, — и созда­ется впечатление, что по меньшей мере каждый второй был тогда «инакомыслящим». Но в те годы далеко не все было столь очевидным, как это выглядит сейчас. Одно лишь бесспорно: на смену безраздельному доверию людей к партии приходили разочарованность, охлаждение к тем целям, которые она дек­ларировала. А тем временем в партийной печати укоренялись закоснелые догмы и шаблонные истины, подменявшие серь­езную науку, творческие идеи, живое слово.

Наступал 1976 год — «год XXV съезда КПСС». Съезд тогда считался главным событием в жизни советского народа. Именно считался, так как миллионы простых людей гораздо больше волновали другие события, как правило, личного пла­на — они стали уставать от политической трескотни, стерео­типы официальной пропаганды набивали оскомину. Число «25», заполнившее печать и эфир, стало притчей во языцех. Именно тогда исчезла одна из самых популярных развлека­тельных передач «Опять двадцать пять», которую вела радио­станция «Маяк». Кто-то испугался (и, видимо, не напрасно), что ее название не так истолковывается.

И все же расхождение между словом и делом тогда еще можно было преодолеть, а проблемы, с которыми начинала сталкиваться партия, не выглядели роковыми препятствиями.

Прошло более десяти лет и с другой памятной даты — с той поры, как Константин Устинович стал во главе Общего отде­ла ЦК КПСС. Прямо скажем, солидный стаж руководящей работы в аппарате ЦК был у него за плечами к моменту прове­дения XXV съезда партии, сыгравшего большую роль в его судьбе.

За это время отдел документационного обеспечения из технического подразделения по управлению потоком входя­щих и исходящих документов и охране государственных и партийных секретов в аппарате превратился, как мы уже го­ворили, в подразделение с особым статусом. Его задача фор­мулировалась четко и лаконично: обеспечение надлежащих условий нормальной и эффективной деятельности высших партийных органов. А это означало на практике, что без непо­средственного участия Общего отдела не могли проводиться заседания Секретариата и Политбюро ЦК КПСС, пленумы Центрального комитета и съезды партии. Важнейший атрибут партийной деятельности — документ, будь то решение Секре­тариата или Политбюро, постановление пленума ЦК или ре­золюция партийного съезда, — оформлялся и окончательно выходил в свет только из Общего отдела ЦК.

Прерогативой отдела было оформление протоколов засе­даний Секретариатов и Политбюро, стенограмм пленумов, съездов. Под его неусыпным оком находились все документы, в том числе секретные, совершенно секретные, особой важно­сти и «Особая папка». Сотрудники Общего отдела системати­зировали их и после исполнения и снятия с контроля отправ­ляли на хранение в Архив ЦК.

Четко отшлифованная под руководством Черненко систе­ма работы с документами — от момента их возникновения и постановки на контроль до снятия с контроля и направления в архив — стала строго обязательной не только для всего аппа­рата ЦК, но и для республиканских и областных парторгани­заций.

Уже отмечалось, с помощью каких рычагов создавалась такая система и каких личных усилий это стоило Константи­ну Устиновичу. Решающую роль при этом сыграл вдумчивый подход Черненко к комплектованию своего отдела квалифи­цированными кадрами. Наряду с опытными сотрудниками, «асами» работы с документами, которые начинали свою дея­тельность еще при Сталине в Особом секторе ЦК, Черненко сумел привлечь в отдел свежие силы. В основном это были партийные работники низовых звеньев, чаще всего — из райкомов партии Москвы. И особо следует отметить боль­шой «комсомольский призыв», во время которого по реко­мендации бывшего тогда первым секретарем ЦК ВЛКСМ Е. М. Тяжельникова около полутора десятка человек пришли под начало Черненко из аппарата ЦК ВЛКСМ. Это были лю­ди с большим стажем аппаратной работы: Борис Мышенков, Василий Минайлов, Борис Наместников, Платон Осокин, Геннадий Павлюков, Виктор Лобусов, Владимир Бутин, Ана­толий Попов и другие, пополнившие различные подразделе­ния Общего отдела. В их числе был и автор этих строк. Надо сказать, что за все годы работы под руководством Черненко «комсомольцы» оправдали его доверие и ни в чем не подве­ли его.

К этому времени окончательно утвердился авторитет Чер­ненко как опытного и пытливого руководителя одного из ве­дущих подразделений аппарата ЦК. Он был членом ЦК, в со­став которого был избран еще на XXIV съезде КПСС, избирался депутатом Верховного Совета СССР. Ему шел 65-й год. Конечно, и ему, и окружающим казалось, что в этом воз­расте трудно думать о дальнейшем продвижении по служеб­ным ступеням. Никто тогда и предположить не мог, что «звезд­ное» время Черненко еще только наступало. Однако XXV съезд КПСС внес в партийную карьеру Константина Устиновича не­ожиданные коррективы: он избирается секретарем ЦК КПСС, и в этом же году за отличную подготовку и проведение съезда ему присваивается звание Героя Социалистического Труда. При этом он остается во главе своего «стратегического объек­та» — Общего отдела.

Вообще, пока Брежнев находился у руля, Черненко не вы­пускал отдела из своих рук. Никто даже помыслить не мог, чтобы Общий отдел возглавил кто-то другой — настолько Константин Устинович считался компетентным и организо­ванным человеком, к тому же близким и преданным Брежне­ву. Только Черненко! В этом, кстати, видится мудрость Бреж­нева, которого иногда недооценивают, пытаются представить в его поздние годы чуть ли не выжившим из ума стариком.

Взлет Черненко, безусловно, связан с тем, что Брежнев приблизил его к себе, хотя их отношения касались в основном только служебной сферы и были связаны с потребностью Ле­онида Ильича опереться в своих делах на верного человека. Их сближение, как мне кажется, заметно ускорилось после того, как Брежнев серьезно заболел. Несчастье это произошло с ним в конце декабря 1974 года, сразу после встречи с прези­дентом США Фордом во Владивостоке. Болезнь была на­столько серьезна, что, по свидетельству людей из его окруже­ния, все последующие восемь лет Брежнев испытывал ее по­следствия и фактически больше «восседал на троне», нежели осуществлял реальное руководство в качестве первого лица в партии и государстве.

Однако сложившаяся к тому времени в стране структура политической власти, унаследованная, главным образом, от сталинских и хрущевских времен, не позволяла принимать ре­шения по сколько-нибудь важным вопросам без участия «вер­ховного». Для лидера с ограниченной дееспособностью, како­вым стал Брежнев, самым удобным выходом было держать рядом с собой человека, который смог бы взвалить на себя все бремя подготовки решений, а также улаживания конфликтов и споров, возникавших при их обсуждении и принятии. При этом важно было не дать кому-то усомниться в компетентно­сти генсека, сохранить его престиж, сберечь лавры мудрого и прозорливого руководителя. Что Константин Устинович и де­лал, исполняя возложенные на него и официальные, и неглас­ные обязанности ревностно и бдительно.

В тех условиях справиться с такой работой мог, пожалуй, только Черненко. И дело не только в том, что он прошел мно­голетнюю школу нелегкой штабной работы и был исключи­тельно опытным бойцом. Ведь в придачу ко всему он пре­красно знал Брежнева, его требования, сильные и слабые стороны, мог прогнозировать его поведение в тех или иных ситуациях. И с этой точки зрения выдвижение Черненко на роль самого близкого помощника генсека тоже выглядело ло­гично. Константин Устинович за годы совместной работы ни разу Брежнева не подвел, а вот выручал его неоднократно. Уместно привести цитату из мемуаров личного охранника Брежнева, генерал-майора КГБ СССР Владимира Тимофее­вича Медведева:

«Одним из близких людей, соратников Брежнева являлся Константин Устинович Черненко. Они работали вместе в Молдавии, и с тех пор Черненко сопровождал его до конца жизни... Я застал его еще в ту пору, когда он заведовал Общим отделом... Обращаясь ко многим на “ты”, Брежнев тем не ме­нее называл соратников по имени-отчеству, к Черненко же всегда при всех: “Костя, ты...” Черненко свое дело знал и ус­певал переваривать огромный объем информации, отличался трудолюбием, добросовестностью, исполнительностью».

Вскоре после XXV съезда особое место Черненко в высшей сфере партийного руководства почувствовало и ближайшее окружение Брежнева. Воспринималось это неоднозначно, больше с настороженностью, иногда с завистью, а то и с едва скрытым пренебрежением. Довольно неприязненное отноше­ние к себе Суслова, Кириленко, Тихонова и некоторых других партийно-государственных руководителей Черненко чувство­вал и воспринимал болезненно, но терпеливо, с поразитель­ной выдержкой. Думаю, что такая обстановка придавала ему больше решительности в той весьма кропотливой работе по перегруппировке сил вокруг Брежнева, которую он проводил медленно, но последовательно. Этот незримый для посторон­них глаз процесс активизировался после того, как Черненко стал секретарем ЦК.

Где это было нужно, Черненко был хорошим стратегом и тактиком: он знал многие партийные тайны, и не было ника­кого смысла увеличивать число людей, к этим секретам допу­щенных. Черненко — и в этом не раз мог убедиться Брежнев и его окружение — вполне предан, умеет держать язык за зуба­ми и не способен на предательство.

По моему твердому убеждению, в уникальном положении Черненко, игравшем ключевую роль при Брежневе, никогда не присутствовали чинопочитание, карьерные расчеты или какая-то иная корысть. Между ним и генсеком сложились от­ношения, проверенные временем и испытаниями, в них было много настоящей искренности, уважения друг к другу и боль­шой мужской дружбы.

И вот — новое восхождение по служебной лестнице. Для людей завистливых — лишний повод завести никчемные раз­говоры о невероятных способностях Черненко к интригам и его раболепии, для людей думающих — вполне объяснимые и закономерные назначения.

1977 год — в октябре на пленуме ЦК КПСС Черненко из­бирается кандидатом в члены Политбюро, оставаясь при этом заведующим Общим отделом.

Ноябрь 1978 года — Константин Устинович становится членом Политбюро. И снова сохраняет при себе Общий отдел. Он был единственным членом Политбюро, который продол­жал заведовать отделом. Это давало ему особые права — он мог входить, звонить напрямую Брежневу, минуя помощни­ков и секретарей, обращаться к генсеку в любое время дня и ночи. Подобной привилегией обладали далеко не все секрета­ри ЦК.

Совмещая членство в Политбюро с должностями секрета­ря и заведующего отделом ЦК, Константин Устинович явля­ется центральной фигурой в координации работы аппарата ЦК и его высших органов.

Но главное заключается в том, что после избрания в По­литбюро Черненко становится полноправным членом «бреж­невского ядра». В него входило шестеро — Брежнев, Суслов,

Громыко, Устинов, Андропов, Черненко, — и до 1982 года они прочно держали в своих руках все ключевые позиции внутрен­ней и внешней политики нашего государства. Один принци­пиальный момент хочется выделить особо: люди, входящие в «верховную» шестерку, исповедовали принципы коллектив­ного руководства партией и страной и всегда придерживались этой линии, во всяком случае до смерти Суслова и Брежнева. Поэтому и неуместными выглядят всевозможные разговоры о возрождении культа личности в поздние годы правления Брежнева — этого не было.

Несмотря на любовь к почестям, всевозможным наградам и званиям, Брежнев, в силу своего мягкого, демократичного характера, не допускал авторитарности в руководстве Полит­бюро. Ни одного решения из этого партийного органа не ис­ходило без обсуждения и голосования. Таких принципов Ле­онид Ильич неукоснительно придерживался с того самого дня, когда он в 1964 году возглавил партию и противопоста­вил свой стиль руководства волюнтаристским методам Хру­щева. Демократия в Политбюро не только выглядела правдо­подобной, но и была вещью вполне реальной. Без этого, кстати, трудно понять механизм борьбы за власть, которая развернулась в высших властных эшелонах после смерти Брежнева.

Сразу же сделаю одну оговорку. Демократичные порядки в Политбюро не отражали состояние дел в партии, в которой ценилась не столько демократия, сколько исполнительская дисциплина. Большая часть членов ЦК, партийных работни­ков центрального звена, не говоря уже о местных парторга­низациях, пребывала в полном неведении, что творится на­верху, какое очередное «блюдо» готовится на кремлевской кухне. Жесткая иерархия, установившаяся в верхних эшело­нах власти, распространялась на всю партийную вертикаль. Члены Политбюро и Секретариата ЦК КПСС представля­лись для других коммунистов чем-то вроде небожителей и были отгорожены от основного партийного аппарата непро­ницаемой стеной. Пленумы ЦК и даже съезды были «запро­граммированы» сверху и работали по сценариям, утвержден­ным «наверху».

Неслучайно, что подавляющее большинство кадровых партийцев поддержали перемены, обещанные Горбачевым после его прихода к власти. Но все свои надежды коммунисты связывали в первую очередь с демократизацией партии, с вос­становлением ленинских норм партийной жизни. Их ожи­дания оказались обманутыми. «Архитекторы» перестройки, объявив себя на словах приверженцами демократии, сумели
сохранить свое положение в партии незыблемым, что позво­лило им безнаказанно осуществить развал КПСС и демонтаж великой державы.

...После того как здоровье Брежнева серьезно пошатну­лось, и он уже не мог лично участвовать в решении всех слож­ных общественно-политических проблем, коллективное ру­ководство для него стало наиболее приемлемым, а может быть, даже удобным методом руководства.

Судите сами. Например, под руководством Черненко был установлен такой порядок подготовки решений Политбюро. Сначала проект документа тщательно прорабатывался в отде­лах ЦК КПСС и ведомствах, затем он направлялся на предва­рительное знакомство всем членам Политбюро. Они представ­ляли свои замечания и поправки, которые концентрировались у Черненко, и только после этого готовился окончательный вариант постановления. Как правило, к проекту будущего ре­шения разрабатывались и прилагались мероприятия по его реализации. Чаще всего генсеку оставалось лишь дать добро на принятие такого документа, если, конечно, по нему не бы­ло принципиальных возражений. Но такое бывало крайне редко, а если и случалось, то в ход пускались «дипломатичес­кие» способности Черненко, умевшего улаживать самые сложные дела и примирять самые непримиримые стороны.

Таким образом, весь комплекс проблем по принятию и ре­ализации решений руководящего органа партии — Политбю­ро ЦК КПСС сосредоточился в руках Черненко, который ис­кусно управлял подводной частью этого, пожалуй, самого крупного айсберга в неспокойном океане партийной жизни, уводя его от случайных столкновений. Последние три-четыре года при жизни Брежнева Черненко был, по сути, аккумулято­ром деятельности Политбюро, организатором его работы.

Обстановка, которая сложилась в ЦК КПСС в конце се­мидесятых — начале восьмидесятых годов, не оставляет ни­каких сомнений в том, что положение Черненко в высшем партийном руководстве страны упрочилось и стало практиче­ски незыблемым. Возрастал его вес в большой брежневской «шестерке», фактически обладающей всей полнотой власти в стране. Можно говорить о том, что к этому узкому, замкнуто­му кругу лиц в разное время приближались иные деятели, к примеру Кириленко или Тихонов. Но они так и не смогли пе­решагнуть заветную черту, оставались в стороне, у порога, или и вовсе отдалялись от всесильного сообщества. Черненко же вошел в этот круг спокойной, но уверенной походкой и сразу стал в нем полноправным членом, заняв место возле Брежнева.

Как это нередко бывает в жизни, ухудшающееся здоровье сужает круг общения, а отношения с близкими людьми делает еще более доверительными. Леонид Ильич постоянно нуж­дался в Черненко, чаще советовался с ним, подключая его к решению весьма сложных, в том числе и щепетильных вопро­сов. И нужно сказать, Константин Устинович все это прекрас­но понимал, искренне сочувствовал Брежневу и никогда не бравировал его расположением к нему, а выполнив то или иное поручение, старался без необходимости больше не вспо­минать о нем.

Вот один из примеров их доверительных отношений. Как-то в квартиру Черненко позвонил Брежнев. Звонил он, види­мо, из машины, так как был в этот день на охоте и еще в Моск­ву не возвращался.

• Слушай, Костя, у меня предстоит разговор с Мазуро­вым. Об отставке... Как лучше — пригласить к себе или?..

Вопрос возник в связи с тем, что намечалось некоторое об­новление и омоложение состава Политбюро, и Брежнев по­считал Мазурова подходящим кандидатом для замены. К тому времени он был уже не первым, а лишь «простым» зампредом Совмина, но оставался в составе верховного партийного орга­на. К тому же часто болел.

Но Леонида Ильича беспокоило, что Мазуров — человек немолодой, но авторитетный, вдруг откажется уходить. Это могло повлечь за собой некоторые нежелательные сложности.

• Ты побеседуй с Кириллом Трофимовичем с глазу на глаз. Он человек умный, прозорливый, тебя он должен понять. Чтоб об этом никто не знал, вроде он сам пришел к этому вы­воду.. Лучше, если прямо перед пленумом! А?..

Все прошло гладко. Мазуров на очередном пленуме попро­сил освободить его от работы.

И снова хочется поделиться некоторыми соображениями о принципе коллективности руководства. Известно, что успехи, эффективность совместных действий высшего руководящего органа правящей партии всегда находились в руках первого лица, лидера, в решающей степени обусловливались его лич­ными способностями. От его инициативы, компетентности, динамичности во многом зависело направление коллектив­ной воли и действий. Но Брежнев к тому времени такими ка­чествами уже не обладал. В последние годы своей жизни он работал по инерции, не утруждая себя ни физическими пере­грузками, ни напряжением ума. Коллективное действие, при­нятие коллективного решения становилось во многих случаях формальным актом. По сути дела, это было обычное утверж­дение разработанных аппаратом ЦК документов, как прави­ло, без существенных изменений. И все эти документы сосре­доточивались в руках «хранителя партии».

В результате на высшие органы — съезд, пленумы, Полит­бюро, Секретариат, — огромное влияние стал оказывать аппа­рат, а во многих случаях судьба тех или иных вопросов целиком и полностью находилась в его власти. Аппарат существенным образом предопределял ход развития событий.

При Брежневе почти все вопросы на заседаниях Секре­тариата или Политбюро проходили оперативно, гладко, как правило, без длительного обсуждения. Это считалось высшим достижением и означало, что в ходе подготовки всё было предусмотрено и учтено. Задачей коллективного органа оста­валась лишь беспрекословная констатация того, что предлага­лось. И, напротив, если обсуждение неожиданно пошло по иному руслу, а проблема вызывала противоборство мнений, то это в конечном итоге вменялось в вину тому или иному отде­лу ЦК. В таких случаях фраза: «Вопрос сырой, плохо и не до конца проработан» для некоторых сотрудников аппарата ино­гда звучала как приговор.

Руководящая «шестерка» во главе с Брежневым была пред­ставлена людьми весьма почтенного возраста. Самому моло­дому из них, Андропову, в 1982 году исполнилось 68 лет, а всем остальным было за 70. Особого желания расширить свой круг хотя бы за счет действующих членов Политбюро у них не бы­ло. После смерти Суслова в 1982 году его место в руководстве занял Андропов, который в конце этого же года после кончи­ны Брежнева был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС. Все передвижения пока происходили внутри этого руководя­щего, теперь уже еще более узкого, круга.

Размышления по поводу почтенного возраста лидеров пар­тии и государства того времени приводят к весьма невеселым мыслям. Конечно, старость — это мудрость, трезвость ума, богатый жизненный и профессиональный опыт, политичес­кая дальновидность. Многие крупные руководители, убелен­ные сединой, до конца своих дней обладали этими замеча­тельными качествами и после ухода из жизни на долгие годы оставляли о себе в народе добрую память. И все же годы порой воздействуют на человека не лучшим образом. У некоторых людей развиваются властные амбиции, они уже не считают нужным справляться с недугом растущего тщеславия, начина­ют значительно переоценивать свои личные достоинства, все почести воспринимают как само собой разумеющееся, а глав­ное — не сомневаются в своем единоличном праве владеть ис­тиной в последней инстанции. И уж совсем беда, когда такие
лидеры попадают в окружение армии подхалимов и приспеш­ников.

Состояние человека под названием «старческий эгоизм» известно давно. Если ему подвержены люди, облеченные вла­стью, то они и думать не хотят о том, что кто-то может их за­менить на высоком посту, что пора уступать дорогу более та­лантливым и молодым, что им уже самим не под силу тащить тяжелейший воз государственных забот. Мало кто из них по­мышляет и об уходе на пенсию. «А как же без меня?» — по их мнению, на этот вопрос нет ответа.

В большом спорте есть такое понятие: «Уйти вовремя». Это означает стремление уйти с арены до того, как тебя начнут по­кидать необходимые для достижения высоких результатов фи­зические кондиции, а вместе с ними — и твои победы. Жаль, что эта замечательная идея так и не нашла отклика среди оте­чественных политиков. А в итоге нежелание расстаться со своими постами до глубокой старости многих из них приводи­ло к бесславному угасанию на высоких креслах. Биографии многих видных в свое время государственных мужей это толь­ко подтверждают. Не в этом ли одна из причин печальной тра­диции, известной по советскому периоду и подхваченной в современной России — вспоминать об ушедших из жизни крупных политических деятелях только плохое?

Еще одна чисто возрастная и чисто советская болезнь — утрата иммунитета к всевозможным почестям, неуемное вле­чение к званиям и наградам. Такого уникального явления, ко­торое я бы назвал «наградной эпидемией», пожалуй, не было больше нигде в мире.

Нет слов, трудно переоценить огромное значение различ­ных форм морального стимулирования трудящихся, которые широко использовались в Советском Союзе. Страна не ску­пилась на государственные награды, которые вручались лю­дям за высокие достижения в социалистическом строительст­ве. За проявленное мужество, героизм и самоотверженный труд орденами и медалями награждались военнослужащие и самые широкие слои трудящихся: рабочие, труженики сель­ского хозяйства, ученые, врачи, представители народного об­разования и культуры, партийные работники. Как правило, награждения чаще всего приурочивались к завершению пя­тилеток, крупным мероприятиям общесоюзного и республи­канского масштаба, знаменательным датам. Но в какое-то время в работе по использованию наград в целях повышения трудовой и политической активности людей было утрачено чувство меры. Это, с одной стороны, привело к девальвации, обесцениванию государственных наград, а с другой — к на­стоящей погоне руководителей всех мастей за орденами и «звездами» Героев.

Наградная эпидемия среди высоких чинов началась и стала быстро распространяться при Хрущеве. Сам горе-реформатор закончил свое «великое десятилетие» трижды Героем Социа­листического Труда и с «Золотой Звездой» Героя Советского Союза, которой он был удостоен спустя почти двадцать лет по­сле войны. Естественно, свое ближайшее окружение он тоже не забывал поощрять соответствующим способом.

О званиях Героев Советского Союза разговор особый. Вид­но, не давали нашим руководителям мирного времени лавры настоящих боевых героев Великой Отечественной войны, ко­торые нашли себя и на политической ниве. Например, выда­ющийся политический деятель Белоруссии П. М. Машеров «Золотую Звезду» Героя получил в 1944 году — за реальные заслуги в борьбе против фашистских оккупантов, будучи руко­водителем крупнейших партизанских отрядов. В 1978 году он был к тому же удостоен золотой медали «Серп и Молот» — то­же заслуженно.

А вот пять звезд Героя Брежнева вызывали у людей только раздражение и горькую иронию. Но зато Леонид Ильич до­гнал по высшим наградам и званиям самого Г. К. Жукова. Правда, четырежды Герой Советского Союза маршал Жуков три золотые звезды получил в сталинские времена, когда цену таким наградам хорошо знали. Первую — за Халкин-Гол, две другие — как выдающийся полководец Великой Отечествен­ной войны.

Подхалимствующая часть окружения Брежнева, почувст­вовав его неравнодушие к получению наград и званий, с вели­ким рвением организовывала для генсека любые мыслимые и немыслимые награды и звания. Но ведь те, кто с упорством, достойным лучшего применения, добивались очередных зва­ний для генсека, хорошо понимали всю абсурдность этого «соревнования» и пагубность его влияния на авторитет выс­шего руководства страны. Но, видимо, однажды запушенный процесс остановить уже было невозможно.

При Брежневе практически все высшее партийное и госу­дарственное руководство получило золотые медали «Серп и Молот», а многие стали и дважды Героями Социалистическо­го Труда. А любимец Леонида Ильича первый секретарь Ком­партии Казахстана Кунаев был удостоен этого звания трижды. Существовало даже неписаное правило: к шестидесятилетию — звание Героя. В Политбюро только Горбачев не имел этого зва­ния — не потому, что не заслуживал или скромничал, а просто «не дорос»: шестьдесят ему исполнилось, когда партию вовсю громили изнутри и снаружи, и до полного ее уничтожения ос­тавалось всего несколько месяцев.

Ну а что же Черненко?

Помню, как все сотрудники, работавшие под началом Константина Устиновича, с искренней радостью восприняли в 1976 году известие о присвоении ему звания Героя Социали­стического Труда за успешную подготовку и проведение XXV съезда партии. Все были уверены: заслужил! А потом были еще две медали «Серп и Молот», которыми награждался он, к сожалению, по уже обкатанному сценарию — одна была вручена в связи с семидесятилетним юбилеем в 1981 году, дру­гая — через три года, в обычный день рождения в 1984 году, когда Черненко уже был генсеком.

Стоит ли в этом случае повторяться, что такие «звезды» не красят высоких руководителей и не делают им чести?

 

Глава шестая

СТРАНИЦЫ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ

Почему сибиряки не мерзнут. Надежный тыл.

О подарках, подношениях и Щелокове.

Посетители и просьбы. Как поднимали «Спартак».

Охота или неволя? Пропавший Горбачев. «Так победим!»

 

Глядя на Константина Устиновича, я почему-то часто вспо­минал одну давнюю шутку. Речь в ней идет о таком почти ле­гендарном и широко известном свойстве сибиряков, как их «морозостойкость». Как говорят балагуры, больших секретов здесь нет: сибиряки не мерзнут в самую лютую стужу, потому что они тепло одеваются. В этой шутке, которую не раз прихо­дилось слышать от тех, кто родился и вырос в Сибири, видит­ся не только здоровый сибирский юмор, но и некоторая снис­ходительность жителей сурового края к тем, кто привык к жизни в тепличных условиях и поэтому склонен к легкомыс­ленному поведению. То, что допустимо на «материке», в Сиби­ри не прощается. В этой истине берет начало одно из важней­ших качеств сибиряков, которое помогает им преодолевать житейские трудности, связанные с суровыми климатическими условиями края, — основательность.

Основательность эта, которая проявлялась и в большом, и в малом — от решения государственных вопросов до бытовых проблем, — была, пожалуй, главной характерной чертой Кон­стантина Устиновича. Она и позволила ему создать в ЦК стройную систему аппаратной работы, которая действовала как хороший часовой механизм, без малейших изъянов. Впро­чем, и все другие дела, за которые он брался, отличали проду­манность и последовательность.

Сибирским здоровьем в свои зрелые годы Черненко, увы, не отличался — растратил его за время многолетней работы на пределе человеческих сил, без полноценного сна и необходи­мого отдыха. Но все основные качества, свойственные сиби­рякам — порядочность, доверие к людям, неторопливость, — в его характере проявлялись на каждом шагу. Меня он всегда удивлял какой-то особой житейской мудростью, присущей людям, не понаслышке знающим, почем фунт лиха. Он обла­дал той неспешной рассудительностью, которую можно при­обрести только в самой гуще народной жизни, общаясь с про­стыми людьми, среди которых не особенно почитаются фило­софские умствования, а высший смысл жизни видится в том, чтобы сеять хлеб, растить детей и иметь прочную крышу над головой.

Мне казалось, что именно из самых глубин народной жиз­ни берут начало и другие качества Черненко, которые замеча­ли в нем окружающие. На мой взгляд, жила в нем здоровая крестьянская жилка, которая проявлялась в его нелюбви к не­обдуманным действиям. Даже когда он находился на самом высоком партийном посту, его никогда не покидали сомнения и осторожность, стремление перестраховаться, чтобы не загу­бить решение того или иного важного вопроса. Речь здесь идет, естественно, только об интересах дела, поскольку Кон­стантин Устинович каких-либо меркантильных или иных «по­путных» целей никогда не преследовал.

Что вызывало особенно глубокое уважение к Черненко, так это его бережное и заботливое отношение к жене Анне Дмитриевне и семье. Принято считать, что семья — тыл. Пря­мо скажу: я мало кого знал в своей жизни, кто имел бы такой крепкий тыл, какой был у Черненко. В семье царили любовь и полное взаимопонимание, которые, насколько я знаю, сопро­вождали всю сорокалетнюю супружескую жизнь Анны Дмит­риевны и Константина Устиновича.

Первый брак у Черненко не задался. Ему было 33 года, ког­да он повстречал Анну Дмитриевну, которая работала в Моск­ве, в наркомате заготовок. Между ними завязалась крепкая дружба, и вскоре они поженились.

Что касается детей Анны Дмитриевны и Константина Ус­тиновича, первое, что хотелось бы отметить, — это то, что ве­ли они себя достойно и не позволяли вольностей, подобных тем, какие так часто и вызывающе демонстрируют теперь от­прыски высокопоставленных вельмож, так называемая «золо­тая молодежь». Хотя справедливости ради следует отметить, что стремление детей крупных партийных и государственных руководителей, как теперь говорят, к «гламурной» жизни не­редко проявлялось и в советское время. Как бы то ни было, дочь Черненко Елена и его сын Владимир отличались скром­ностью и не кичились своим происхождением.

Елена Константиновна Черненко, историк по образова­нию, долгое время работала в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма. В ее облике не было ничего кричащего, вызывающего, надменного. Она была проста в об­щении, довольно скромно одевалась. Вообще, ей всегда и во всем было свойственно чувство меры. Уйдя на пенсию, она целиком отдала себя заботе о здоровье матери, Анны Дмитри­евны.

Сын Владимир Константинович после окончания ВГИКа длительное время работал помощником председателя Госкино СССР, затем был переведен на должность заместителя началь­ника управления Госкомитета. Те работники, которые долгие годы соприкасались с ним по службе, отзывались о нем с уважением, говорили как о добром, уравновешенном и скромном человеке, знающем свое дело специалисте. После упразднения Госкино СССР Владимир Константинович работал в фирмах, связанных с производством кинофильмов, был некоторое вре­мя безработным и умер от острой сердечной недостаточности, не дожив до пятидесяти пяти лет.

При жизни Константина Устиновича Анна Дмитриевна была для него надежной опорой и как бы цементировала в се­мье все отношения, умело сглаживая возникающие противо­речия и недоразумения. Это ведь только говорится, что если хочешь оберечь своих близких от лишних волнений, оставляй все свои служебные проблемы на работе и не неси их в дом. Но разве мыслимо следовать таким советам, если эти пробле­мы не оставляют человека 24 часа в сутки? Мудрая и добрая женщина, Анна Дмитриевна прекрасно понимала, какой тя­желый груз нес на своих плечах ее супруг, и, как могла, стара­лась облегчить эту ношу.

Мне самому очень часто приходилось с ней советоваться, как лучше поступить в том или ином случае, чтобы не отвле­кать внимания Константина Устиновича на второстепенные вопросы и не вызывать у него нежелательной реакции. И все же иногда оплошностей избежать не удавалось. Приведу один довольно типичный пример.

Как известно, в стране, особенно в последние годы жизни Брежнева, получили большое распространение проведение пышных застолий и угощений начальства, подношение руко­водителям подарков, сувениров, всевозможных «праздничных наборов». Были и другие способы проявления к людям, нахо­дившимся у власти, небескорыстных знаков внимания. В те времена такие явления наблюдались и в районных звеньях, и в самых высших эшелонах власти, в ее центральных аппара­тах. Об этом в свое время говорилось достаточно подробно, многое стало достоянием гласности и в ходе ряда сенсацион­ных судебных процессов и читателю хорошо известно.

С проблемами подобного рода сталкивались и в аппарате

ЦК КПСС, хотя здесь они считались из ряда вон выходящи­ми, что, в общем-то, так и было на самом деле. К тому же ес­ли кого и уличали в нескромности, принятии подарков и под­ношений, то выяснялось, как правило, что их финансовая составляющая была незначительной и не «тянула» на взятку. Но независимо от размеров «сувениров» партийная кара за злоупотребление служебным положением была самой жест­кой. Впрочем, немногочисленные любители поживиться чем- либо за государственный или чужой счет тогда и думать не могли, что их поступки будут выглядеть детскими шалостями в сравнении с фантастическими масштабами взяточничества, тотальной коррупцией современного чиновничества. Несмот­ря на все меры, которые в последнее время принимаются в качестве противодействия этим явлениям, думается, что они обречены на провал: нельзя рассчитывать на эффективность борьбы с коррупцией, если стяжательство в нынешнем рос­сийском обществе нередко рассматривается как допустимое явление.

Мне как помощнику секретаря ЦК на первых порах рабо­ты в этой должности перед праздниками поступали звонки от некоторых местных руководителей, в основном из пост­предств союзных республик в Москве, с настойчивыми прось­бами посодействовать в передаче Черненко и его семье тех или иных сувениров. Однажды я по неопытности откликнул­ся на один такой звонок — не хватило решительности отка­зать одному крупному руководителю, который конечно же «искренне и от всей души» хотел поздравить Черненко с ка­кой-то датой. О своем согласии помочь ему сразу же пожалел, но было уже поздно. Пришлось ехать на вокзал к южному по­езду, где и получил из вагона-ресторана ящик дорогих спирт­ных напитков. Но что же с ними делать? Решил посоветовать­ся с Анной Дмитриевной. Звоню ей и по ее словам понимаю, что она серьезно озабочена случившимся: «Виктор Василье­вич, только, ради бога, не говорите об этом Константину Устиновичу, а я постараюсь как-то уладить это дело». Уладила она его просто: охрана получила к празднику в подарок конь­як и вино, что были в ящике.

Получив урок, содержание которого могло дойти до Чер­ненко и имело бы тогда более серьезные последствия, я стал в подобных случаях отвечать звонившим решительными от­казами — без лишних разговоров и невзирая на лица. По­скольку звонки продолжались, решил доложить об этом Константину Устиновичу. Выслушав меня, он нахмурился, чувствовалось, что разговор ему на эту тему неприятен. Ска­зал: «Знаешь что, у тебя много работы, не занимайся этим, не бери на себя эту обузу. Будут звонить, скажи, чтобы со мной связывались». Таким образом, Константин Устинович огра­дил меня от перспективы быть втянутым в исполнение мало­приятных обязанностей, и я искренне был благодарен ему за это. Как я понял потом, самому Черненко звонить никто не отважился.

И все же иногда случалось, что Константину Устиновичу и Анне Дмитриевне приходилось буквально отбиваться от тех, кто стремился всеми средствами облагодетельствовать их сво­им вниманием. Мне запомнился такой сюжет из жизни Чер­ненко. В 1981 году к семидесятилетию со дня рождения Кон­стантина Устиновича — а к тому времени он был уже очень влиятельным членом Политбюро, секретарем ЦК, получив­шим вторую звезду Героя Социалистического Труда, — при­шло, естественно, много поздравительных телеграмм, адресов и конечно же памятных подарков. Они поступали отовсюду — из партийных комитетов, министерств, ведомств, творческих союзов, из-за рубежа. Многие подарки были уникальными произведениями искусства. Среди них были и дорогостоящие образцы аудио- и видеотехники, и изделия кубачинских и унцукульских мастеров Дагестана, народных умельцев других республик.

Мы упросили Черненко выставить эти подарки, чтобы оз­накомить с ними узкий круг работников аппарата, в большой комнате на четвертом этаже в здании на Старой площади. Эта «персональная выставка» продолжалась всего несколько дней, а потом все ее экспонаты — подарки Черненко по его настоя­нию были переданы на склад Управления делами. Для себя и семьи он не стал брать ничего. Правда, как истинный охотник от одной вещи он не смог отказаться — это был прекрасный охотничий карабин, изготовленный тульскими оружейника­ми. Не знаю, успел ли он опробовать в деле это оружие или нет, только после смерти Константина Устиновича, как ут­верждает его супруга Анна Дмитриевна, компетентные това­рищи этот карабин изъяли.

Мне бы не хотелось дальше распространяться на эту тему, поскольку личная скромность Черненко была хорошо извест­на в аппарате ЦК. Лишь позволю себе в подтверждение этого обратиться к свидетельству человека, которому в гораздо большей степени были известны корни и существо затрону­той нами проблемы. Я имею в виду бывшего в те годы секре­тарем ЦК, ведавшим кадровыми вопросами, Егора Кузьмича Лигачева. Вот что он пишет в книге своих воспоминаний:

«Особо обязан сказать о том, что Черненко, который был необычайно близок к Брежневу и обладал в ту пору колоссаль­ным влиянием, умудрился не запачкать свое имя коррупцией. Вокруг Брежнева фактов злоупотреблений было немало, а Черненко возможности имел на этот счет немыслимые, он мог грести не только пригоршнями, но и ворохами. Только мигни, только намекни, — и его завалили бы “сувенирами”, отблагодарили бы за помощь. Но Константин Устинович был человеком весьма скромным в быту и в житейских делах. Я, честно говоря, даже удивляюсь, как он сумел, находясь под сильнейшим давлением любителей делать подарки, не только устоять против соблазнов, но и сохранять свое влияние: кор­румпированной среде свойственно отторжение чужаков. По­тому-то я и использовал слово “умудрился”. Чтобы не ока­заться втянутым в злоупотребления, Константину Устиновичу действительно надо было проявить твердость».

Это — слова человека, который сам обладал, как хорошо было известно в ЦК КПСС, кристальной честностью.

Для меня Черненко был и остается эталоном подлинной, не показной, щепетильности и бескорыстия. Вопреки расхо­жему в либерально-демократической среде мнению, замечу, что в эпоху Брежнева не перевелись люди подлинной больше­вистской закалки, которые считали своим партийным дол­гом бескорыстное служение Родине. К ним можно отнести не только Черненко или Лигачева, но и сотни, тысячи других партийцев — от сотрудников ЦК до работников районных ко­митетов, — следовавших этому принципу. Да и обычному со­ветскому человеку был значительно ближе идеал служения высшим целям, чем стремление к выгодной продаже своих способностей и желание заработать любым способом.

Некоторые могут возразить: мол, не трудно выказать себя в выгодном свете на службе, а вот дома... Для того чтобы узнать, каким все же Черненко был в домашней обстановке, в быту, обратимся к выдержкам из интервью Анны Дмитриевны, ко­торое она сравнительно недавно, в 2007 году, давала «Экс­пресс-газете»:

• Долгие годы мы жили в небольшой, хотя и отдельной, квартире всей семьей, с детьми. Когда поженились, жили в коммуналке. Переехали в Москву, получили небольшое жи­лье. И так было все время. То, что ему выделяли, он не оспа­ривал и сразу соглашался. Положено — так положено...
• Семейную машину нам выделили, когда он (Констан­тин Устинович. — В. П.) стал генсеком. Все последние годы он жил на даче за Барвихой, в Усове. Потом на даче в Огареве. А в магазины я ходила сама. Конечно, в цеховских магазинах выбор продуктов был лучше. Но с Константином Устиновичем всегда были проблемы. Когда, скажем, ему полагался но­вый костюм, то с великим трудом удавалось его уговорить по­ехать на примерку. Всего костюмов у него было пять-шесть: летние, повседневные и праздничные...
• Очень любил пельмени, мясо по-домашнему. Сам его и готовил на чистой воде. Получалось очень вкусно с картош­кой. Я прошла с мужем целую школу лепки пельменей. Когда был жив его папа, Устин Демидович, то мы при готовке чин­но, как на параде, выстраивались в ряд и делали до четырехсот пельменей. Один раскатывал тесто, другой его готовил, кто-то вырезал стаканчиком, кто-то клал фарш.
• Зарплату всегда приносил всю, и ею распоряжалась я. Я знала, что и кому надо купить. Предпоследняя его зарплата на посту секретаря ЦК была 400 рублей, а когда стал генсеком, стал получать 600.

Зная об образе жизни Черненко, не трудно представить, с какой горечью, болью и отвращением воспринял он перерож­дение и предательство генерала армии, бывшего министра внутренних дел СССР Щелокова. Я был свидетелем его реак­ции на «дело Щелокова», поэтому позволю себе напомнить о некоторых событиях, с ним связанных.

Сначала расскажу о финальной части истории, которая продолжалась несколько лет. На июньском (1983 года) плену­ме ЦК КПСС по Щелокову было принято решение: «Вывести из состава ЦК за допущенные ошибки в работе...» С Никола­ем Анисимовичем Шелоковым как раз перед этим пленумом пришлось разбираться Черненко. И сложность этого разбира­тельства, в частности, заключалась в том, что родной брат Константина Устиновича — Александр Устинович — ходил у Щелокова в подчинении, заведовал в то время Управлением учебных заведений МВД СССР.

Естественно, сложившееся положение вещей — с проворо­вавшимся «начальником всей милиции» — создавало для Чер­ненко определенные морально-этические трудности. И если Брежнев не мог (или не хотел) наказывать Щелокова лишь по той причине, что когда-то давным-давно они вместе работали в Молдавии, то Черненко (тоже работавший с Щелоковым в Молдавии) дополнительно был отягощен родственной связью с системой МВД.

Но не только эти факты характеризовали отношение Бреж­нева и Черненко к Щелокову — оно, судя по всему, было куда сложнее. Однажды — было это в период, когда одно за другим вышли массовым тиражом произведения Брежнева «Малая Земля», «Возрождение», «Целина», «Молдавская весна», — я задал неосторожный вопрос Константину Устиновичу:

• Не понимаю... Брежнев описывает молдавские годы, а про Щелокова ни слова. Видимо, есть тому причины?

Черненко, тоже работавший в те годы в Молдавии вместе с Брежневым и Щелоковым и не только читавший книги Лео­нида Ильича, но и принимавший самое активное участие в их публикации, внимательно посмотрел на меня и ушел от пря­мого ответа:

• Есть кое-какие обстоятельства...

На этом разговор и кончился. Прошло довольно много времени (не месяцы — годы!), и однажды, незадолго до того самого июньского пленума, Черненко неожиданно вызвал ме­ня к себе:

• Ты, Виктор, интересуешься, вопросы задаешь... Вот, по­читай! — он положил передо мной добрую дюжину скреплен­ных машинописных листков.
• Я могу взять их с собой? — наивно осведомился я, пола­гая, что в кабинете ознакомлюсь с документом более обстоя­тельно.
• Здесь читай! — сказал Черненко, а сам, чтобы не ме­шать, вышел в комнату отдыха.

Это было заключение Военной прокуратуры СССР, на­правленное в адрес ЦК КПСС. В документе скрупулезно пе­речислялись все прегрешения министра внутренних дел: и то, что он «захапал» в личное имущество несколько служебных «мерседесов», и то, что не брезговал забирать к себе домой и на дачу, а также раздавать ближним родственникам арестован­ные милицией вещественные доказательства и конфискован­ные произведения искусства и антиквариат. Но это было дале­ко не все, о чем говорилось в том документе. Помню, меня поразили два факта. Во-первых, это организация подпольно­го магазинчика «для своих», в котором реализовывались те ве­щи, которые не приглянулись самому «шефу всей милиции». А во-вторых, члены семьи Щелоковых были замечены в том, что меняли в банках огромные суммы в потертых, захватан­ных, довольно ветхих рублях. Я понял это так, что Щелоков и его семья не гнушались деньгами, которые следователи ОБХСС вытряхивали из чулок и закопанных в землю бидонов своих «криминальных подопечных». Деньги, изъятые в «тене­вой экономике» у созревших раньше перестройки «цехови­ков» и «рыночных воротил», менялись на новые, более круп­ные купюры, обращались в личный доход и без того небедного министра.

Перед пленумом Щелоков решил обратиться в ЦК, естест­венно, ко второму человеку в партии, знакомому с молдавских времен, — Черненко. Разговор в кабинете с глазу на глаз про­должался у них несколько часов. О чем они там говорили, я не знаю. Но как выходил Щелоков из кабинета Константина Ус­тиновича, помню отчетливо, как будто это было вчера. Столк­нулись мы с ним в приемной нос к носу потому, что Черненко решил показать мне его «живьем» и вызвал меня в кабинет тогда, когда тот еще не ушел. Щелоков был в мундире, уве­шанном наградами. Медали и ордена тонко тренькали при каждом его, как мне показалось, неуверенном шаге. Лицо Щелокова, хоть и покрылось после разговора с Черненко баг­ровыми пятнами, все равно было землисто-серым...

• Вот, полюбуйся! — гневно воскликнул Черненко, как только я подошел к столу. — Он принес справку, что оплатил через банк два «мерседеса». Этим он хочет сказать, что не на­до рассматривать его вопрос на пленуме.

Черненко говорил с одышкой — его душила не столько астма, сколько гнев. И этот гнев его можно было понять. Он многие годы знал Щелокова не понаслышке. Видел его в ра­боте и в Молдавии, и в МВД СССР — энергичного, инициа­тивного, умного и опытного организатора и умелого руково­дителя. Его большой личный вклад в укрепление органов внутренних дел, повышение авторитета работников милиции несомненен и был высоко оценен. И вот такой позорный итог. Черненко не мог охарактеризовать поведение Щелокова ина­че чем предательским.

• Как он мог? — несколько раз повторил Черненко один и тот же вопрос, горько качая головой.

Похоже, Черненко решил поделиться со мной своей болью и досадой. Надо было его знать: как все искренние люди, он был вспыльчив, нередко «заводился» (особенно выводило его из себя двуличие людей), но быстро отходил, умел взять себя в руки.

• Ладно, Виктор, иди, — ворчливо произнес Константин Устинович под конец и принялся за бумаги. — Работай...

Через некоторое, весьма короткое время поступила инфор­мация о том, что в ожидании обыска, находясь в собственной шикарной квартире, Щелоков, облаченный в полный гене­ральский мундир, при орденах и медалях, в белой рубашке и брюках с широченными лампасами, застрелился из имев­шегося у него коллекционного дорогостоящего ружья «зауэр». На Черненко это известие не произвело никакого впечатле­ния. Похоже, он давно уже мысленно вычеркнул этого чело­века из своей жизни. После всего, что тот успел натворить, безудержно пользуясь властью, он для него уже не сущест­вовал.

Была у Черненко одна слабость, которой многие пользо­вались — кто по крайней нужде, а кто и зная, что Констан­тин Устинович наверняка не откажет. И обращались к нему с различными просьбами, в том числе и личного характера. Он действительно почти никогда не отказывал людям — не в его правилах это было. Он искренне полагал, что уж если че­ловек дошел до него, то это вынужденный шаг, следствие его отчаянного положения. И если он мог чем-то помочь, то по­могал без всякой волокиты и разных бюрократических про­волочек.

Работники аппарата ЦК считали это качество Черненко его «пунктиком» и шли к нему чередой во все времена — и когда он был заведующим Общим отделом, и когда стал сек­ретарем ЦК и особенно в бытность его генсеком. К нему про­рывались через Секретариат и помощников, через знакомых руководящих работников. Шли министры, первые секретари крайкомов и обкомов, председатели Совминов республик, другой чиновный люд, деятели литературы и искусства — с надеждой протолкнуть вопрос, выбить резолюцию, сдвинуть дело с мертвой точки...

Часто у него в кабинете бывали известные художники и ар­тисты, мечтавшие получить внеочередное звание заслуженно­го или народного. Просились на прием и приходили космо­навты — «гражданские» хотели быть приравнены по льготам к «военным».

В приемной Черненко всегда сидели посетители: ветера­ны, дети именитых людей (например, сын Валерия Чкалова — Игорь), сами именитые люди (такие, как легендарные герои, советские летчики Александр Беляков и Георгий Байду­ков), — все приходили решать свои проблемы, всем Черненко был нужен.

В одно время буквально зачастил в гости к Черненко ши­роко известный поэт и общественный деятель, автор и глав­ный редактор знаменитого журнала «Фитиль» Сергей Влади­мирович Михалков. Приходил он вроде бы по делам Союза писателей РСФСР, который возглавлял, но при каждой встре­че обязательно проталкивал какой-нибудь свой личный во­просик. У Михалкова даже сложился свой особый, «писатель­ский» почерк, призванный расположить к себе влиятельных работников: появлялся он в ЦК КПСС с пухлым портфелем и начинал обходить секретарей и помощников — вручал им и передавал их домочадцам свои книги с дарственными авто­графами.

Не раз приходили на прием известные уже в то время ху­дожники Александр Шилов и Илья Глазунов. Были и другие посетители из мира искусства — например кинорежиссер Владимир Наумов и его супруга актриса Наталья Белохвостикова. У них в квартире взорвался телевизор. Дочка, при­сутствовавшая при этом, к счастью, физически не пострадала, но нервное потрясение было сильным. Последствия оказа­лись настолько тяжелыми, что девочка боялась подходить к двери собственной квартиры. Надо было менять жилье, а в Москве это решить не так-то просто. Черненко позвонил в Моссовет Промыслову, и вопрос, конечно, был решен поло­жительно.

Или был вот такой случай. Известный советский скульптор Лев Кербель как-то пожаловался Константину Устиновичу на состояние своего здоровья и попросил помочь с прикрепле­нием к Первой поликлинике — так называемой «кремлевке». После их встречи Черненко в разговоре со мной высказал удивление: почему народный художник СССР, академик не об­служивается в этой поликлинике? Мне было поручено попра­вить это положение. Но как выяснилось, и этого Черненко да­же не знал, что люди, имеющие такие высокие звания, как Кербель, не подлежали медицинскому спецобслуживанию. Для этого надо было непременно входить в номенклатуру. Ска­жем, инструктор ЦК или референт Совмина имели такие льго­ты, а Кербель — нет. Если бы Кербель, положим, был прези­дентом или вице-президентом Академии художеств — тогда, пожалуйста, не было бы никаких проблем. А вот «простой» академик и народный художник, без соответствующей офици­альной должности, на «кремлевку» права не имел.

Пришлось Черненко писать записку М. С. Смиртюкову — управляющему делами Совмина, председателю комиссии по контингентам. И только после того, как комиссия рассмотре­ла просьбу Черненко, Смиртюков прислал ему ответ о том, что действительный член Академии художеств СССР скульп­тор Кербель был прикреплен к Первой поликлинике. На отве­те Смиртюкова Черненко написал мне примечательную резо­люцию: «Прибыткову В. В. Сообщите Кербелю. Пусть он подумает, что все решилось само собой. К. Черненко».

Среди просителей был и внук Сталина Евгений Яковлевич Джугашвили. Сын Якова Джугашвили, он в то время был ин­женер-полковником, кандидатом исторических наук, доцен­том и преподавал в Академии бронетанковых войск. Он про­сил Черненко дать ему возможность преподавать в Академии Генерального штаба, которую в свое время окончил. Эта просьба, направленная Черненко маршалу Н. В. Огаркову, на­чальнику Генштаба, вскоре была удовлетворена — Евгений Джугашвили был переведен в Академию Генштаба преподава­телем кафедры «История военного искусства».

Подобные примеры можно перечислять очень долго. Все они подтверждают существовавшее в ЦК правило: «Хочешь решить вопрос — пробивайся к Черненко».

* * *

Конечно, работа по обеспечению бесперебойной деятель­ности высших органов партии отнимала у Константина Усти­новича львиную долю времени. Как мы уже говорили, огром­ного труда требовала организация повседневного контроля за непрерывным конвейером документооборота. Много сил ухо­дило на подготовку еженедельных, по вторникам и четвергам, заседаний Секретариата и Политбюро ЦК КПСС. Значитель­ная часть каждого рабочего дня уходила на приемы людей и решение их проблем, о чем мы только что постарались дать читателю представление.

Но, конечно, не следует думать, что за большими и малы­ми заботами у него совсем не оставалось времени на личные увлечения, хотя оторвать его от напряженной ежедневной ра­боты было очень трудно. В моей памяти сохранилось несколь­ко интересных фрагментов, хронологически совпадающих с периодом, когда Константин Устинович был уже секретарем ЦК КПСС и членом Политбюро. Характеризуют они разные стороны личности Черненко, но я постарался собрать их в од­ной главе, чтобы читателю легче было дополнить представле­ние о том, что за человек был Константин Устинович.

Ниже — несколько таких историй.

• ...Ты, Виктор, как относишься к футболу? — несколько издалека начал Константин Устинович. — Болеешь?
• Нормально отношусь.
• Тогда у тебя нагрузка прибавится. — В голосе шефа по­явились шутливые интонации. — Будешь моим помощником по «Спартаку»! Без прибавки к жалованью, естественно...

Так началась моя многолетняя эпопея, связанная с извест­нейшим футбольным клубом страны. К счастью, мои симпа­тии и пристрастия шефа совпали. Случись иначе — болей я, к примеру, за «Динамо» — пришлось бы туго.

1976 год выдался для «Спартака» тяжелым: он с позором провалился в первенстве высшей лиги страны. Его тренер Галимзян Хусаинов — в прошлом хороший и авторитетный иг­рок, выступавший и за сборную СССР, — оказался слабым организатором и наставником и «уронил» команду ниже кри­тической черты. Достигнув к концу сезона «дна» турнирной таблицы чемпионата, она отправилась из высшей лиги в пер­вую. Дальше падать было некуда, если учесть, что за «Спар­таком» много лет сохранялся статус «народной команды». Действительно, за него всегда болела значительная часть на­селения страны. Но тогда наиболее преданные почитатели «красно-белых» начали волноваться не на шутку, сравнивая состояние команды и ее поблекшую игру с той, которую она показывала раньше. Ведь не случайно двадцать лет назад иг­роки «Спартака» были героями Олимпийских игр в Мель­бурне.

Но дело было не только в тренере. «Спартак» находился в кризисе еще и потому, что не имел приличной материальной базы, мощных шефов (теперь бы сказали — спонсоров), не складывались отношения между руководством «Спартака» и руководством Спорткомитета страны.

Были, конечно, хитроумные попытки оставить «Спартак» в высшей лиге путем увеличения в ней числа команд. При этом проигравшийся в пух и прах «Спартак» как бы автомати­чески оставался среди клубов высшего эшелона. Но эти наме­рения были шиты белыми нитками и вызывали лишь у насто­ящих болельщиков горькую иронию.

Нужно было кому-то срочно решать целый комплекс про­блем: от вопроса с тренером до укрепления состава команды молодыми и талантливыми игроками, финансового и матери­ально-технического обеспечения коллектива.

Было заметно, что Черненко всерьез переживал неудачи любимой команды и незаметно, исподволь он влез в ее дела. В первую очередь он обратился к ветеранам команды — непре­рекаемым авторитетам для молодых. Ими, конечно, были бра­тья Старостины.

Первое заседание «тайного общества» по спасению «Спар­така» состоялось на квартире Андрея Петровича Старостина. В числе приехавших к нему домой «спасателей» был и я — «помощник по “Спартаку” без прибавки к жалованью». Встречаться раньше с ним не приходилось, поэтому я волно­вался — как-никак, кумир юности!

• Я буду говорить без обиняков, — сразу же сказал реши­тельно Андрей Петрович. — Прошу моих гостей (следует взгляд в мою сторону) не обижаться! Футбол — дело серьезное!
• Раз серьезное, — передаю я ему озабоченность Чернен­ко, — то надо решать главное: кого вы можете предложить на должность нового тренера?
• Бескова! Константина Ивановича Бескова! И никого иного. Только он может быть старшим тренером. А начальни­ком команды — Николая.

• Брата? — догадался я. — Николая Петровича?
• Да, брата, — кивнул Андрей Петрович.
• Но Бесков верный «динамовец»! — возразил я, владев­ший положением дел в футбольном закулисье. — Действую­щий офицер МВД, активист Центрального совета общества «Динамо». Захочет ли он поменять команду?
• Да, он однолюб, — вздохнул Старостин. — Прикипел он к «Динамо». Но, думаю, должен согласиться! Хотя бы потому, что любит футбол вообще, а не только игру одной команды. Разговор с ним я беру на себя! С Николаем тоже побесе­дую — тут легче. Но остальное ложится на вас, передайте это Константину Устиновичу. Помощь будет нужна солидная, не копеечная.

Разговор закончился, мы поднялись.

• Ладно, решим. Но вы сначала с Бесковым и братом по­говорите, — напомнил я на прощание Андрею Петровичу.

В целом я остался доволен этой встречей. Похоже, дело сдвинется с места. Как хорошо, что Старостин понял меня правильно, и мне не пришлось передавать ему горькие слова Черненко, которыми он меня напутствовал: «Нужно подни­мать “Спартак”! Нехорошо это... Стыдно!»

Чтобы решить все вопросы разом, требовалось партийное вмешательство на высоком уровне. Болельщик Константин Черненко обладал самыми широкими возможностями. По его просьбе приказом министра внутренних дел подполковника Бескова откомандировывают в гражданское общество «Спар­так» — естественно, с его согласия, которое удалось получить с помощью Старостина. При этом его оставляют в кадрах Во­оруженных сил. Здесь МВД немного схитрило: в звании Бес­кова оставляют, но выводят, как говорится, за штаты, а пла­тить зарплату обязывают команду «Спартак».

Люди, знакомые с судьбой команды «красно-белых», на­верное, помнят, что Константин Иванович Бесков задержался в «Спартаке» надолго. Благодаря хлопотам Черненко он, буду­чи на службе в гражданской организации, стал полковником, а затем, когда подошло время, ему была надлежащим образом оформлена неплохая военная пенсия.

Черненко время от времени приглашал к себе его и брать­ев Старостиных. Патриархи футбола видели неравнодушное отношение партийного «вождя» к «Спартаку» и умело играли на его чувствах. Константин Устинович при встречах с ними оттаивал, глаза его начинали искриться, лицо смягчалось. Он был счастлив, что сидел рядом со своими кумирами, мог на­поить их чаем, угостить печеньем. Руководители «Спартака» охотно рассказывали ему о житье-бытье команды, сообщали новости, припоминали из своей прошлой футбольной жизни смешные случаи и истории. Отдадим должное их такту: расто­пив сердце кремлевского собеседника, они никогда и ничего не просили у него напрямую. Все просьбы высказывались по­том — через «помощника по “Спартаку” без жалованья». Да­же если просьбы эти были не очень скромными, они все рав­но выполнялись. Черненко был задет за живое, и это давало свои результаты.

Бесков энергично принялся за подъем команды, возглавив учебно-тренировочный процесс, а всю организационную ра­боту в команде взял на себя, как и обещал Андрей Петрович, Николай Старостин. Первым делом они положили на стол Черненко специальный, тщательно расчерченный лист мил­лиметровки. На нем были фамилии игроков команды с ука­занием года рождения, членства в ВЛКСМ и потребности в жилье.

По просьбе Черненко (и не только Черненко — первый се­кретарь МГК КПСС Виктор Гришин тоже болел за «Спартак») Моссовет сделал все, чтобы быстро решить жилищные про­блемы футболистов. Благодаря выделенным значительным средствам база в Тарасовке преображалась на глазах: она по­полнилась новым оборудованием и инвентарем, в жилых по­мещениях запахло свежей краской, улучшился сервис.

В качестве шефа «Спартаку» был определен могучий и ко­нечно же сказочно богатый «Аэрофлот». Решение об оказании помощи «красно-белым» принималось на уровне Черненко и министра гражданской авиации Бориса Бугаева. Помимо про­чих материальных благ «Спартак» избавлялся от проблем с пе­релетами по стране и всему миру.

В сезон 1977 года «Спартак» вошел полностью обновлен­ным. Ключевые места в команде заняли молодые парни из глубинки. Сперва придирчивые и ироничные московские бо­лельщики кривили губы: «Докатился “Спартачок” — из лесов костромских набирает игрочков!» Но вскоре новые имена ста­ли произносить с большим уважением, и о них взахлеб загово­рили спортивные издания. Напомню, что это были за футбо­листы: Юрий Гаврилов, Георгий Ярцев, Сергей Шавло, Вагиз Хидиятуллин... А вратарь, двадцатилетний астраханец из «Волгаря» Ринат Дасаев, вытянутый в Москву с помощью то­го же Черненко, со временем станет не только кумиром всех отечественных болельщиков, но и капитаном сборной СССР. Позднее, в 1988 году, он станет серебряным призером чемпи­оната Европы и будет признан лучшим вратарем мира. Впро­чем, для истинных любителей футбола все упомянутые игро­ки в рекомендациях не нуждаются.

Вот так тайная любовь Черненко к «Спартаку» в 1977 году вернула команду в высшую лигу, а в 1979-м помогла ему стать чемпионом СССР. В знак благодарности Константину Усти­новичу была вручена специальная спартаковская ваза — вы­сокий бокал с золотым ободком. Ниже ободка — эмблема ко­манды и медаль победителя чемпионата. Их обрамляют миниатюрные портреты игроков, тренеров и микроскопичес­кие автографы тех и других. Получил такую же уникальную, выпущенную всего в нескольких экземплярах вазу и «помощ­ник по “Спартаку” без жалованья». Она и сейчас стоит у меня в комнате и напоминает о днях мытарств на футбольном по­прище и борьбы за «Спартак»...

Конечно, Черненко не ограничивался общим руководст­вом, а влезал и во всякие мелочи команды. Руководители ко­манды, естественно, понимали, что высокий уровень покро­вителя позволяет решать почти все проблемные дела, при этом легко, почти без сопротивления оппонентов.

К примеру, надо вызволить хорошего футболиста из ЦСКА или «Динамо». А какой тренер отдаст хорошего игрока добро­вольно? Ясно, нет таких. Сценарии операций походили на ли­хо закрученные детективные романы. Вот один из них. Спар­таковец Вагиз Хидиятуллин в связи с призывом в армию «уводится» в ЦСКА. Со стороны «Спартака» сразу же пред­принимаются попытки отозвать его назад из армейского строя. Сам Хидиятуллин бурно, насколько это позволительно в его положении, протестует. Его, согласно уставу воинской службы, отправляют за строптивость в Закарпатье.

Черненко набирает номер министра обороны Устинова:

• Дмитрий Федорович, твои ребята в ЦСКА того-этого... Надо бы отдать Хидиятуллина «Спартаку». Проси, что хо­чешь, но верни...

И футболист вскоре возвращается в родные пенаты.

Или другой случай: возникли проблемы у динамовца Алек­сандра Бубнова. Не сложились у него отношения с тренерами «Динамо», хочет перейти в «Спартак», а на плечах погоны внутренних войск, вот его и не отпускают. Он — парень с го­нором, начинает нарушать спортивный режим, пропускать тренировки. В наказание его выводят из основного состава и он подолгу сидит на скамейке запасных. Но не сдается.

Бесков торопится к Черненко:

• Выручайте, Константин Устинович! Нужен мне Бубнов позарез. Это ж такой игрок! А у них мокнет с тоски, что оси­новый пень под дождем.

Черненко поднимает трубку связи с министром МВД:

• Слушай, тут твои динамовцы хорошего парня гноят! О ком, о ком — о Саше Бубнове. Знаешь что, давай его ко мне в «Спартак», а? Очень Бесков, понимаешь, за него хлопочет... Ладно, ладно, потом сочтемся... Спасибо!

И, поворачиваясь к Константину Ивановичу:

• Завтра будет у тебя. Доволен?

Вот такие тайные страсти были у «хранителя партии».

И несколько слов, как говорится, вместо эпилога. После того как «Спартак» стал чемпионом страны, сравнительно бы­стро оправившись от столь глубокого падения, дела в клубе пошли в гору. В этом, конечно, была немалая заслуга и Чер­ненко, и тренеров, сумевших укрепить команду и ее матери­альное положение. Акции Бескова поднялись в цене — в кон­це 1979 года он возглавил сборную СССР по футболу и начал ее подготовку к чемпионату мира 1982 года. А за двенадцать лет руководства «Спартаком» Константин Иванович провел огромную работу по воссозданию доброго имени, приумноже­нию чести и славы всенародно любимого футбольного клуба.

С тех пор прошло много времени. Давно ушел из жизни шеф «Спартака» из ЦК КПСС, нет вместе с нами Бескова, братьев Старостиных. Другой стала страна, другим стал спорт в ней, иным стал футбол. Хотя и слышится на трибунах знако­мое: «Спартак — чемпион!» — любимый лозунг болельщиков красно-белых, — команда эта сейчас совсем другая. Другие игроки и тренеры, другие принципы ее организации, иные мотивации в борьбе за место под солнцем у футболистов. Ведь футбол ныне — это откровенно рыночная структура, с огром­ным финансовым оборотом, с хозяевами — денежными воро­тилами, с торговлей игроками — живым товаром, с покупкой зарубежных игроков. Смотришь сейчас встречу извечных со­перников — ЦСКА и «Спартака» и трудно понять, кто с кем играет: у одних — бразильцы и хорваты, у других — смесь из двунадесяти языков. О каком патриотизме здесь может идти речь? Известна цена его — сотни тысяч и миллионы долларов. Или евро.

Но это уже другая песня.

А прежняя, которую исполняли «наши ребята за ту же зар­плату», ушла в невозвратное прошлое.

Наверное, не было в Советском Союзе такого человека, который бы не знал, что главное увлечение Брежнева в часы досуга — охота. При нем она стала основным видом отдыха и развлечения руководителей самого высшего ранга, на нее приглашались самые почетные зарубежные гости.

Это, конечно, было занятие не в его традиционном, «клас­сическом» виде, не таким, каким его понимают тысячи люби­телей этого прекрасного вида спорта, развивающего любовь к природе, воспитывающего в человеке мужество, делающего его физически сильным и выносливым.

Для верхушки ЦК всё было просто: существовали государ­ственные заказники, а в специально созданных охотхозяйствах содержался, подкармливался и охранялся зверь. Прилич­ный штат егерей и обслуживающего персонала был всегда начеку, готовый в любое время к приезду высоких гостей. В охотничьей резиденции всегда было все необходимое для тра­диционных застолий. На лесных полянах и опушках были ус­тановлены соответственно оборудованные вышки, с которых высокопоставленные охотники из ружей и винтовок с оптиче­скими прицелами отстреливали кабанов, лосей и других ди­ких животных. В общем, скорее это была не охота, а хорошо отрежиссированное театральное действо, во главе которого стоял «сам».

В Завидово — охотхозяйство в Тверской области Леонид Ильич приглашал лишь очень близких людей. (По соседству, кстати, находилась и резиденция генсека. Там сегодня распо­лагается загородная резиденция президента России.) Для выс­шего руководства участие в брежневских охотах стало призна­ком принадлежности к тому или иному клану в руководстве страны. Каждый из них понимал: приглашение на охоту — знак особого расположения, и не все удостаиваются такой чести. Случалось, даже будучи больными, приглашенные не могли отказаться от оказанного им доверия — поохотиться в компании генерального — и мужественно скрывали свое не­домогание. Исключением был, пожалуй, лишь Суслов, пани­чески боявшийся простуды. Говорят, не любил охотиться в За­видове и Косыгин, который ездил туда с Брежневым только в «протокольных» случаях — вместе с руководителями других государств. При этом, будучи настоящим охотником, Алексей Николаевич в сопровождении лишь охраны да егеря преда­вался своему увлечению в охотхозяйстве «Барсуки», что в Ка­лужской области. Не поощрял он и выездов своих подчинен­ных на охоту в компании с Брежневым.

...В квартире Черненко раздался телефонный звонок. К те­лефону подошла жена. Звонили от Брежнева, кажется, кто-то из охраны, передавали приглашение на охоту.

• Вы знаете, — отвечала Анна Дмитриевна, — Констан­тин Устинович плохо себя чувствует. Вы как-то скажите Лео­ниду Ильичу...

Но услышав, с кем говорит супруга, трубку взял сам Чер­ненко:

• Да, чувствую себя неважно. Но вы про это не говорите Леониду Ильичу. Скажите, что допоздна работал, очень ус­тал...

Просьбу Черненко передавали в точности, в этом не при­ходилось сомневаться. Но Брежневу был позарез нужен Чер­ненко — для совместного отдыха. Без него ему было скучно.

Чуть позже следовал звонок от самого Брежнева. Звонил он, минуя своих помощников, похоже, с телефонного аппара­та в машине, несущейся в Завидово:

• Костя, бросай работу! Тебе надо отдохнуть. Приезжай, жду!

«Косте» ничего не оставалось делать, как вставать и ехать. И это повторялось из раза в раз, как только Леонид Ильич со­бирался в Завидово. Частенько Черненко возвращался домой простуженным и с температурой. Но отказываться от подоб­ных предложений было не в его правилах.

Я, конечно, вместе с ним на эти охоты не ездил — нечего на них помощникам делать, там работа в основном для охра­ны. Но трофейного мяса довелось отведать, и не раз.

Как-то воскресным вечером в дверь моей квартиры позво­нили. На пороге стоял офицер фельдсвязи, но только не с привычным кожаным портфельчиком в руках, а с объемистым бумажным свертком.

• Вам от Черненко... — загадочно произнес посыльный и передал довольно тяжелую посылку. Беру сверток, вношу его в кухню и разворачиваю. В пакете — шикарный кусок свежей кабанины (бывала и лосятина, всё зависело от того, на кого охотились, или кому как повезет).
• Ну как мясо? — спрашивает меня утром Черненко, пы­таясь спрятать довольный взгляд. — Сам подбил... Здоровая животина была!
• Вы знаете, Константин Устинович, — признаюсь я ему, — пулю в куске обнаружил.
• Я же тебе говорю, что сам подбил, — смеется Чернен­ко. — Вот тебе и свидетельство...

Конечно, сегодня любой желающий может насмехнуться над людьми, которые участвовали в этих охотах — мол, вот до чего дошли подчиненные Брежнева в своем подхалимстве: больные, с температурой, а отказать Леониду Ильичу не могут. Думаю, что в случаях с Черненко это было не так: Константин Устинович тоже любил побродить по лесу с ружьишком, и азарт охотника, тяга к природе брали верх, даже когда он неважно себя чувствовал.

Ну а что же касается обвинений в «подхалимстве», то пола­гаю, каждый из читателей может вспомнить не один случай из собственной жизни, когда нельзя было отказаться от выезда на природу или застолья, потому что на них было получено приглашение от начальства. И не следует строго судить верх­ние эшелоны власти, так как их представители — такие же живые люди, со своими слабостями и пристрастиями. Кон­стантин Устинович не был здесь исключением.

Когда вспоминаешь прошлое, невольно думаешь о том, можно ли было избежать трагического надлома в жизни пар­тии после кончины Черненко, связанного с приходом к влас­ти Горбачева. Речь идет не об обновлении, не о демократиза­ции, не об омоложении руководства КПСС (что давно уже назрело и чего все ждали), а именно надлома, поскольку с вы­соты нынешнего времени отчетливо видно: ломали «архитек­торы» и «прорабы перестройки» всё «до основанья», ломали не только бездумно, но и осознанно.

Понятно, что все это ушло в историю, к которой, как хоро­шо известно, нельзя применять сослагательного наклонения, но всё же... Всё же в критические моменты нашей истории, к сожалению, судьбы партии и страны очень часто зависели от воли случая. И поэтому невольно думаешь о том, что могло быть, если бы...

Если бы, например, преждевременная смерть не настигла секретаря ЦК и члена Политбюро Федора Давыдовича Кула­кова, который скоропостижно скончался в 1978 году в возрас­те шестидесяти лет. А ведь Горбачев был избран именно на его место. Но разве сопоставимы эти две фигуры? Талантливый и перспективный, самоотверженный руководитель, Кулаков не только досконально знал все проблемы сельскохозяйственно­го производства — он унаследовал и привносил в работу пар­тийной верхушки страны здоровый дух родной земли, кото­рой посвятил всю свою жизнь. Более тринадцати лет он возглавлял в ЦК ответственный участок — осуществлял пар­тийное руководство агропромышленным комплексом и отдал этой работе много сил, знаний и опыта.

Помню, как Черненко искренне сожалел об этой утрате. Ведь они были знакомы еще по Пензе, где в сороковых годах более трех лет вместе работали заведующими отделами обко­ма. Затем их пути разошлись. Черненко направили в Молда­вию, а Кулаков остался в Пензе, возглавил облисполком. Поз­же он был заместителем министра сельского хозяйства, министром заготовок России, а позднее стал первым секрета­рем Ставропольского крайкома партии. Их добрые отноше­ния продолжились и в годы совместной работы в ЦК КПСС.

И вот Кулакова нет. Но свято место, как известно, пусто не бывает. На очередном пленуме ЦК предстояло избрать нового секретаря. И, естественно, вся подготовительная работа, как было и всегда, когда дело касалось ответственных кадров, бы­ла поручена Черненко.

Весьма неожиданно для себя я оказался действующим ли­цом небольшой пьесы, в которой одновременно участвовали три генеральных секретаря: в то время действующий — Бреж­нев, будущий — Черненко и следующий за ним — Горбачев. Роль мне выпала эпизодическая, но, тем не менее, вспоминая тот эпизод, я снова думаю, что могло получиться, если бы... Но обо всем по порядку.

Как правило, накануне каждого пленума ЦК приходилось засиживаться в ЦК допоздна. Поручения могли последовать в любое время, и были они самые неожиданные.

Вот и на этот раз раздался звонок от шефа.

• Слушаю, Константин Устинович!
• Виктор, ты сможешь быстро найти Горбачева? Леонид Ильич ждет. Я должен идти с ним к Брежневу и представлять его.
• Постараюсь...

Из услышанного мне стало понятно, что Горбачева, перво­го секретаря Ставропольского крайкома, хотят избрать секре­тарем ЦК вместо недавно умершего Кулакова. Видимо, реше­ние пришло неожиданно, и Черненко получил распоряжение «представить» претендента «пред светлые очи», сам того не ожидая.

Но где искать Горбачева? Обычно секретари крайкомов и обкомов останавливались в гостинице, что на Арбате, в Плотниковом переулке. Звоню туда:

• Горбачева Михаила Сергеевича можно попросить к телефону?
• В город вышел, — отвечает дежурный. — Куда пошел, не сказал.
• Пусть сразу позвонит, как придет, — говорю я в труб­ку. — Черненко или мне.

Проходит 15—20 минут. Во второй раз звонит телефон шефа.

• Ты нашел Горбачева? — В голосе Черненко уже чувству­ется недовольство.
• В гостинице нет. Ищу
• Плохо ищешь.

Снова звоню в гостиницу. Отвечают, что Горбачев не появ­лялся. Обзваниваю несколько отделов ЦК — сельскохозяйст­венный, организационный, пропаганды...

• Нет.
• Не был.
• Не появлялся.

Звоню Черненко:

• Нет его нигде, Константин Устинович.

В ответ слышу раздраженное ворчание:

• Зайди!

Захожу. Сидит туча тучей.

• Где же твой Горбачев?
• К сожалению, Константин Устинович, не могу найти.
• Все проверил? У тебя больше нет каналов? Тогда так! Ес­ли за тридцать минут не найдешь его, то... То у нас есть и дру­гие кандидатуры на секретарство.

Получается, что из-за меня человек может не стать секре­тарем ЦК! Бегом возвращаюсь в кабинет, хватаю аппарат ВЧ, звоню в Ставрополь — там вторым секретарем крайкома у Горбачева работает мой давний приятель по комсомолу:

• Привет, Виктор! Как дела? Давно не виделись... Слушай, есть просьба! Говорить некогда! Где найти твоего шефа в Москве? Дай все телефоны, какие можешь...

Тот смеется:

• Много не нужно. Дам один, но стопроцентный. — Дик­тует быстро, по памяти, я едва успеваю записать эти несчаст­ные семь цифр. Бросаю на место трубку, хватаюсь за обычный городской, накручиваю номер, сообщенный знакомым:
• Алло!
• Здравствуйте, — отвечает женский голос.
• Можно попросить Михаила Сергеевича?
• Минуту.. — Пауза продолжается несколько секунд, труб­ку берет мужчина.

Это не Горбачев. Голос принадлежит другому моему знако­мому — Марату Васильевичу Грамову — хорошему приятелю Горбачева. Узнав, кто звонит, он подзывает его.

• Михаил Сергеевич, срочно приезжайте к Черненко. Очень важное дело...

Снова звонок от Константина Устиновича.

• Нашел?
• Нашел. Сейчас будет. Из-за стола поднял.
• Из-за стола? — не понял Черненко. — Он что? Того- этого? Везти-то его к Брежневу можно?
• Не знаю, — сказал я. — По голосу вроде ничего.

Так Горбачев, не без моих забот, стал секретарем ЦК. Кто знает, не догадался бы я позвонить на Ставрополье, поискал бы его чуть дольше — и стал бы секретарем ЦК КПСС совсем другой человек.

Конечно, все эти мои рассуждения, наверное, не очень серьезные и, во всяком случае, давно уже не имеют никакого зна­чения. А тогда... Перед уходом домой я заглянул в приемную Черненко, и секретарь Зинаида Ивановна, многозначительно посмотрев на меня, с укором сказала:

• Вы где же, Виктор Васильевич, Горбачева такого весе­ленького нашли? Наверное, долго искали?
• В чем дело, Зинаида Ивановна?

Но она только улыбнулась и ничего мне не ответила.

В одном из именитых московских театров — МХАТе был подготовлен спектакль о революции по пьесе известного драматурга, но комиссия его не приняла. Камнем преткнове­ния стал выведенный в этом спектакле образ Ленина — слишком далекий от общепринятых канонов и поэтому слишком непривычный. Выходило, будто бы и у Ленина бы­ли серьезные ошибки, а его последователи их только усугу­били. Да и поднятые в пьесе другие проблемы наталкивали на определенные размышления, прямо скажем, не очень ве­селые. Слишком далекой оказывалась наша реальная жизнь от авторской трактовки того, что завещал Ленин своим на­следникам и потомкам. Кроме того, впервые со сцены про­звучали некоторые ленинские характеристики его ближай­ших соратников.

Речь шла о спектакле по пьесе М. Шатрова «Так победим!», поставленном О. Ефремовым.

Сначала попытался прорваться к Брежневу обиженный ре­жиссер, а следом за ним — и драматург. Лично хотели объяс­нить Леониду Ильичу, что спектакль хороший и предложить ему самому в этом удостовериться.

Но работа аппарата выстроена так, что к Брежневу с подоб­ными «пустяками» не прорвешься. Для приема подобных по­сетителей с такими вопросами есть Отдел культуры. В крайнем случае, «начальник штаба» — секретарь ЦК КПСС, он же за­ведующий Общим отделом Константин Устинович Черненко.

Встреча с Шатровым и Ефремовым была назначена не сра­зу, а через несколько дней. За это время нужно было получить о пьесе необходимую информацию, посоветоваться с людьми опытными, компетентными — как же иначе?

В назначенный срок гости из МХАТа были у Черненко, рассказали ему о спектакле и, естественно, пригласили в те­атр. Константин Устинович от приглашения не отказался, но идти в театр сам не собирался. Тут все дело в «политике»: при­ди он в театр лично, там сразу многие скажут (больше того — в газетах напишут), что на спектакле присутствовал член По­литбюро, секретарь ЦК КПСС и т. д. А это, считай, уже почти что одобрение спектакля, путевка в жизнь для него.

• Ты, Виктор, как к театру относишься? — хитро спраши­вает меня Черненко, когда гости ушли, и, не дожидаясь отве­та, говорит: — Вот и отлично! Свяжись с Ефремовым. Извест­ный драматург Шатров пьесу написал, «Так победим!» называется, а Ефремов ее поставил. Сходи посмотри, потом доложишь.

Не успел я вернуться в свой кабинет, как уже звонит теле­фон. На проводе сам Шатров:

• Виктор Васильевич, ждем вас непременно. Билетик в партер приготовлен. Четвертый ряд устроит?

Прихожу на спектакль. Шатров радуется, сажает меня ря­дом со своей родственницей, чтоб приглядывала, что ли? Си­жу, смотрю на сцену.

Очень понравилось тогда, как Александр Калягин играл Ленина: сильно, мощно, с напором! Помню, особенно мне понравилась сцена встречи вождя революции с Армандом Хаммером.

После спектакля меня взяли под локоток и повели в ре­жиссерскую, где был накрыт небольшой столик — немного спиртного, закуска из буфета. Кроме драматурга Шатрова и режиссера театра там никого больше не было, так что разго­вор, по планам его организаторов, намечался быть довери­тельным.

• Ну как? — спрашивает Ефремов, разливая по рюмкам коньяк.
• Мне понравилось, — честно говорю я. — Александр Ка­лягин хорош. Мне вообще нравится этот артист...

Ефремов довольно кивает.

• Конечно, Ленин у вас не канонический, не иконный, — продолжаю я. — Но ничего оскорбительного нет. Не знаю, что там такого страшного товарищи от культуры углядели? Похо­же, перестраховываются.

Тут и Калягин в комнату заглянул. Веселый. Выпили еще по рюмке. Поговорили вчетвером, все обсудили.

На следующий день прихожу к шефу, докладываю:

• Понравился мне спектакль, Константин Устинович. Особенно сцена с Хаммером. Там Ленин с молодым капитали­стом очень здорово разговаривает. Да вы сами сходите как-ни­будь, посмотрите.
• Как-нибудь схожу... — неопределенно отвечает Чернен­ко и на этом считает тему исчерпанной, больше к ней не воз­вращается.

Сам на спектакль он не пошел, но, видимо, кому надо — сказал, что надо — сделал, на кого надо — надавил, и спек­такль был выпущен. О нем в то время много писали в газетах, так как он стал заметным явлением в театральной жизни Москвы. А в 1983 году за эту пьесу М. Шатров был удостоен Государственной премии СССР.

Лишь с годами меня стали преследовать сомнения: прав ли я был тогда, может, не усмотрел что-нибудь важное? Но ведь для меня, как и для многих других партийных функционеров, только со временем стало ясно, что для либеральных кругов «очищение образа Ленина» стало лишь началом подготовки к открытию шлюза, через который на народного вождя обрушил­ся огромной поток лжи, не ослабевающий и поныне. Тогда же все мы, жаждущие оздоровления и обновления партийно-государственной системы, верили в искренность намерений лю­дей, обратившихся к поиску «исторической правды». Я не хо­чу поставить под сомнение деятельность тех или иных мастеров культуры — многие из них заблуждались искренне и только потом поняли, кому на руку их творческие искания. Но до этого всем нам пришлось пережить страшное время крушения светлых надежд, которые зарождались в начале восьмидесятых.

Как-то, уже в наши дни, мне на глаза попалась одна из позд­них рецензий на пьесу «Так победим!». Ее автор, подводя итог своим размышлениям о ней, заканчивал статью словами: «Тьма сгущалась перед рассветом». Наверное, никуда не денешься от того, что для кого-то развитие событий через несколько лет после выхода спектакля, прежде всего «перестройка» и крах великой державы, воспринималось как «рассвет». Но, по-мо­ему, более точно передают смысл происходившего тогда дру­гие слова: «Тьма сгущалась перед закатом».

...Черненко все же привел на спектакль Брежнева, только гораздо позже. Тогда сразу все газеты захлебнулись в восторге: «Генеральный секретарь ЦК КПСС. Председатель Президиу­ма Верховного Совета СССР..» и т. д. В общем, почтил МХАТ своим присутствием выдающийся деятель современности.

• Ну, как спектакль? — осторожно спросил я на следую­щий день Константина Устиновича. — Не ошибся я тогда?
• Хороший спектакль. Не ошибся.
• Леониду Ильичу понравилось? — поинтересовался я.

Черненко нахмурился и довольно неприветливо буркнул:

• Мне кажется, он не понял, куда его привели. Перепутал что-то...

 

Глава седьмая

ПОСЛЕ БРЕЖНЕВА

Смена главных идеологов КПСС.

Противостояние в Политбюро.

Читая западных аналитиков. Время Андропова.

«Хранитель партии» в опале

 

Для руководства ЦК КПСС 1982 год стал особенным — в, казалось бы, монолитном Политбюро появилась трещина, возник дисбаланс сил. Все началось со смерти Суслова, кото­рый скончался в начале года, в феврале, на восьмидесятом го­ду жизни. Идеолог-ортодокс, он 35 лет был у руля теоретиче­ской деятельности партии, всей партийно-пропагандистской работы. Свою карьеру Суслов начал еще при Сталине, став секретарем ЦК в 1947 году, и не случайно похоронили его у Кремлевской стены рядом с могилой Иосифа Виссарионо­вича. Преданно и старательно обосновывал он идейную не­погрешимость сталинского курса. А после этого без всяких сомнений воспринял новую линию партии, проводимую Хрущевым, и внес весомый вклад в пропагандистское обес­печение его «великого десятилетия». С неменьшим рвением Михаил Андреевич руководил идеологическим фронтом в го­ды Брежнева.

Можно сказать, что с уходом из жизни Суслова завершалась целая эпоха в идеологической работе КПСС, характерными чертами которой стали догматический подход к освоению марксистско-ленинского наследия, стремление приспособить теорию к нуждам и прагматическим целям первых лиц партии и государства, начетничество и цитатничество.

Вставал вопрос: что же будет дальше происходить в этой важнейшей сфере деятельности КПСС, которая в конечном счете определяет всю политику и практические шаги партии? Ход развития событий пытались предугадать не только широ­кие круги партийных функционеров, но и работники печати, деятели искусства и культуры, творческая интеллигенция. Вполне понятен проявлявшийся ими живой интерес к тому, что будет предложено гражданам страны в качестве мировоз­зренческих ценностей, главных задач общественного разви­тия и основных стимулов поступательного движения, которое на глазах теряло свои темпы. Однако со сменой главного иде­олога, роль которого была возложена на Андропова, избран­ного после смерти Суслова секретарем ЦК и членом Полит­бюро, ясных ответов на этот вопрос так и не последовало.

Дело, конечно, не только в том, что бывший председатель КГБ еще не имел того веса и положения в партии, какими об­ладал Суслов, и некоторое время его в Политбюро заслоняла фигура Черненко, который стал там фактически вторым ли­цом. Было ли Андропову по силам преодолеть инерцию пред­ставлений и мышлений его предшественников на идеологиче­ском поприще — вот в чем главный вопрос. И однозначно на него ответить очень трудно. Во всяком случае, позднее, когда он был избран генсеком, стало ясно, что в качестве конструк­тивного направления движения была избрана главным обра­зом работа с кадрами и политика «закручивания гаек».

Безусловно, была сделана попытка переосмыслить сло­жившиеся представления о социалистическом обществе, о сохраняющихся в нем противоречиях. Было ясно, что важ­нейшая работа Андропова — «Учение Карла Маркса и неко­торые вопросы социалистического строительства в СССР» — возникла не на пустом месте, а в результате серьезных размы­шлений. Но пока в ней можно было обнаружить лишь поста­новку задач, но не пути их решения, которые были только обозначены. Иными словами, статья, несомненно, подталки­вала к размышлениям, порождала какие-то надежды и смут­ные ожидания, но не давала ощущения определенности. Это в полной мере относится и к выводу о том, что переворот в отношениях собственности при социализме — не одновре­менный акт, а превращение «моего», частнособственническо­го, в «наше», общее — дело непростое, длительный и много­плановый процесс.

Не было еще четкой программы действий в этом направле­нии и после июньского пленума ЦК КПСС 1983 года, на ко­тором Андропов подчеркнул, что мы еще до сих пор не изучи­ли должным образом общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, осо­бенно экономические. Там же отмечалось, что партия вынуж­дена действовать эмпирически, нерациональным способом проб и ошибок, однако образ ее действий по-прежнему оста­вался прежним.

...Брежнев в последние месяцы своей жизни из-за плохого здоровья был вынужден работать в щадящем режиме, по два- три часа в день. Но половина даже этого времени уходила на отдых. Средства массовой информации неустанно поддержи­вали у народа веру в трудоспособность генсека, все время пуб­ликовали его фотографии, не исчезали со страниц централь­ных газет его интервью и беседы с корреспондентами, направ­лялись приветствия трудовым коллективам по всяким, приличествующим вниманию Леонида Ильича, случаям.

Мне кажется, что работу Политбюро не миновал бы пол­ный паралич, если бы не Константин Устинович Черненко, а для Брежнева — по-прежнему «Костя». В этот период «Костя» составляет распорядок дня своего шефа, планирует график его работы и отдыха. Каково состояние генсека, таков и график.

Но было бы ошибочным считать, что жизнь в стране стала замирать, наступал какой-то «застой». Страна жила в напря­женном трудовом ритме. На полную мощь работали заводы и фабрики, не утихала трудовая страда на полях и фермах, стро­ились дома и объекты соцкультбыта, не стояла на месте наука, а система народного образования по праву считалась одной из лучших в мире.

Отлаженная схема управления страной, опирающаяся на стабильность и предсказуемость любого своего звена, находи­лась в работоспособном состоянии и была достаточно эффек­тивной. Как бы либеральные демократы ни порочили в конце восьмидесятых годов работников партийных и государствен­ных органов, всё созданное позднее на руинах насильственно разваленной советской системы руководства напоминало жалкую пародию на то, что было. Консолидированные вокруг идеи разрушения, новые «управленцы» созидать что-либо так и не научились. Да и сегодня мало что изменилось к лучшему, а о масштабах невиданной в истории России коррупции мы уже упоминали.

Хочется отметить главное: что бы ни говорили, прежний партийно-бюрократический аппарат умел работать. Аппарат ЦК КПСС в период Черненко стал настоящим мозговым цен­тром страны, в котором накапливалась и хранилась, в том числе и в электронной базе данных, важнейшая информация. А в наши дни, даже при самых современных информацион­ных технологиях, вряд ли управленческий аппарат обладает такими доскональными знаниями о положении дел в стране, которыми располагал раньше главный штаб партии. Тогда при необходимости можно было в кратчайшие сроки составить де­тальное представление о ситуации во всех отраслях экономи­ки, в науке и образовании, социальной жизни, вплоть до каж­дого района и населенного пункта, завода, совхоза, учебного заведения. Не составляло никакого труда проследить и дина­мику развития той или иной сферы за несколько лет или даже пятилеток.

Я далек от мысли идеализировать что-либо из прошлого. Но не дают покоя отказ от огромного опыта, накопленного в советское время, варварское к нему отношение. Несмотря на огромные проблемы, страна тогда развивалась поступательно, и тот, кто знаком с реальным положением вещей, никогда не назовет эти годы «застойными». Особенно нелепо говорить о «застое», сравнивая это время с крутым обвалом экономики и культуры в стране, случившимся в результате бездарного правления Горбачева.

«Демократические» пропагандисты выдвинули версию, будто советская экономика жила на «нефтедолларовой игле», но такое утверждение совершенно не соответствует действи­тельности. В 1980 году экспорт в страны, не входившие в эконо­мическое сообщество государств социалистического лагеря, составил 34,9 миллиарда долларов, а импорт — 32 миллиарда. Потом цены на нефтяном мировом рынке стали падать, и в 1986 году экспорт в связи с этим снизился до 30 миллиардов, а импорт упал до отметки 29,4 миллиарда долларов. Для сравне­ния: в этот же период валовой национальный продукт СССР составил 799 миллиардов рублей, произведенный националь­ный доход — 587,4 миллиарда, а доходы государственного бюд­жета выразились в сумме 419,5 миллиарда рублей. Можно ли на этом фоне считать экспорт в 30 миллиардов рублей (заме­тим, что курс доллара тогда практически был равен рублю) чем-то весьма существенным, чтобы сравнивать его с иглой, держащей на себе всю экономику?

Так рассуждать, конечно, по меньшей мере, наивно. И без экспорта нефти Советский Союз снискал себе славу мощней­шей экономической державы, чей потенциал смог выдержать впоследствии много ударов, в том числе и перестройку Горба­чева, и беззастенчивый грабеж страны в девяностые годы. За счет его и поныне еще держатся на плаву инфраструктура эко­номики, добыча нефти и газа, обороноспособность России, ее ракетно-ядерный шит. Мировой кризис со всей полнотой об­нажил, что за последние два десятилетия в стране, по сути де­ла, ничего путного не создано — вот теперь-то она и живет только за счет торговли нефтью и газом, сидит на пресловутой «нефтедолларовой игле».

Поэтому-то ничего и не остается нынешним кремлевским идеологам и пропагандистам, кроме как искажать историю и рассказывать молодым людям байки об очередях в советских магазинах — за продовольствием, водкой, товарами первой необходимости. Да, было такое. Но не было ни одной семьи, которая бы недоедала, страдала от нехватки мясных, молочных и рыбных продуктов, потребление которых сейчас даже в сравнении с «голодными» восьмидесятыми снизилось в полтора раза и более. Итог? От дефицита качественных и натуральных продуктов питания, употребления огромного количества сур­рогатов, наконец, элементарного недоедания людей из мало­имущих слоев население России медленно вымирает: числен­ность ее жителей менее чем за два десятилетия сократилась на десять миллионов человек. Страна находится на пороге демо­графической катастрофы, наступление которой нынешний кризис может только ускорить.

...Спокойно-размеренная жизнь в стране и стиль аппарат­ной работы в ЦК КПСС были нарушены смертью Брежнева. Умер он неожиданно — уснул и не проснулся. Охранники его 40 минут пытались реанимировать, но безуспешно. Если при­нять во внимание состояние здоровья и возраст Леонида Иль­ича, то выглядит странным, даже невероятным, тот факт, что в злополучную ночь на даче не оказалось даже дежурной меди­цинской сестры. И это притом что после обширного инфарк­та в 1975 году его чудом вытащили с того света и он мог в принципе умереть в любой момент. А ведь как мне потом рас­сказывали люди из окружения Брежнева, опасные симптомы начали проявляться с вечера — поужинал Леонид Ильич и на боль в горле пожаловался: «Тяжело глотать...» Его спросили: «Может, вызвать врача?» Он в ответ: «Нет, не надо!» Телевизор смотреть не стал, а поднялся из-за стола и пошел спать. Утром охранники обнаружили его тело еще теплым. Умер!

В стране эту новость еще долго не сообщали. По переда­чам радио и телевидения можно было, конечно, догадаться о том, что произошло: музыку по всем каналам передавали тор­жественно-печальную, из классического репертуара. Вечером 10 ноября министр внутренних дел Щелоков, поздравляя ра­ботников милиции с профессиональным праздником, имени Брежнева ни разу не упомянул. Случай беспрецедентный. А концерт эстрадных звезд, который всегда давали по случаю праздника, не состоялся. Опустился гнетущий занавес неопре­деленности, хотя, конечно, многие подозревали о случившем­ся несчастье.

Помню, на всякий случай я позвонил в приемную и поин­тересовался, не нужен ли.

• Константин Устинович тобой не интересовался, — от­ветил дежурный.

Я знал, что началось заседание Политбюро. Что там проис­ходит — тайна за семью печатями! Правда, довольно скоро выяснилось, кто назначен председателем «похоронной ко­миссии», а он, по традиции, всегда будущий генсек. Встретил в чуть ожившем коридоре коллег — они и рассказали.

А по радио из-за рубежа свои версии спешат изложить: «...Борьба за власть началась не в это хмурое ноябрьское утро 10 ноября, а гораздо раньше — еще при Брежневе. И рвался к ней, конечно же, Андропов. По “закону” он стать Ге­неральным не может — слишком далек от Брежнева. Перед ним длинная очередь секретарей ЦК, а под первым номе­ром — Черненко. Но за Андроповым стоит не очередь из пре­тендентов, за ним стоит Комитет государственной безопасно­сти, который имеет досье на каждого претендента и в нужный момент может припомнить все прегрешения перед Богом, Ца­рем и Отечеством!..

На Черненко, похоже, в КГБ ничего нет — его нельзя опо­рочить! Он один из немногих членов ЦК не вовлечен ни в ка­кую коррупцию, не берет взяток, не прелюбодействует...»

Вот такие сообщения понеслись тогда в эфир из-за рубежа, и в них уделялось тогда выигрышным качествам Черненко не­мало времени. Но последуем за дальнейшими рассуждениями западных комментаторов:

«Для Андропова эта черненковская “чистота” — неваж­ное качество. Его трудно опорочить. А ведь с Брежневым, проживи он чуть дольше, эта операция прошла бы успешно: в самом начале 1982 года вокруг имени Брежнева закрутился целый ряд интригующих событий и фактов. Начали интен­сивно распространяться слухи о том, что генсек резко и бес­поворотно “впал в маразм”, потом была произведена “утеч­ка информации” о незаконных валютных операциях детей генсека, при этом говорилось, что они чуть ли не бегут за границу».

И пошло-поехало в том же духе. Интересно было послу­шать, как зарубежные голоса нагоняли страх на обывателя: «...Еще не успело остыть тело покойного, как на отдален­ных улочках Москвы загремели траками танки гвардейской Кантемировской дивизии, из кузовов крытых брезентом гру­зовиков посыпались на заснеженный московский асфальт солдаты дивизии госбезопасности имени Дзержинского. Их присутствие служит как бы катализатором для работы Полит­бюро в правильном направлении на этот час; как нам сооб­щают из Москвы, Политбюро расколото как минимум на два лагеря. Тихонов и Кунаев голосуют за Черненко. Устинов, Гро­мыко и Романов -- за Андропова. Кузнецов и Рашидов никак не могут занять определенной точки зрения. Кириленко и Пельше постарались отсутствовать по уважительным причи­нам. Щербицкий, Демичев, Пономарев и Горбачев, сперва бывшие на стороне Черненко, быстро сориентировались и встали на сторону солдат и танков, то есть Андропова...»

Нужно отдать должное западным журналистам: они умеют быстро соорудить правдоподобную информацию, да еще с множеством подробностей. Солдаты, танки, дивизии... Ниче­го этого, конечно, не было, хоть кого угодно в Москве спроси­те — никто не видел в эти дни танков, они гораздо позже в столице появились, в августе 1991-го... в октябре 1993-го. Но кое-что в этих сообщениях было похоже на истину. Например, противостояние Андропов — Черненко и анализ расклада сил. Все это было. В Политбюро активизировалась борьба за власть, наметилось противостояние, цель которого — если не выдвинуться на самый верх, то хотя бы всеми силами попы­таться сохранить свои личные позиции. Но, тем не менее, го­лосование на внеочередном пленуме прошло единогласно: генсеком избрали Андропова.

Юрий Владимирович, совсем недавно вырвавшийся из ап­парата КГБ на простор идеологического фронта (это произо­шло, как мы уже знаем, менее года назад — после смерти Сус­лова), не был настолько сведущ во всех тонкостях аппаратных игр, чтобы свободно ориентироваться во всех их хитросплете­ниях. Здесь зубр — Черненко, который почти 20 лет находит­ся в самом сердце партийной бюрократии. Конечно, вокруг Андропова много новых, свежих сил, молодых кадров, но им тоже было бы неплохо хоть немного «повариться» в этом выс­шем партийном котле, набраться опыта. Как ни крути, но Ан­дропову на первое время был нужен человек, который знал аппарат, который умел работать и смог бы управлять деятель­ностью Центрального комитета. Хотя после внезапной кончи­ны Брежнева Черненко не стал первым человеком в партии, но лишать его сразу же положения второго лица в Политбюро не имело смысла — на первых порах он был нужен как опыт­нейший аппаратчик.

Пожалуй, с самого первого дня прихода Андропова к влас­ти ему, как свежеиспеченному генсеку, стали самое присталь­ное внимание уделять западные политологи-«кремленологи», а также специалисты-«советологи» из ЦРУ. Я знакомился со многими аналитическими материалами, подготовленными по зарубежным публикациям тех лет, авторами которых были из­вестные специалисты по Советскому Союзу: Роберт Дэниелс, Северин Биалер, Джерри Хав, Стивен Коэн, Мартин Эбон, Уолтер Лакар, Арчи Браун, Роберт Сервис и ряд других. В свое время соответствующие службы КГБ постоянно анализирова­ли и систематизировали подобные исследования и периоди­чески информировали об этом ЦК КПСС. Эти материалы по­ступали к руководству ЦК через Общий отдел и конечно же мне, помощнику Черненко, были хорошо известны.

Все западные авторы, во-первых, скрупулезно наблюдали за первыми и последующими шагами Андропова как во внут­ренних, так и в международных делах. И это было, конечно, не случайно. Запад ждал серьезных перемен в СССР после Брежнева и конечно же определенные надежды возлагал на то, что новый генсек возглавит движение за либерализацию советского строя.

Во-вторых, знакомые нашим спецслужбам зарубежные аналитики сосредоточили внимание на биографии Андропо­ва, на страницах его прошлой службы. Своими многочислен­ными публикациями они как бы исподволь и ненавязчиво ориентировали нового руководителя партии и его «команду» на поворот политики КПСС в сторону либерально-демокра­тических ценностей. Для примера я приведу несколько выдер­жек из таких публикаций, обратив внимание на то, что в них нередко упоминается и Черненко.

Так, в феврале 1983 года появилась статья в американском журнале «Харперс». В ней, в частности, говорилось, что «в хо­де своей успешной борьбы за власть Андропов продемонст­рировал умелое и очень циничное использование развединформации, что почти наверняка сделало его намного более серьезным противником с точки зрения Запада, чем был Брежнев».

Западные советологи отмечали быстроту, с которой Анд­ропов сосредоточил в своих руках те должности и посты, ко­торых так долго и трудно добивался Брежнев. Он стал Гене­ральным секретарем партии, Председателем Президиума Верховного Совета СССР, Председателем Совета безопаснос­ти и Верховным главнокомандующим вооруженными силами. Легкость, с которой он все это приобрел, была показателем не только его способности использовать власть, но и желания ру­ководства страны и политической элиты быстрее пройти пе­реходный период и приступить к решению накопившихся проблем.

В книге Б. Л. Прозорова «Рассекреченный Андропов: взгляд извне и изнутри» (М.: Гудок, 2004) также есть ссылки на мнения западных аналитиков. «Преимущество Андропова, — указывали они, — состояло в том, что у него была репутация сильного руководителя и человека, квалифицированно разби­рающегося в сложных проблемах, — сочетание, бывшее в де­фиците у других членов Политбюро. Коалиция, приведшая Андропова к власти, вероятно, включала как старых членов Политбюро, так и самых молодых членов Секретариата ЦК КПСС. Пожилые члены Политбюро, вроде министра оборо­ны Дмитрия Устинова, из-за возраста не претендовали на выс­ший пост в государстве, чувствовали себя более комфортно при Андропове, который имел за плечами определенный и бо­лее независимый послужной список, нежели Черненко, чья карьера заключалась в том, чтобы быть только помощником Брежнева. Позиция Устинова имела решающее значение, так как за ним были и поддержка армии, и близость к КГБ. Наи­более вероятно то, что этот фактор привел в конечном счете к полной победе Андропова».

По мнению Роберта Дэниелса, успех Андропову обеспечи­ла не только поддерживавшая его коалиция, которая включа­ла несколько старых членов Политбюро. Для них Андропов был человеком, сделавшим карьеру самостоятельно, в отли­чие от Черненко, долгое время бывшего тенью Брежнева. Кроме того, Андропов пользовался поддержкой и более мо­лодых членов Секретариата, которые искали такого канди­дата, который, опять-таки в отличие от Черненко, хотел бы отойти от политики Брежнева и ассоциировался как со сме­ной стратегии, так и с сильным руководством. Дэниелс ут­верждал, что, по его данным, многие руководители, включая министра обороны Устинова и министра иностранных дел Громыко, были недовольны брежневской политикой безуча­стной констатации копившихся проблем, отсутствием дейст­венных мер по их разрешению, что, в конце концов, и приве­ло к экономической стагнации и повсеместной коррупции. Эти люди в Политбюро считали, что избрание Черненко бы­ло бы в русле сохранения прежней негативной тенденции. Все эти обстоятельства, безусловно, помогли Андропову сло­мить оппозицию со стороны Черненко. Предопределило ус­пех борьбы Андропова за высший пост в партии и государст­ве его пятнадцатилетнее пребывание в КГБ.

Даже по отдельным высказываниям западных наблюдате­лей (а подобных публикаций в западной печати было немало) создается впечатление скоординированного выступления За­пада против Черненко — «хранителя партии», которого они в обозримом будущем все-таки видели возможным кандидатом в генсеки.

Сразу же после своего избрания Андропов развернул до­вольно бурную деятельность. Каждую неделю — встречи, со­вещания, беседы на высоком уровне. До сентября 1983 года не проходило ни одной недели, ни одного дня, чтобы Андропов не встретился с кем-нибудь из партийных и государственных руководителей, директоров крупных предприятий, предста­вителей общественности. Он все время находился на людях, все время — за столом переговоров. Стоит упомянуть и знако­вую встречу с рабочими станкостроительного завода им. Орд­жоникидзе, на которой он изложил свою программу действий на ближайшее время и, естественно, получил полное ее одоб­рение со стороны трудящихся.

Но мало кто в то время знал, что Андропов был тяжело и неизлечимо болен. Выглядел он неважно, хотя на встречах с зарубежными делегациями неизменно улыбался, держал се­бя в руках. Его графики работы свидетельствуют о кипучей энергии — не успевала отъехать одна делегация, как наезжала другая. Все должны были обратить внимание, что к рулю госу­дарства и партии наконец-то пришел новый человек — энер­гичный, сильный и у него большие планы по преобразованию страны и общества.

С самого начала своего правления Юрий Владимирович решил встряхнуть страну, добиться роста показателей разви­тия в разных сферах хозяйства, задумал ряд реформ. Надо бы­ло активизировать ЦК, расшевелить правительство, привести в действие новые силы. Но чтобы достичь всего этого, Андро­пову нужно было рано или поздно «задвинуть в угол» доста­точно сильного, но, как он полагал, консервативного аппа­ратчика и бюрократа Черненко.

В чем же была сила Черненко и почему его опасался но­вый генсек? Константин Устинович к тому времени в значи­тельной мере сконцентрировал в своих руках руководство экономикой и идеологией, осуществлял всеобъемлющий контроль над проводимой в партии кадровой политикой и обладал разнообразными и прочными связями внутри самого аппарата ЦК, связями, которые нарабатываются годами. Не следует забывать, что знал Черненко всевозможных тайн и секретов ничуть не меньше бывшего председателя КГБ СССР, а иногда и располагал гораздо большей, чем он, ин­формацией. Такая уж была у него обязанность как заведую­щего Общим отделом ЦК — быть в курсе всех закулисных дел, в том числе и по линии КГБ. Тут уместно напомнить, что Андропов редко обращался к Брежневу напрямую, чаше дей­ствовал по официальному каналу — через Общий отдел, и лишь изредка — через подчиненную ему охрану, телохрани­телей Леонида Ильича.

Что надо было сделать, чтобы лишить Черненко, еще оста­вавшегося вторым человеком в партии, той опоры, какую он имел в аппарате ЦК КПСС? Прежде всего обновить кадры, омолодить их — ведь в этом была и объективная потребность. Это Андропов прекрасно понимал, это и определило его ли­нию на смену кадров, которую он проводил в ЦК решительно и последовательно. Из кандидатов полноправным членом По­литбюро становится Гейдар Алиев, бывший руководитель КГБ Азербайджана, а значит, проверенный, свой человек. Секре­тарем ЦК избирается Николай Рыжков, а по степени доверия со стороны Андропова, пожалуй, всех превосходит молодой Горбачев.

Второе, и не менее важное — необходимо было лишить Черненко руководства Общим отделом. И это было сделано. Константин Устинович, став вторым человеком в партии, воз­главил идеологический участок работы.

За 15 месяцев, в течение которых Андропов был у власти, Черненко появляется на людях всего несколько раз, причем такие случаи в буквальном смысле можно пересчитать по пальцам. Вот он встречает и провожает в аэропорту мозамбикскую делегацию (но в самих переговорах, кстати, не участву­ет). Его можно было встретить на торжественном собрании, посвященном 165-летию со дня рождения Карла Маркса, од­нако на вечере в честь дня рождения Ленина, где собрались все деятели партии и государства, он отсутствует. Черненко участ­вует в похоронах Пельше, выступает с докладом на июньском пленуме...

На этом перечислении можно было бы поставить точку, ес­ли бы не еще одно событие. Связано оно было с избранием Андропова на президентский пост, хоть и назывался он тогда иначе. Так уж сложились обстоятельства, что без Черненко Юрий Владимирович обойтись не мог. 17 июня 1983 года на открытии сессии Верховного Совета СССР Константин Усти­нович выступил с очень короткой рекомендацией: «Предлагаю избрать товарища Андропова Юрия Владимировича Предсе­дателем Президиума Верховного Совета СССР..» И Андропов получает то, что ему крайне не хватает, — должность номи­нального руководителя государства. В этот момент он выгля­дит физически немощным и выступает буквально через силу. Но факт остается фактом — отныне он обладает всей полно­той власти в стране.

После этого Черненко был настолько надежно «упрятан» Андроповым, что даже не получил приглашения на проведен­ную с огромной помпой торжественную встречу руководст­ва ЦК с ветеранами партии. На ней присутствовали, помимо Андропова, секретари ЦК Романов, Зимянин, Капитонов, Рыжков. За столом президиума — одна «молодежь», а открыл встречу самый молодой член Политбюро Горбачев. Именно он представил участникам встречи генсека, который стремился заручиться поддержкой ветеранов и хотел подчеркнуть, что он преемник партийной и государственной власти, наследник лучших традиций КПСС.

Вскоре Черненко и вовсе надолго исчезает из поля зрения. Куда? Он отправляется в отпуск, где так неудачно откушает копченой ставриды и надолго уляжется на излечение. А ведь как хорошо начинался тогда отдых на берегу Черного моря! Вместе с Константином Устиновичем отдыхали его жена Анна Дмитриевна, сын Владимир со своей супругой, внук Костя, которому было два с половиной года. У меня такая поездка была первой, поскольку раньше Черненко помощников «в от­пуск» не брал. Сыграло свою роль то, что он собирался при­ступить к работе над воспоминаниями.

Запомнилось, как постоянно ворчал Черненко на своего охранника Владимира Маркина — уж слишком плотно тот его опекал, мешал вдоволь поплавать.

• Ты чего, Володька, все возле меня крутишься? Я же луч­ше тебя плаваю, у меня закалка — енисейская. — И снова плывет на спине за запретные буйки.

Чувствовалось, что теплый и влажный морской воздух по­шел ему на пользу: посвежел и будто помолодел Константин Устинович. И все бы хорошо, если бы в один прекрасный лет­ний вечер ему не передали увесистый пакет рыбы. Ставрида была на удивление хороша, и угощалась ею вся семья. А ночью Константину Устиновичу стало плохо — только ему одному.

• Что же с ним произошло? — спросил я по возвращении в Москву у главного медика страны академика Чазова.
• Вирусная инфекция...

Как хочешь, так и понимай. Только здоровье Черненко оказалось настолько подорванным, что оправиться после от­равления он полностью так и не смог...

...А в сентябре надолго угодил на больничную койку и Ан­дропов. День и ночь он был связан шлангами с аппаратом «ис­кусственная почка» и навсегда исчез с экранов телевизоров и со страниц газет. Но зато на них поочередно появляются дру­гие — и молодые, и старые: Тихонов, Устинов, Громыко, Али­ев. Горбачев, Рыжков... И ни разу не будет упомянут Чернен­ко. Иначе как опалой это не назовешь.

Хочу подчеркнуть при этом, что ни в коем случае нельзя думать, будто Черненко был таким невниманием обижен и на­строен против Андропова, из-за чего не видел необходимости изменений в жизни страны и партии, в сложившемся характе­ре управления государством. Вовсе нет. И еще раз повторю то, о чем уже говорил в начале книги: Константин Устинович был прежде всего человеком высокого партийного долга и никог­да не выдвигал свои личные амбиции или интересы на первый план — они для него мало что значили. Но его откровенно на­стораживали некоторые тенденции в стиле руководства Юрия Владимировича, при котором методы работы КГБ все заметнее просачивались в партийную жизнь. Это особенно стало заметно, когда начали появляться громкие дела против преж­них сторонников Брежнева, его ближних.

Вызывало беспокойство и другое: многие партийцы новой волны, выдвинутые на работу в ЦК КПСС, больше всего сил тратили на освоение положенных им привилегий и использова­ние широких возможностей для дальнейшей карьеры и безбед­ной жизни, которые открывали им связи в высших эшелонах власти. Они не вылезали из загранкомандировок, наводили (на всякий случай) личные контакты с различными деятелями внутри страны и лидерами зарубежных государств — короче говоря, с удовольствием примеряли на себя «бремя высокой ответственности».

Но не всё оказывалось им под силу, не всё было так легко и просто. Постепенно выяснялось, что для того, чтобы изме­нить к лучшему окружающую действительность или хотя бы свою личную жизнь, мало еще занимать высокий номенкла­турный пост. Аппарат, в который пришли молодые партийцы (часто без опыта работы «на земле», в низовых партийных и государственных звеньях), жил по своим, понятным немно­гим законам, и его нельзя было перестроить в одночасье по чьему-то, пусть даже самому высокому, желанию. Какой вы­вод можно сделать из опыта того времени? Если в аппарат слишком быстро, без должного присмотра и осторожности внедряются молодые силы, то начинается их естественное от­торжение. Увы, сплав опыта и молодости легко деклариро­вать, в жизни всё гораздо сложнее.

Энтузиазм многих ветеранов Политбюро, наблюдавших за «юной порослью», сменился недовольством. Они вдруг забыли о конкуренции между собой и стали противиться такому «омо­ложению». Объединившись на такой «платформе», Тихонов, Кунаев, Щербицкий, Гришин, Черненко попытались, на пер­вых порах еще тихо и тайно, а потом все более решительно, воспрепятствовать кадровой политике Андропова. И Юрий Владимирович, которого одолевала болезнь, практически ни­чего не смог сделать — перетряска кадров по его усмотрению закончилась на полпути к задуманному.

Здесь следует отметить, что сам Андропов, сформировав­шийся на работе в КГБ, тоже очень плохо представлял себе психологию партийного аппарата, не мог предположить, что тот имеет обидчивый нрав, капризный, а порой и мститель­ный характер. Ни Гришин, ни Щербицкий не простили Анд­ропову допущенной в их адрес бестактности: ведь он не при­гласил их, как и Черненко, на встречу с ветеранами партии. Это не рядовое по партийным меркам мероприятие призвано было наглядно показать «старикам» и всей стране, из кого дальше будет формироваться аппарат управления партией и государством. Но Андропов забыл, очень скоро забыл о роли влиятельных людей в Политбюро, забыл о том, что получил власть благодаря их поддержке.

Стоило Андропову лечь в больницу, как перед Щербицким и Гришиным встал один-единственный вопрос: кого поддер­живать дальше — Андропова? Горбачева? Черненко? Состоя­ние действующего генсека не внушало оптимизма: было ясно, что такие болезни быстро не проходят. Даже если судьба отпу­стит Андропову еще несколько лет жизни, руководить парти­ей и государством ему будет тяжело. Брежневский вари­ант — есть почетный лидер, а правят бал совсем иные — за несколько лет полностью скомпрометировал себя, и его по­вторение исключалось. Надо было решать, к кому перейдет власть. Горбачев и Черненко были самыми вероятными кан­дидатами в «управляющие хозяйством».

Черненко, конечно, понятнее — он из их мира. Горбачев — человек пришлый, сравнительно недавно появившийся в Москве. Хотя первые впечатления о себе оставляет неплохие: всегда оказывается в числе тех, кто чутко и быстро реагирует на малейшие колебания атмосферы в партии, вроде бы доста­точно искренен, полностью подчиняется вышестоящим ди­рективам, покладистый.

И все же Черненко куда как надежнее — он легко просчи­тываем, легко прогнозируем, легко узнаваем. И, уж конечно, он бы не стал устраивать «кадровой революции» — еще год не кончился, а по стране заменено 20 процентов первых секрета­рей обкомов и крайкомов, 22 процента министров и почти все завотделами ЦК.

Примерно таким был расклад сил, когда завершался пери­од короткого правления Андропова.

 

Глава восьмая

БРЕМЯ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Смерть Андропова. Черненко в должности генсека.

Слезы в семье. Что делать с Горбачевым?

Генсек без «команды». Еще раз о сослагательном наклонении

 

Андропов умер 9 февраля 1984 года в люксовом отсеке кремлевской больницы. С официальными сообщениями вла­сти медлят, и это уже становится похожим на какую-то дур­ную традицию. «Известия» и «Правда» помещают на первых полосах пространные отчеты о деятельности правительства, материалы подготовки к выборам, зарубежную информа­цию... Но вся страна о смерти Андропова узнает в тот же день.

Откуда же эта поразительно быстрая и точная информа­ция? В первую очередь, как всегда, из зарубежных голосов, с трудом прорывающихся сквозь установленные по приказу са­мого Андропова мощные «глушилки». Вот она, жестокая иро­ния судьбы. Кажется, первой на смерть советского лидера от­реагировала «Свобода», за ней — «Голос Америки», а потом эту печальную новость подхватил весь мир.

Официальное сообщение о смерти Андропова появилось в советской прессе только 11 февраля. Но это ничего не изме­нило в жизни миллионов людей, занятых своими повседнев­ными заботами и делами. Только милиция в Москве была в ночь на 10-е переведена на особый режим патрулирования, да были отменены краткосрочные отпуска и выдано табельное оружие руководящим работникам силовых структур.

В Колонном зале Дома союзов начались приготовления к похоронам. Москвичи к очередным траурным мероприятиям особого любопытства не проявили — к тягостной «пятилетке пышных похорон», или «трем “п”», как окрестили первую половину восьмидесятых в народе, уже начали привыкать. Ведь перед этим, совсем недавно, ушли из жизни Суслов и Брежнев. У людей лишь вызывало некоторую досаду обилие симфонической музыки, передававшейся по телевидению и радио вместо развлекательных передач и спортивных транс­ляций.

Тем временем в ЦК КПСС готовились к пленуму. На места полетели из ЦК шифровки, одну из них получили в Томске, где в тот момент находился в командировке Егор Кузьмич Ли­гачев — секретарь ЦК КПСС, бывший в то время в дружеских отношениях с будущим генсеком Горбачевым. Однако он был уже проинформирован о всем, что произошло.

«...Меня застал, — писал Егор Кузьмич в своих мемуа­рах, — ночной звонок Горбачева:

• Егор! Случилась беда: умер Андропов! Срочно вылетай! Завтра же утром будь в Москве. Ты нужен здесь...»

На мой взгляд, за этим коротким эпизодом из воспомина­ний Лигачева кроется весьма многое, прежде всего угадыва­ется напряженная закулисная борьба, которая, как тогда каза­лось, неминуемо должна была проявиться на предстоящем пленуме. Горбачев надеялся совершить рывок во власть и спеш­но собирал преданные силы: в этой ситуации даже один голос мог сыграть решающую роль.

Но пленум ЦК прошел на удивление спокойно и гладко. Председатель Совета министров СССР Тихонов представил на рассмотрение присутствующих кандидатуру Черненко, и тот был единогласно избран Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Иногда, чтобы понять, что происходит на самом деле, го­раздо важнее знать реакцию на то или иное событие в жизни государственного человека его друзей и близких, нежели офи­циальных кругов, где всё прикрыто завесой политических ус­ловностей и недомолвок. В этом смысле упомянутый уже рас­сказ супруги Черненко — Анны Дмитриевны является особенно показательным и развеивает многие домыслы, свя­занные с избранием Константина Устиновича генсеком.

Во-первых, как она вспоминает, муж очень сильно пере­живал смерть Андропова: «Конечно. Андропов был очень ум­ным человеком и руководителем высокого класса. Константин Устинович относился к нему очень уважительно, а Андропов к Черненко — настороженно».

Во-вторых, «Константин Устинович, — утверждает Анна Дмитриевна, — видел недостатки Горбачева, его скоропали­тельность, непродуманность в решении вопросов. И он отно­сился к нему сдержанно. Да, помогал, наблюдал за ним, но чувствовал в Горбачеве гонор. Тот выслушает, но сделает по- своему, поэтому близких отношений между ними не было. Я была очень расстроена, когда после смерти Андропова Кон­стантина Устиновича избрали Генеральным секретарем. Я очень перепугалась, и когда муж пришел домой, сказала ему: “Что же ты наделал, как ты мог согласиться на это?!”

Ведь были и другие кандидатуры — Гришин, Романов... Но больше всех рвался на этот пост Горбачев. И Константин Ус­тинович считал, что Горбачеву еще рановато... Да, он прямо ему и сказал: “Рановато”. Дескать, молод еще. В общем, я рас­плакалась, когда Черненко стал генсеком.

...Для его здоровья это было тяжеловато. Хотя он говорил о том, что есть у нас молодые силы, которые потом могут стать во главе, но к ним надо присмотреться. Он болел воспалением легких, когда часто выезжал в командировки. То поломка с машиной, то еще что-то в пути, и он здорово промерзал. Да о своем здоровье он вообще не думал! Такая борьба шла кругом. На работу уходил с температурой. “Куда же ты идешь, ты же болен!” — останавливала я мужа. “Я не могу не пойти, людям же назначено”. Константин Устинович работал по 14—18 ча­сов в сутки».

...Не очень гладко прошло первое организационное заседа­ние Политбюро. Черненко, понимая, что Горбачев, выдвину­тый предшественником на высокие партийные роли, ревност­но относится к своей карьере, предложил наделить Михаила Сергеевича весьма большими полномочиями:

• Пусть Михаил Сергеевич ведет заседания Секретариата. Он человек молодой, энергичный, физически крепкий...

В этом предложении Черненко было больше трезвого рас­чета, нежели хитроумной подоплеки: он планировал сделать из Горбачева союзника, но ни в коем случае не хотел получить в его лице противника. Однако не все члены Политбюро ока­зались столь благорасположенными к Горбачеву. Возразил тот же Тихонов, который совсем еще недавно, при Андропове, был накоротке с Горбачевым:

• Да Горбачев превратит заседания Секретариата в кол­легию Минсельхоза. Будет вытаскивать лишь аграрные во­просы...

Тотчас посыпались и другие возражения. Но их в довольно резкой форме отмел министр обороны маршал Устинов. Он поддержал предложение Черненко, причем сделал это реши­тельно и твердо.

• Лучшей кандидатуры не найти. Прав Константин Усти­нович: Горбачев молод и энергичен!

После него свои сомнения напрямую уже никто не выска­зывал. Правда, искусный дипломат Громыко, совсем недавно безоглядно поддерживавший молодого андроповского выдви­женца, проявил осторожность:

• Давайте подумаем, не будем сейчас торопиться, а позд­нее к этому вопросу вернемся...

Тут я позволю себе маленькое отступление и попробую описать характер Громыко, которому суждено будет после смерти Черненко сыграть заметную, едва ли не главную роль в избрании следующего генсека. Андрей Андреевич — личность в истории Советского государства легендарная. «Дипломати­ческая школа Громыко», как в свое время дипломатия Моло­това, была своеобразным явлением в мировой международной практике. Человек образованный, эрудированный, доктор экономических наук, он вошел в историю как «министр-нет», был твердым, жестким, но и достаточно гибким дипломатом еще сталинской кадровой закваски.

Всегда молчаливо-замкнутый, как говорится, застегнутый на все пуговицы, в официальном общении весьма коррект­ный, Громыко в обычной рабочей обстановке был иным — высокомерным, порой слишком упрямым и несговорчивым, нередко проявлял пренебрежение к чужому мнению. Члены Политбюро знали об этих его чертах хорошо, но не всегда уме­ли противостоять им. Как-то я присутствовал при разговоре Брежнева с Черненко по «громкой связи». Леонид Ильич, го­воря о предстоящем голосовании «вкруговую» по какому-то срочному и важному документу, наставлял Константина Усти­новича:

• Чтобы Андруша не упирался и не ставил «против», ты начни голосование с него. Найди подход, уговори, чтобы он не упрямился...

«Андрушей» за глаза величали Громыко в Политбюро все члены «шестерки». Его белорусское произношение некоторых русских слов так никогда до конца и не выветрилось.

Черненко, как и другие члены Политбюро, относился к не­му с почтением и уважением, но особой доверительности и близости между ними никогда не было. Тем не менее они оба были удостоены Ленинской премии за совместную рабо­ту — подготовку многотомной истории советской диплома­тии. Думаю, читателя может заинтересовать отрывок из книги Громыко «Памятное», чтобы понять, как строились отноше­ния между ним и Черненко.

«К. У. Черненко, — пишет Громыко, — я знал на протяже­нии двадцати лет. Заслуживает, вероятно, внимания такой факт. Дня за три до кончины, почувствовав себя плохо, он по­звонил мне:

• Андрей Андреевич, чувствую себя плохо... Вот и думаю, не следует ли мне самому подать в отставку?.. Советуюсь с то­бой...

Замолчал, ожидая ответа. Мой ответ был кратким, но опре­деленным:

• Не будет ли это форсированием событий, не отвечаю­щим объективному положению? Ведь насколько я знаю, вра­чи не настроены так пессимистично.
• Значит, не спешить?..
• Да! Спешить не надо, это было бы неоправданно, — от­ветил я.

Мне показалось, что он был определенно доволен моей ре­акцией».

Наверное, такой разговор был в действительности. Но, от­кровенно говоря, комментировать этот диалог людей, давно ушедших от нас, не хотелось бы, хотя у меня его содержание вызывает горькое чувство. Он проливает свет не только на вза­имоотношения Громыко и Черненко, но и дает ключ к пони­манию всей атмосферы, царившей тогда в Политбюро. Лидер партии обращается к товарищу со своими сокровенными мыслями, обращается доверительно и ожидает, наверное, по­нимания, человеческой реакции. И слышит в ответ казенное назидание.

...А на том заседании Политбюро, где решалась судьба еще неокрепшего во власти Горбачева, несмотря на дипломатиче­ский ход Громыко, Черненко, производивший впечатление флегматика, проявил недюжинную твердость и крепость ха­рактера:

• Я все-таки настаиваю на том, чтобы вы поддержали мое предложение: доверить ведение заседаний Секретариата това­рищу Горбачеву...

Произошло в конечном счете все именно так, как предло­жил Константин Устинович — заметим, сам предложил, ни­кто его не принуждал к этому, и тут уж, как говорится, из пес­ни слов не выкинешь. Возвысил он Горбачева, хотя между ними, по свидетельству многих очевидцев, никогда не было дружбы или близости. Но никто не замечал и никакой враж­ды, неприкрытой или замаскированной. Да ее и быть не мог­ло в условиях аппарата, где принцип подчинения меньшинст­ва большинству предполагал борьбу и сопротивление до известного предела. Дальше вступал в силу другой известный закон демократического централизма — решение принято, извольте его выполнять.

Естественно, Горбачев, успевший почувствовать значение колоссальной поддержки Андропова, не хотел оказаться при новом генсеке внизу иерархической лестницы, на каком-ни­будь аграрно-сельскохозяйственном участке работы. К тому же уж очень ему понравилось представлять СССР в зарубеж­ных поездках, запросто беседовать с лидерами великих госу­дарств. Страсть эта у Михаила Сергеевича возникла задолго до его избрания генсеком, да только мало на это тогда обращали внимание. Например, в 1984 году сама «железная леди» — Маргарет Тэтчер оказала ему необычайно теплый прием, явно не соответствовавший тому статусу (руководитель парламент­ской делегации), в котором он посетил Великобританию. Об­ласкала она и супругу Горбачева, а фотографию Михаила Сер­геевича установила на своем рабочем столе. Этот мало чего значивший по официальным меркам визит неожиданно при­влек широкое и пристальное внимание западных средств мас­совой информации.

Лишь через несколько лет вспомнили и о том, что еще го­дом ранее Горбачев посетил Канаду и во время поездки у него были не только официальные встречи. Имел он обстоятель­ную и доверительную беседу с А. Н. Яковлевым, в ту пору ра­ботавшим там послом. О чем? По признанию Александра Ни­колаевича, в Канаде они «очень откровенно разговаривали по всем делам».

Очевидно, уже тогда Запад сделал свои ставки, присмотрел для себя будущего генсека и хорошо знал, на каких струнах можно с ним поиграть. Не случайно Горбачев стал так падок до заморских почестей, откровенно заискивал и лебезил перед американскими и западными руководителями.

Лигачев вспоминает, как однажды, будучи уже в должнос­ти генерального секретаря, прилетел Горбачев из Италии.

« — Егор, ты знаешь, весь Рим меня провожал.

Я ему:

• Михаил Сергеевич, надо бы на Волгу съездить и в Си­бирь.

А он: мол, ты опять за свое, я тебе про Италию, а ты — Си­бирь! И так довольно часто бывало».

...Черненко, похоже, читал мысли Горбачева и прекрасно понимал его тревоги — ведь догадаться о том, что у него на душе, было несложно. И он решил не поступать с ним так, как совсем недавно с ним самим поступил Андропов. Он до­верил ему — и настоял на этом, что гораздо труднее! — по су­ти, второй по значимости пост в партии. Отныне и до самой смерти Черненко Горбачев будет его правой рукой. Формаль­но, конечно, так как для Горбачева отношения с Черненко уже не имели особого значения. Судьба Михаила Сергеевича была в значительной мере предопределена, и Константин Ус­тинович своими руками зажег ему зеленый свет: путь наверх, до поста генерального и будущего президентского кресла, был открыт.

Многие потом с удивлением припоминали, что Горбачев при Черненко продолжал успешно делать карьеру и ему никто не чинил препятствий. Действительно, Константин Устино­вич предпринял все для того, чтобы превратить противника, молодого и энергичного конкурента, в сподвижника, помощ­ника, коллегу. И делал он это довольно искусно — ведь за его спиной была уникальная школа, даже не школа — настоящая академия аппаратной работы, в которой наука о том, как стро­ить свои отношения с коллегами, всегда была одной из глав­ных. Но кто бы тогда мог подумать, что скрывается за образом «своего парня», в котором Горбачев представал перед окружа­ющими.

Стал ли Горбачев членом «команды Черненко», верным со­ратником человека, сделавшего его вторым лицом в партии? Чувствовал ли он себя, хотя бы чисто по-человечески, призна­тельным или обязанным чем-то Константину Устиновичу? Конечно же нет! Хорошо известно, что многие люди, которые не без основания рассчитывали на благодарность Горбачева, на его защиту и покровительство, были им преданы. Причем не только из близкого окружения — вспомним хотя бы быв­шего руководителя ГДР Хонеккера, которого он сдал властям ФРГ. Черненко — не исключение.

Горбачев спешил стать первым. Он понимал, что время больше не работает на Черненко, что, возможно, совершенно скоро мечта его сбудется. Нетерпение овладело не только им — Раиса Максимовна была посвящена в планы мужа и примеряла на себя статус «первой леди». Сошлюсь на опубли­кованные воспоминания бывшего начальника охраны Бреж­нева генерала КГБ Владимира Медведева. Как раз в то самое время, о котором мы говорим, он получил незначительную должность (если принять во внимание, кем он был при Бреж­неве) охранника супруги одного из секретарей ЦК. Этим сек­ретарем был Горбачев.

«Во время поездки в Болгарию (сентябрь 1984 года), — пи­шет Медведев, — у нее была своя связь с Михаилом Сергееви­чем, тем не менее она спрашивала меня каждое утро:

• Какая информация из Москвы?

Она старалась выяснить новости по моим каналам, как будто чего-то ждала. Чего? Можно было лишь догадываться: тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПСС Черненко был неизлечимо болен...

• Все в порядке, все нормально. Ничего чрезвычайно­го, — отвечал я...

Последнее солнечное утро застало нас в Варне, отсюда мы должны были лететь в Софию: прибывал Горбачев. Снова, как всегда:

• Какая информация из Москвы?

Мои догадки подтвердились. В самолете в этот последний наш совместный с ней перелет Раиса Максимовна интересо­валась подробностями моей службы у Брежнева, расспрашива­ла, как была организована охрана, кто подбирал обслугу, каков был состав обслуживающего персонала — повара, официанты, уборщицы, парковые рабочие... кто еще? Расспрашивала о структуре и взаимоотношениях охраны и обслуги.

• Возможно, к этому разговору мы еще со временем вер­немся, — сказала она».

Во второй половине 1984 года Горбачев, пользуясь ухуд­шающимся состоянием здоровья генсека, начал постепенно брать в свои руки бразды правления не только в Секретариа­те, но и в Политбюро ЦК КПСС. Заметно активизировал он свое участие в международной деятельности партии, дал во­лю не покидающей его страсти к заграничным командиров­кам. Впрочем, как позднее стало ясно, дело было не только в любви к поездкам в европейские столицы и всевозможным встречам. Он понимал, что произнесенная Маргарет Тэтчер фраза: «С этим человеком можно иметь дело» — это недву­смысленное обещание для него необычной судьбы, которое может сыграть знаковую роль в его жизни. Против покрови­тельства западных лидеров Горбачев не только не возражал, а скорее, наоборот, лез из кожи вон, чтобы продемонстриро­вать свое подобострастие перед ними. Говорили, что за одну улыбку Тэтчер он готов полцарства отдать. Как выяснилось позднее, напрасно шутили. На встрече с канцлером ФРГ по проблемам воссоединения Германии он сделал поистине царственный жест, установив для немцев в качестве компен­сации потерь, понесенных Советским Союзом в результате этого воссоединения, чисто символическую сумму выплат. Осчастливленные немцы за такую щедрость провозгласили его национальным героем и присвоили ему звание «Лучший немец года».

Константин Устинович, несмотря на то, что многие годы был своеобразным аккумулятором всей сложной и многогран­ной аппаратной работы, которая обеспечивала деятельность самого верхнего партийного эшелона, став у руля партии и го­сударства, оказался в незавидном положении. Дело в том, что состав его команды так и не сложился, позиция ближайшего его окружения была неопределенно-выжидательной.

Ни в коем случае я не хочу брать на себя смелость судить о возможностях и способностях членов и кандидатов в члены Политбюро, секретарей ЦК КПСС состава 1984 года, тем бо­лее претендовать на глубину анализа их достоинств и недо­статков. Хочу только заметить, что у Черненко как лидера не было реальной опоры во властной среде, не было необходи­мой для первого руководителя надежной группы высокопос­тавленных лиц, как это было, например, у его предшествен­ников — Брежнева и Андропова. Из брежневского «ядра» к тому времени остались лишь Устинов и Громыко. Об особен­ностях характера последнего мы уже говорили. А вот с Усти­новым у Черненко сложились теплые отношения. Только дружба с ним теперь не играла в Политбюро существенной ро­ли, тем более что судьба уже вела отсчет последних месяцев и недель, отпущенных Дмитрию Федоровичу. Но даже будучи тяжелобольным и находясь у последней черты, Устинов за не­сколько дней до своей смерти, в декабре 1984 года, находил в себе силы поддержать и хоть немного приободрить больного Черненко. Такое мужество и благородство, безусловно, заслу­живают уважения.

Что же касается остальных членов Политбюро, то наибо­лее влиятельные из них — Тихонов, Алиев, Гришин, Соломенцев, Романов — предпочитали роль, если можно так ска­зать, сторонних наблюдателей. При этом не нужно думать, что их позиция была следствием душевной черствости или других каких-то отрицательных качеств. Просто многие смо­трели на Черненко как на временную фигуру, которой в лю­бом случае не удастся долго удерживаться на шахматной дос­ке, где давно уже разыгрывалась сложная комбинация. Увы, без его участия.

После неудачного летнего отдыха в 1984 году власть дейст­вительно начала валиться у него из рук. Но поддержки не было.

Ставшая в конечном счете роковой для страны цепочка ее последних руководителей «Брежнев — Андропов — Чернен­ко — Горбачев» вызывает много вопросов. И главный из них — был ли таким уж неминуемым кадровый провал в верхних эшелонах власти? Почему в столь трудный момент, пережива­емый партией, судьба вознесла на вершину властной пирами­ды именно Черненко? Была ли в этом логика, и действитель­но ли только Горбачев мог тогда стать наследником высших партийных и государственных постов?

К сожалению, отвечая на эти вопросы, опять приходится прибегать к сослагательному наклонению — если бы... Безус­ловно, драматического положения с кадрами в высшем звене партии можно было бы избежать, если бы не была сломана преемственность традиций в управлении страной, обеспечи­вающая приход к руководству ею людей подготовленных и компетентных. Политбюро не удалось бы огородить себя не­проницаемой стеной, если бы в партии не только деклариро­вались, но и чтились ленинские принципы деятельности лю­бых руководящих органов, предполагающие их постоянную отчетность перед широкими массами коммунистов и трудя­щихся, регулярное обновление, открытость для критики. Только при таких условиях можно было бы обеспечить про­движение наверх людей, действительно пользующихся дове­рием народа, сознающих свою ответственность перед ним, способных достойно нести бремя власти.

Были такие люди! Были они и в конце семидесятых годов, и в начале восьмидесятых. Но, к несчастью, возобладало тра­диционное для всей нашей истории явление, когда в трудные, переломные ее моменты будущее нашей страны очень часто зависело от воли случая.

Мы уже упоминали о преждевременной, в 60 лет, кончине талантливого руководителя Ф. Д. Кулакова. А не случись в 1978 году этого несчастья, глядишь, и не получил бы Горбачев тогда пост секретаря ЦК КПСС, а вместе с ним — и золотой ключик к дальнейшей карьере.

Опять приходит на память П. М. Машеров, работавший первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии и трагически погибший осенью 1980 года. Герой партизанского движения в годы Великой Отечественной войны, он соединял в себе вы­сокую нравственность, широкий кругозор и блестящую эру­дицию, стал воплощением представлений людей о настоящем народном руководителе.

Но не только цепь трагических обстоятельств вела к не­предсказуемости кадровых решений в верхнем эшелоне влас­ти. Больше всего, конечно, на выдвижении кандидатур на ключевые посты в партии и государстве сказывались субъек­тивизм и групповщина, процветавшие со времен Хрущева. Даже в Политбюро, как мы уже говорили, существовало «яд­ро», узкий круг, в который «чужие» не допускались. В резуль­тате все кадровые вопросы решались келейно, остальным ос­тавалось только проголосовать.

В этом смысле характерны воспоминания В. И. Воротни­кова, в то время — председателя Совета министров РСФСР и, отметим, члена Политбюро, о том, как вопрос об избрании Черненко был предрешен на заседании Политбюро, собрав­шемся после смерти Андропова. «Какие и с кем были беседы по кандидатуре генсека, — пишет он, — я не знаю. Но что бы­ли — бесспорно. Никаких контактов с другими членами По­литбюро или секретарями ЦК у меня по этому поводу не было (курсив мой. — В. П.). Конечно, и я, и другие товарищи пони­мали, что по традиции или, вернее, по фактическому положе­нию вторым лицом в партии реально был К. У. Черненко. В то же время сознавали, что его возраст, состояние здоровья за­трудняют, если не сказать больше, активную работу на высо­ком посту генерального секретаря. Собственно, эти опасения потом и подтвердились. Политбюро при К. У. Черненко сба­вило темпы.

Однако и альтернативы ему тогда, по сути, не было (Гри­шин, Кунаев, Устинов, Громыко, Тихонов, Соломенцев — всем было за 70). Моложе — Горбачев, Романов. Надо честно признать, что в то время не было уверенности, что названные выше товарищи поддержат “молодых”. Да и на пленуме вряд ли они прошли бы. Хотя уже и тогда Горбачев своей активно­стью, напором, умением налаживать контакты с людьми вы­делялся из всех.

...Все до одного члены Политбюро, кандидаты в члены По­литбюро и секретари ЦК поддержали кандидатуру К. У. Чер­ненко на пост Генерального секретаря ЦК КПСС».

Позднее, когда в марте 1985 года на Политбюро определя­лась кандидатура на пост генсека после кончина Черненко, по сути дела, наблюдалась та же картина. Как вспоминает Ворот­ников, «до заседания у меня ни с кем из товарищей никаких обсуждений, обмена мнениями о кандидатуре на пост генсека не было. Заседание проходило спокойно... никакой дискуссии не было».

Для многих людей, причастных к избранию Горбачева ге­неральным секретарем, многое, а может быть, и самое глав­ное, так и осталось за занавесом.

Келейное решение кадровых вопросов приводило к тому, что многие яркие личности, едва успев заявить о себе, отодви­гались в тень, на задний план, ибо создавали угрозу благопо­лучию руководителей, нередко — весьма посредственных, но входивших в «ядро», ту или иную команду.

Например, и по своей подготовке, и по человеческим каче­ствам выделялся среди других партийных деятелей В. И. Дол­гих, ставший в 48 лет секретарем ЦК КПСС, а затем — и канди­датом в члены Политбюро. За плечами у него была прекрасная управленческая школа: он в свое время возглавлял Нориль­ский горно-металлургический комбинат, руководил Красно­ярским крайкомом КПСС. Но, в конце концов, Горбачев не только сумел его обойти, но и выдавил из Политбюро, отпра­вив на пенсию в расцвете сил — не принял Долгих перестрой­ки по-горбачевски, не мог наблюдать, как обезглавливали производство, рушили промышленность страны.

В самом начале перестройки отправили на пенсию и Г. В. Романова, перед тем беззастенчиво оболгав и скомпро­метировав. Правда, проведенное расследование ничего из то­го, что вменялось ему в вину, не подтвердило, однако умело запущенные сплетни, касающиеся его семьи, сработали — не без помощи западных «голосов». А ведь Романов много лет ус­пешно возглавлял Ленинградский обком партии и до прихода в Политбюро Горбачева был самым молодым его членом.

Остались «за бортом» и некоторые признанные «тяжелове­сы». Некоторых из них Михаил Сергеевич сумел обойти на финишной прямой весной 1985 года. Например, В. В. Гри­шин, хотя и перешагнул к тому времени семидесятилетний рубеж, был для него очень серьезной помехой. Люди из близ­кого окружения Виктора Васильевича непременно отзыва­лись о нем как о компетентном, порядочном и доброжела­тельном руководителе. Он сохранял довольно прочные позиции в Политбюро даже несмотря на то, что судебный процесс по делу начальника московской торговли Трегубова подорвал его авторитет: заговорили о коррупции в органах столичной власти, о вольготной жизни в Москве торговых ма­фиози и спекулянтов, всевозможных преступных группиро­вок. Ну и, конечно, тягостные впечатления оставила телепе­редача, в которой Гришин появился рядом с тяжелобольным Черненко, — надо думать, кому-то хотел показать тогда, что он является преемником Константина Устиновича.

Непросто было Горбачеву соперничать и с первым секрета­рем ЦК Компартии Украины, членом Политбюро В. В. Щербицким, который обладал несравнимо большим авторитетом в стране, огромным опытом управления крупнейшей союз­ной республикой. Но когда скончался Черненко, Владимир Васильевич оказался — поговаривали, что не случайно — в далекой заграничной командировке, в США. К заседанию Политбюро, избравшего нового генерального секретаря, он вернуться не успевал, тем более что состоялось оно через че­тыре часа после объявления о кончине Константина Устино­вича.

...Человек оказался не на своем месте. Мы часто говорим так в тех ситуациях, с которыми сталкиваемся в повседневной жизни. Но это еще полбеды, так как последствия выдвижений некомпетентных людей на руководящие должности носят, как правило, локальный характер и чаще всего устранимы. Настоящая беда, если речь идет о кресле первого человека в государстве. Каждый такой случай — это результат отсутствия в нашей стране подлинной демократии, какой бы ширмой ни прикрывался этот изъян. Сможем ли мы когда-нибудь свою жизнь устроить так, что судьба государства не будет зависеть от случайного выбора? Вряд ли на такой вопрос кто-нибудь сможет дать вразумительный ответ.

...В последние месяцы жизни Черненко создавалось такое впечатление, что он работал в каком-то вакууме. Уже говори­лось, что на посту Генерального секретаря ЦК КПСС он про­был всего 390 дней. Все они выдались нелегкими, но каждый день из последних трех месяцев жизни Константина Устино­вича был просто мучительным. В то же время создавалось впечатление, что ближайшее его окружение в высшем руко­водстве партии только делало вид, будто ничего особенного не происходит, и что оно с великим рвением, изо всех сил пытается помочь Черненко в ставшей непосильной для него работе. На самом же деле члены Политбюро постепенно от­далялись от него, со стороны наблюдали, как их лидер, мужественно преодолевая свои недуги, участвует всё в новых и новых акциях, которые окончательно подрывают его здо­ровье.

Неспроста Анна Дмитриевна со слезами встретила мужа после избрания его Генеральным секретарем ЦК КПСС.

 

Глава девятая

МЫ И МИР ДО ПЕРЕСТРОЙКИ

Первое испытание. У датских коммунистов.

Легенда Греции — Флоракис. До последнего патрона. «Социализм по-французски». На чьей совести Афганистан?

Трудный путь к разрядке. Человек, который виделся с Лениным. С открытым забралом

 

Первые шаги деятельности Константина Устиновича в ро­ли Генерального секретаря ЦК КПСС по печальной традиции были связаны с международными встречами: на похороны Андропова тогда съехались руководители многих стран. Их цель заключалась, конечно, не только в том, чтобы выразить соболезнование руководителям государства и близким усоп­шего. Надо было присмотреться к новому кремлевскому хо­зяину.

Черненко принимал соболезнования... Вице-президент США Джордж Буш, премьер-министр Великобритании Мар­гарет Тэтчер, президент Италии Алессандро Пертини, пре­мьер-министр Индии Индира Ганди и многие другие зарубеж­ные лидеры были в эти дни в Москве, почтили траурную церемонию своим присутствием. Конечно, за дипломатичес­ким этикетом человеку, несведущему в таких делах, трудно было разглядеть что-либо, кроме скорби и печали, тем более заметить иронию в глазах особ столь значимого ранга. Но Черненко тем не менее переживал, чувствуя на себе присталь­ное внимание окружающих, любопытство и настороженность высоких гостей. Он понимал, что уже не молод, понимал, что не очень здоров, понимал, что могли бы стать кандидатами в генеральные секретари люди куда энергичнее его...

Смотреть на него в эти дни было нелегко — Черненко пе­ред каждым выходом к иностранным гостям мобилизовал все внутренние силы, изо всех сил старался показать себя бодрым, энергичным лидером. Давалось ему это нелегко, если учесть, что за очень короткий промежуток времени ему пришлось приосаниваться более ста раз — столько встреч и бесед при­шлось тогда провести с иностранными лидерами.

А чуть позже и на меня обрушилась гора неотложных дел. Круглые сутки я по поручению Черненко сидел за анализом зарубежной прессы и составлял подробнейшие отчеты о том, кто и как оценивает нового Генерального секретаря ЦК КПСС. Константина Устиновича интересовало по этому во­просу буквально всё: какие идут разговоры на Западе, что по этому поводу пишут, что подметили журналисты?

К счастью, в начале 1984 года еще никто не усомнился в том, что у Черненко хватает сил для нелегкой ноши. Более то­го, во многих газетах писалось, что нужно считаться не только с тем или иным лидером СССР, а с самим государством, кото­рое занимает огромную часть земного шара и при этом непло­хо вооружено.

Джордж Буш обнаружил у Черненко потенциал сильного лидера и чувство юмора. Интересно, что ему сказал Черненко такого смешного? Не знаю.

Маргарет Тэтчер увидела в новом генсеке и руководителе СССР отсутствие враждебности к Западу и умение логично излагать довольно сложную советскую позицию.

Канцлер ФРГ Гельмут Коль охарактеризовал Черненко как человека, откровенно отказавшегося от пропагандистского коммунистического подтекста при беседе с ним.

Канадский и французский лидеры — Трюдо и Миттеран — в своих суждениях были очень близки: при этом руководителе возможен дальнейший диалог о разоружении, а в воздухе, на­конец, повеяло демилитаризацией.

Все высказывания свидетельствовали о том, что Черненко вьщержал первое испытание на прочность. Для него эти пози­тивные отклики заграничных лидеров имели огромное значе­ние: он. во-первых, почувствовал некую уверенность в себе — мол, принят, не отторгнут, и, во-вторых, узнал, что от него ждут на Западе.

Это было принципиально важно в той сложной международ­ной обстановке, которая сложилась к тому времени. Черненко предстояло вынести на себе груз тяжелых внешнеполитичес­ких проблем, который он унаследовал от своих предшествен­ников.

Окружение генерального секретаря, а также и ведомство Громыко не без удивления обнаружили, что Черненко и меж­дународная деятельность партии не так уж несовместимы, как могло показаться на первый взгляд. Перед этим не без ос­нования считалось, что, по большому счету, дипломатом Константин Устинович был не особенно искушенным. Да и в самом деле, где, спрашивается, ему было набраться опыта, постичь, как в свое время говорил Талейран, «искусство не­возможное делать возможным»? В Общем отделе ЦК? Там он, конечно, собирал, обобщал и анализировал различную меж­дународную информацию, наиболее важные документы от­кладывал для доклада Леониду Ильичу. Но эти обязанности даже с большой натяжкой не отнесешь к занятиям диплома­тического характера.

Однако оказалось, что навыки международной деятельно­сти у Черненко все-таки были. Приобрел их Константин Ус­тинович за годы его работы в ЦК, и их вполне хватило для ус­пешного старта в этой области уже на посту Генерального секретаря ЦК КПСС.

Раньше он неоднократно выезжал в серьезные команди­ровки за рубеж, правда, чаще — в качестве рядового члена всевозможных делегаций. Были у него и поездки, которые, безусловно, оставили глубокий след в памяти. Например, пришлось ему принимать участие в работе сессии ООН, Со­вещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, состо­явшегося в 1975 году в Хельсинки — тогда он входил в состав советской делегации вместе с Брежневым и Громыко. Он был рядом с Брежневым на крымских встречах лидеров соцстран, на советско-американской встрече в Вене в 1979 году, когда подписывали договор ОСВ-2. Но, повторюсь, в этих поезд­ках и во время встреч он оставался на вторых ролях. В 1982 году Черненко доверили возглавлять комиссию по иностран­ным делам в Верховном Совете СССР, но там были специа­листы и дипломаты, которые прорабатывали все вопросы, оставляя Черненко почетную должность «заседателя у мик­рофона».

И все же Черненко до избрания генсеком серьезно сопри­касался с дипломатической сферой. Правда, впервые это про­изошло, когда ему было уже 65 лет, после того, как он стал се­кретарем ЦК КПСС, затем кандидатом в члены Политбюро и, наконец, членом Политбюро ЦК. Изменившийся статус Кон­стантина Устиновича позволял ему возглавить ряд делегаций ЦК КПСС, посещавших зарубежные государства. Во всех этих поездках мне довелось сопровождать Черненко в качест­ве помощника, и последующие заметки основаны на моих личных впечатлениях.

Начну с того, что каждая из зарубежных поездок убеждала меня в том, что Черненко — партийный руководитель высо­кого класса, умудренный опытом, талантливый организатор. Не раз я ловил себя на мысли о том, что если бы Константину Устиновичу была уготована иная судьба и ему довелось бы за­ниматься по заданию партии дипломатической работой, он справился бы с ней достойно.

Впервые Черненко возглавил делегацию КПСС, прини­мавшую участие в работе XXV съезда Компартии Дании в 1976 году. В то время организация датских коммунистов была на подъеме. Численность ее была небольшая, но она твердо и по­следовательно отстаивала интересы рабочих, активно сотруд­ничая в этой области с более влиятельными силами в лице профсоюзов. Боевитость коммунистов в борьбе с представи­телями частного капитала, хозяевами предприятий импони­ровала широким кругам молодежи, среди которой авторитет партии был очень высок.

Председателем КП Дании был Кнуд Есперсен — человек чрезвычайно энергичный, веселый, подвижный как ртуть, жизнелюб и оптимист. В юные годы он был участником дви­жения Сопротивления. Свой бойцовский дух он вносил и в датский парламент, депутатом которого был не один год. Вся Дания его называла не иначе как «Красный Кнуд».

Обладая незаурядным ораторским талантом, он умел пла­менным словом зажечь любую аудиторию. «Красный Кнуд» на трибуне — это зрелище, какое не часто увидишь. Пред­ставьте у микрофона седоватого, спортивного сложения че­ловека с огромными, будто искрящимися, озорными глазами. Его непокорные волосы то взлетают вверх, то прилипают к разгоряченному лбу. На трибуне ему тесно — он отбегает в сторону и вешает пиджак на спинку стула. Все равно жарко! Закатывает рукава рубахи... Энергично жестикулирует, разма­хивает кулаком. Он всецело отдается своей речи, живет ею, пытается донести до окружающих всесокрушающую силу слова... Так он выступал на партийном съезде с отчетным до­кладом.

Представлялось, что Кнуд молод и отменно здоров. А в разговоре с датчанами выяснилось, что это совсем не так — он неизлечимо болен, знает об этом и не собирается с этим ми­риться.

Через год с небольшим лидер датских коммунистов умер. Мне его жаль. Он был, по-моему, человеком искренним и ве­рил в то, о чем говорил на съезде с трибуны. А говорил он о том, что рабочие должны жить достойно и пользоваться блага­ми собственного труда, иметь все права цивилизованного об­щества — на отдых, труд, свободу...

На съезде коммунистов Дании выступил и Черненко. Де­легаты встретили его особенно тепло и сердечно поздрави­ли — день открытия съезда совпал с днем рождения Констан­тина Устиновича. А вечером в советском посольстве по такому  случаю был устроен прием, на котором присутствовал и Кнуд Есперсен.

Посол СССР в Дании Николай Егорычев (бывший первый секретарь Московского горкома партии) внес в комнату ог­ромный торт с шестьюдесятью пятью зажженными свечами. Юбиляр, не обладавший мощными легкими, хоть и не с пер­вого раза, но загасил их. Посидели, выпили, закусили, а потом вдруг оказалось, что Есперсен знает много русских песен и прекрасно исполняет их на русском языке. Мне потом расска­зали, что Кнуд учился в Москве в существовавшей когда-то Международной ленинской школе...

С именем Есперсена связана одна любопытная история, которую с позиции сегодняшнего дня можно трактовать по- разному. Было ли это помощью одной компартии другой, про­явлением рабочей солидарности или умелой бизнес-операци­ей? Не знаю. А произошло вот что.

В один прекрасный день советскую делегацию привезли на крупную, но «не без капиталистических трудностей», судо­верфь «Бурмейстер ог Вайн». Там Черненко рассказали о том, что предприятие душит капиталистический кризис, в резуль­тате чего производство приходит в упадок и всё зримее стано­вится звериный оскал эксплуататоров, который многих рабо­чих сделает безработными. Профсоюзный комитет верфи совместно с рабочими-коммунистами желал узнать у предста­вителя Коммунистической партии великого СССР господина Константина Черненко, не будет ли в СССР какого-нибудь судостроительного заказчика. Тогда бы не пришлось сворачи­вать производство, что предотвратило бы несчастье тысяч ра­бочих.

Черненко воспринял эту просьбу близко к сердцу. По воз­вращении он лично переговорил с Леонидом Ильичом и, по­лучив от него «добро», вынес вопрос об оказании помощи дат­ским рабочим на Политбюро. «Бурмейстер» получил заказ, рабочие — работу, и вскоре со стапелей в Дании сошли два су­хогруза: «Известия» (назван в честь советской газеты) и «Кнуд Есперсен» (получил имя лидера датских коммунистов, к тому времени уже скончавшегося). Как видим, результаты первого серьезного международного визита Черненко в Данию оказа­лись весомыми.

В мае 1978 года состоялась поездка Черненко в Грецию. В ранге кандидата в члены Политбюро и секретаря ЦК он воз­главил делегацию КПСС на X съезде Компартии Греции. Съезд стал поистине волнующим событием для греческих коммунистов, и это не газетный штамп. Ведь впервые за 30 с лишним лет он проходил в Афинах легально. Прошедшие годы стали для партии и прогрессивных сил страны време­нем действительно героических испытаний, и они их до­стойно выдержали. Греческие коммунисты обсудили дея­тельность партии в период после ликвидации в стране воен­ной диктатуры, падения семилетней диктатуры «черных пол­ковников».

Для Черненко участие в работе съезда КПГ было памятно и тем, что здесь он познакомился и сблизился с замечатель­ным человеком, легендарным борцом, первым секретарем ЦК КПГ Харилаосом Флоракисом.

Его биография была насыщена яркими страницами, а чер­ты характера, необходимые пролетарскому лидеру, закалялись в смертельной схватке с фашизмом. Впрочем, подобную шко­лу прошли тогда многие руководители европейских компар­тий. Еще в тридцатые годы Флоракис примкнул к рабочему движению, а коммунистом стал в 1941 году, когда вступил в греческое движение Сопротивления. Сражался он в его рядах вплоть до освобождения страны от фашистов в 1944 году.

В годы гражданской войны в Греции (1946—1949) леген­дарный генерал Флоракис воюет на стороне народа, команду­ет 1-й дивизией Демократической армии. Этот первый воору­женный конфликт в Европе после Второй мировой войны закончился поражением демократических сил, что в конеч­ном счете привело Грецию к вступлению в НАТО.

В 1954 году Флоракис был арестован и приговорен к по­жизненному заключению, но в 1966-м освобожден под давле­нием народного движения. После военного переворота в ап­реле 1967 года и установления в стране диктатуры был вновь арестован и находился в заключении до апреля 1972 года.

Никогда не забуду ту атмосферу, которая царила на съезде. Революционный энтузиазм, пафос бескомпромиссной борь­бы, оптимизм и вера греческих коммунистов в конечную цель этой борьбы — свою победу — никого не оставляли равно­душным. Они завораживали, передавали мощный заряд энер­гии не только Черненко, но и всем членам делегации КПСС. И что было особенно заметно, руководители КПГ и рядовые греческие коммунисты искренне гордились тем, что предста­вители Компартии Советского Союза впервые участвуют в работе их съезда. Людей тогда интересовало и восхищало бук­вально всё, связанное с нашей страной, — и невиданные до­стижения СССР, и его исторический опыт, у истоков которо­го стоял великий Ленин.

При встречах и беседах греческие коммунисты всегда под­черкивали, что в годы фашистской оккупации, в тяжелое вре­мя гражданской войны их воодушевлял великий пример со­ветских людей, построивших первое в мире социалистическое государство, отстоявших его в смертельной битве и проявив­ших при этом невиданное мужество, самоотверженность и стойкость.

В памяти у Черненко, да и у всех нас, кто был тогда с ним рядом, запечатлелся эпизод, о котором он не раз вспоминал позднее. На встрече в одной из провинций к нему подошел коммунист-ветеран, который, будучи участником партизан­ского движения в годы Второй мировой войны, имел несколь­ко тяжелых ранений. В руках у него были полевые цветы.

«Эту долину, где мы с вами находимся, — сказал он, — у нас называют партизанской. Здесь мы, греческие патриоты, плечом к плечу с русскими, бежавшими из концлагерей, би­ли фашистов. На этой земле пролито немало крови греков и советских людей, на ней и сейчас растут эти цветы. Они нам дороже других цветов. Примите их в дар как символ нашей братской дружбы, скрепленной совместно пролитой кро­вью».

Такие искренние слова, пусть даже произнесенные, может быть, с излишним пафосом, вызывали у нас волнующее чувст­во. И, конечно, — гордость за свою великую страну, за тот без­условный авторитет, которым пользовалась КПСС у наших друзей за рубежом.

Участвуя в работе съездов коммунистов Дании и Греции, в многочисленных встречах во время их работы, Черненко, не­сомненно, приобретал хороший опыт международной дея­тельности, который со временем оказался востребованным.

То, что этот опыт приносит свои плоды, чувствовалось уже во время следующей поездки Константина Устиновича, кото­рая состоялась в декабре 1980 года. Тогда он посетил Кубу и как глава делегации КПСС участвовал в работе II съезда ку­бинских коммунистов. Обстановка в мире к этому времени складывалась тревожная.

Уже прошел год, как ограниченный контингент советских войск находился в Афганистане. Молниеносного успеха, на который рассчитывало советское руководство, к сожалению, достичь не удалось, конфликт затягивался. После ввода совет­ских войск в Афганистан администрация США отозвала дого­вор ОСВ-2, подписанный в Вене Брежневым и Картером, из сената, который рассматривал вопрос о его ратификации. Все это порождало чрезмерную напряженность в советско-амери­канских отношениях, с одной стороны, а с другой — стало причиной заметного охлаждения к нам большинства социали­стических стран. Значительно возросла напряженность в на­ших отношениях с Польшей.

В этот период явно ужесточилась американская блокада Республики Куба. Американская администрация обвинила кубинцев в экспорте революции. Делегаты II съезда Компар­тии Кубы были взвинчены, настроены воинственно и реши­тельно. Все были единодушны в том, что, если понадобится, они будут с оружием в руках защищать кубинскую революцию до последнего патрона. На съезде стихийно возникло движе­ние за создание массовых территориальных формирований народной армии в защиту революции.

В стране курсировали всевозможные слухи о готовящемся покушении на лидера кубинской революции Фиделя Кастро, и надо сказать, они имели под собой реальные основания. Позднее стало известно, что ЦРУ готовило в разные годы це­лый ряд покушений на Фиделя, к которым привлекались даже мафиози, например Сэм Джакан — один из бывших подруч­ных Аль Капоне.

Служба безопасности республики принимала необходи­мые меры по охране лидера. Никто не должен был заранее точно знать место его пребывания. В это время Фидель, как говорили нам кубинские коллеги, не имел постоянного ноч­лега, систематически менял свои резиденции, а сколько их было у лидера, точно никто из наших собеседников назвать не мог. В одной из таких резиденций в ходе съезда кубинских коммунистов нашей делегации удалось побывать на встрече с Фиделем, которая состоялась глубокой ночью. Помнится, на­ши машины с потушенными фарами, сопровождаемые джи­пами и мотоциклистами, долго петляли по зарослям, ветки которых часто скользили по ветровым стеклам. Наконец голо­вной автомобиль остановился, и в свете зажженных с двух сто­рон фонарей мы увидели решетку ворот и группу солдат с ав­томатами. Машины пропустили в ворота, и они еще довольно долго, хоть и медленно, продолжали свой путь к цели. Подъ­ехали к невысокому особняку, с наглухо зашторенными окна­ми, через которые проникал неяркий свет.

Фидель встретил нашу делегацию в небольшой, слабо освещенной прихожей. Он обнялся с Черненко, крепко пожал руки членам делегации. Из официальных лиц с нашей сторо­ны тогда присутствовали секретарь ЦК КПСС В. И. Долгих, посол СССР в Республике Куба В. И. Воротников, секретарь Одесского обкома партии И. П. Кириченко. Бросилась в гла­за такая деталь: прежде чем пройти с нами в комнату для бесе­ды, Фидель в прихожей снял с себя и оставил порученцу ши­рокий кожаный пояс, на котором были закреплены две кобуры с пистолетами. Как нам потом объяснили, это был жест большого доверия к собеседникам. Все расселись за не­большим круглым столом. С кубинской стороны, кроме Фи­деля и его помощника-переводчика, на встрече был его брат Рауль Кастро.

Впервые мне пришлось наблюдать так близко Фиде­ля — этого легендарного человека, героя-революционера, ку­мира молодежи шестидесятых годов. С каким упоением мы — комсомольцы тех лет приветствовали кубинскую рево­люцию. Мы дружно пели тогда «Куба — любовь моя!», с во­одушевлением повторяли слова этой песни-марша: «И гово­рит вдохновенно Фидель: мужество знает цель!»

Я жадно вглядывался в человека, сидевшего напротив. Широкоплечий, заметно погрузневший, с бледным лицом. Резко, словно напоказ, проступала седина в знаменитой его бороде. И глаза... Мне всегда казалось, когда я слушал страст­ные выступления Фиделя, что глаза его — это постоянно пы­лающий пламень, способный всех зажечь вокруг себя. Но в тот раз я увидел глаза бесстрастные, холодные, безучастно смотрящие куда-то вдаль. И я понял, что передо мной чело­век, страшно уставший, находящийся на пределе человечес­ких возможностей.

В ходе беседы больше говорил Фидель. Обратили на себя внимание резкость и безапелляционность его суждений по от­ношению к антикубинской политике Соединенных Штатов, событий в Польше и по другим международным вопросам. Та­ким же, не допускающим возражения тоном он говорил и о неизменной преданности кубинцев своему верному другу — Советскому Союзу. Причем его просьбы о дополнительной экономической помощи имели такой настоятельный харак­тер, что скорее походили на требования. Черненко в этой бе­седе выразил полное согласие с позицией кубинского руково­дителя по всем затронутым вопросам и заверил Фиделя в том, что со своей стороны мы будем и дальше крепить солидар­ность с кубинским народом.

А тем временем на съезде кубинских коммунистов страсти накалялись. Каждый выступавший делегат горячо поддержи­вал идею о военной защите кубинской революции, предлагал конкретные практические меры, обращался с просьбами к Советскому Союзу помочь с вооружением народного ополче­ния. На всё это надо было давать делегатам прямые и ясные, неуклончивые ответы. Но для того чтобы их сформулировать, понадобилась напряженная работа — неоднократно проводи­ли встречи с Фиделем и другими кубинскими руководителя­ми, консультировались с Москвой.

Черненко дважды говорил с Брежневым. И был, в конце концов, найден достойный ответ, который с восторгом встре­тили делегаты съезда кубинских коммунистов. Его суть за­ключалась в следующем: «Экспортом революции ни вы, ни мы, ни другие страны социализма не занимаются. Революции рождаются и побеждают на почве каждой данной страны в си­лу ее внутренних условий, а не привносятся извне. Но и экс­порт контрреволюции, вмешательство извне в дела социалис­тических стран недопустимы. Это империалисты должны знать!»

Долго после этих слов в зале не смолкали оглушительные аплодисменты. Острота вопроса постепенно начала спадать, страсти поутихли.

Потом Черненко мне признавался, что сам он не очень был доволен этим тезисом. «Произношу эту фразу, — говорил он, — а в голове автоматически возникает воспоминание о вводе на­ших войск в Прагу в 1968 году».

В феврале 1982 года проходил съезд Французской компар­тии, и вновь Константин Устинович возглавил делегацию КПСС. Этот факт, по сложившимся негласным канонам, дол­жен был означать, что произошло существенное изменение его положения в руководящем ядре Политбюро ЦК. Как пра­вило, представлять КПСС на съезде одной из крупнейших компартий капиталистических стран, а именно такой явля­лась ФКП, могло только первое, в крайнем случае — второе руководящее лицо в партии. Брежнев не мог поехать во Фран­цию не только потому, что в межпартийных отношениях были налицо разногласия по ряду принципиальных вопросов. Ос­новная причина крылась в его болезни. Тяжело болел тогда и Суслов, и нелегкая миссия «отдуваться» на съезде ФКП за ру­ководство КПСС была возложена на Черненко. Изначально считаюсь, что на форуме французских коммунистов будут подняты серьезные и «неудобные» для КПСС проблемы, и эти прогнозы сбылись.

В состав нашей делегации, наряду с членами ЦК П. С. Федирко и В. Н. Голубевой, входил первый заместитель заведую­щего Международным отделом ЦК КПСС В. В. Загладин. Он был одним из немногих работников, глубоко и хорошо пони­мавших процессы, происходящие в ФКП, расстановку сил в ее руководящем ядре. К тому же он был лично и довольно близко знаком со многими членами ЦК французских комму­нистов, постоянно общался с ними, в том числе и в неофици­альной обстановке. И, конечно, его несомненным преимуще­ством было свободное владение французским языком. Вот почему для Загладина дни работы съезда стали особенно на­пряженными. Ему приходилось прикладывать максимум уси­лий и дипломатического искусства, чтобы «наводить мосты» между руководством КПСС и ФКП не только по вопросам глобального характера. В ходе самого съезда возникало нема­ло недоразумений, касающихся непосредственных контактов с руководителями Французской компартии.

Как правило, на съездах братских компартий хозяева ста­вили делегацию КПСС в некотором роде в привилегирован­ное положение, относились с подчеркнутым почтением и уважением. Здесь же из 110 делегаций других партий, при­бывших на съезд ФКП, отношение к представителям КПСС было довольно ординарное. В аэропорту нас встретил секре­тарь ЦК ФКП Максим Гремец. Он передал Черненко сожа­ление Ж. Марше о том, что никто из членов Политбюро ФКП больше не имеет возможности встретить делегацию КПСС, поскольку время ее прилета совпало с очень важным заседанием.

Наша делегация была также предупреждена и о том, что на самом съезде выступления представителей других партий, в том числе, разумеется, и КПСС, не планируются, а предус­мотрены они на митингах солидарности, которые будут про­ходить в партийных организациях в ходе съезда. Что касается приветствий братских партий съезду, то они будут оглашаться и в порядке поступления публиковаться в «Юманите».

Все эти организационные нормы, естественно, являлись прерогативой хозяев съезда. Для них они были вполне обыч­ными рабочими моментами, можно сказать, достаточно тра­диционными. У нас же они вызвали определенную насторо­женность, и казалось, что все они в духе линии ФКП, от политики которой, как считали некоторые руководители и те­оретики КПСС, «попахивало ревизионизмом». Но дело было не только в этом. К тому времени у руководства нашего ЦК было особо щепетильное отношение к чисто протокольным вопросам, оно просто благоговело перед порядком проведе­ния всевозможных партийно-государственных процедур и ри­туалов.

Правда, справедливости ради заметим, что в последующие дни делегацию КПСС и ее руководителя Черненко постоянно опекал один из старейших деятелей ФКП, член Политбюро Гастон Плиссонье. Они были одного поколения с Черненко, быстро нашли общий язык и темы для неформальных, заду­шевных разговоров. В то же время Жорж Марше и не пытался выказать хоть какие-то знаки особого внимания к посланцам КПСС, был подчеркнуто официален. Его встречи с Черненко были предельно краткими и носили скорее протокольный ха­рактер.

Что греха таить, визиты в такие страны, как Франция, да­же на долю первых лиц ЦК КПСС выпадали нечасто. И, ко­нечно, было очень жалко, что предельно ограниченное время той поездки не позволяло ближе и подробнее познакомиться с великой французской культурой, достопримечательностя­ми и знаменитыми музеями страны. Как всякий русский об­разованный человек, Черненко обладал открытой душой, предрасположенной к восприятию ценностей иной культуры, знал и любил классическую французскую литературу, ее ки­нематограф.

Но все же в тот раз из жесткой программы удалось вырвать несколько часов на посещение Лувра и Дворца инвалидов, побывать на могиле Наполеона. Разволновало Константина Устиновича посещение улицы Мари Роз и ее главной досто­примечательности — музея-квартиры В. И. Ленина, трога­тельно прошло возложение цветов у Стены коммунаров на кладбище Пер-Лашез. Наш посол во Франции С. В. Червоненко показал Константину Устиновичу ночной Монмартр. Удалось познакомиться с французской кухней, которую Чер­ненко оценил как превосходную. Он был в общем-то челове­ком, не очень предрасположенным к кулинарным изыскам, заморским блюдам предпочитал капусту квашеную да пель­мени сибирские, однако и устрицам французским отдал должное.

И все же в те дни никто ни на минуту не забывал о глав­ном — о содержании работы съезда, его основных тенденци­ях, проявлявшихся в дискуссиях и документах. На заседаниях съезда Черненко имел возможность непосредственно убе­диться не только в наличии «особой» линии французских коммунистов, которая в последние годы как у нас, так и за ру­бежом толковалась весьма разноречиво, но и в том, что линия эта за годы, предшествующие XXIV съезду ФКП, получила значительное развитие и углубление. Ее существо четко про­слеживалось в докладе Жоржа Марше. Начинался этот до­клад с известного лозунга, вывешенного в спортивном зале Сен-Дени, рабочего пригорода Парижа, где проходил съезд, — «Построим социализм всех цветов Франции». В отчетном до­кладе в качестве главной задачи коммунистов выдвигалось строительство «социализма по-французски» — социализма демократического и самоуправляющегося. Жорж Марше под­черкивал в докладе, что коммунисты Франции выступают против «казарменного социализма», что «социализм по-французски» — это создание такой экономики, которая бы учиты­вала все передовые достижения научно-технического про­гресса, производила всё для французов во Франции, сохраняя и оберегая в то же время ее природные богатства.

Концепция «социализма по-французски» ориентирова­лась на множественность форм общественного присвоения. Считая необходимым продолжать развитие традиционных форм государственной и кооперативной собственности, французские коммунисты предусматривали создание собст­венности муниципальной, департаментской, региональной. Кроме того, они заявляли о своем понимании той важной ро­ли, которую играют в жизни Франции мелкие и средние част­ные предприятия.

Рассуждая о том, что подлинный социализм должен быть непременно продуктом творчества широких масс, Марше за­метил: «Счастье народа нельзя сделать без него, тем более во­преки ему».

Далее привожу некоторые записи из своего блокнота, ко­торые представляют собой отдельные выдержки из отчетного доклада Марше:

• Долгое время мы верили в существование «всеобщей модели» социализма. Но теперь мы решили этот вопрос четко: социализм не должен быть чужеродной прививкой на дереве нации...
• «Социализм цветов Франции» — это не социализм, приготовленный где-то и перекрашенный в цвета Франции...
• «Социализм по-французски» должен сохранить всё, что завоевано во Франции в области свободы... Французский со­циализм — это общество прав человека...
• Социализм не может быть предметом импорта...

Это, по существу, была полемика с КПСС, и полемика до­вольно острая. Все высказанные в Париже положения (я их привел не в полном объеме в качестве наиболее ярких приме­ров) в то время воспринимались в Москве неоднозначно, в ос­новном негативно.

Черненко такую позицию руководства ФКП воспринимал непросто. Она рушила привычную мировоззренческую пози­цию, взгляды и убеждения, которые он столько лет старался нести в жизнь, передавать другим. Он не был готов к этому. Мешали груз годами выработанных стереотипов, устойчивая ортодоксальность мышления. Я говорю об этом, чтобы чита­тель понял, как тщательно и с каким волнением готовился он к выступлению на митинге солидарности в рабочем пригоро­де Парижа Вильжюиф. Помню, как накануне сложно рожда­лась и формулировалась мысль, которая в его выступлении казалась простой и понятной. «Мы глубоко убеждены, — за­явил на митинге Константин Устинович, — что социа­лизм — разумеется, в тех формах, которые соответствуют ус­ловиям и традициям каждого народа, — будет завоевывать всё новые рубежи. Будущее принадлежит тому обществу, которое служит человеку труда!» Такая фраза была предложена Загладиным в последний момент перед выступлением, и Черненко согласился с ней.

Вот так, довольно непросто, набирал Черненко необходи­мый опыт зарубежной деятельности. И важность приобретен­ных им в те годы навыков решения внешнеполитических про­блем трудно переоценить, поскольку его короткое правление страной пришлось на очень сложный и бурный период между­народной жизни.

Так уж вышло, что поездка во Францию была последней зарубежной командировкой Черненко. В 1983 году болезнь помешала ему выехать в ГДР для участия в работе конферен­ции, посвященной 150-летию со дня смерти К. Маркса. В ранге Генерального секретаря ЦК КПСС и позднее, когда стал он и Председателем Президиума Верховного Совета СССР, ему так и не удалось побывать ни в одной зарубежной поезд­ке. И тем не менее повторюсь, что предыдущий, пусть и не очень богатый, практический опыт внешнеполитической дея­тельности помогал найти верный подход к решению многих важных вопросов, в том числе и к проблемам внутренней по­литики, вырабатывать свой взгляд на многие вещи.

Опыт этот Константину Устиновичу понадобился букваль­но с первых дней и даже часов вступления его на пост генсека, когда резко изменился весь ритм его жизни. Такого чувства раньше не было — видно было, что он почти физически ощу­щал, как необыкновенно повысилась ответственность за каж­дое сказанное или написанное им слово, особенно когда при­ходилось заниматься международной проблематикой. И все же то, во что пришлось ему вникать в этот период, по своему смыслу было гораздо сложнее и тоньше, чем раньше, потому что лежало главным образом в сфере профессиональной дип­ломатии. Предыдущие же его зарубежные поездки, как прави­ло, не были связаны с принятием каких-либо ответственных решений. Встречи и беседы, которые до этого проходили с участием Черненко за рубежом, носили в основном общест­венно-политический характер, а декларирование каких-то принципов, по сути, не влияло на взаимоотношения госу­дарств и расстановку сил в мире.

Теперь же всё поменялось. Стремительный темп развития событий требовал быстрого принятия безошибочных реше­ний и одновременно — спокойного обдумывания каждого шага, каждого слова. Нужно было последовательно и строго проводить в жизнь внешнеполитическую стратегию партии, сформулированную ее съездами, уметь находить единствен­ но верную для каждой ситуации тактику, корректировать ее в зависимости от обстоятельств, предвидеть ответные шаги партнеров и отыскивать ответы на них — именно так пони­мал Константин Устинович свои задачи на международной арене. Но времени, которого и так не хватало, стало еще ку­да меньше. Поэтому нередко Черненко был вынужден плыть по течению, целиком полагаясь на материалы, подготовлен­ные МИДом, помощниками, экспертами по тем или иным международным проблемам.

Период нахождения у власти Черненко, как и время прав­ления Андропова, отличался исключительно сложной меж­дународной атмосферой, которую нужно было как-то норма­лизовать. И, став генсеком, Черненко терпеливо искал пути конструктивного и реального возрождения процесса разрядки международной напряженности, который оказался под угро­зой: все достигнутые соглашения с западными партнерами, казалось, свела на нет афганская война.

А ведь, несмотря на весьма противоречивую обстановку в мире, еще совсем недавно, в конце семидесятых годов, воз­никли достаточно веские основания надеяться, что путь к уг­лублению политической разрядки, к перелому в сфере воен­ной конфронтации в какой-то мере расчищен. Об этом свидетельствовала известная советско-американская встреча в Вене на высшем уровне, которая проходила в столице Авст­рии с 15 по 18 июня 1979 года. В состав советской делегации входил тогда и Черненко.

Главным итогом этой встречи стало подписание с Соеди­ненными Штатами Америки Договора об ограничении стра­тегических и наступательных вооружений — ОСВ-2. Путь к этому событию занял почти семь лет. В результате длительных и непростых поисков взаимоприемлемых, компромиссных решений и было выработано соглашение, построенное на принципе равенства и одинаковой безопасности. Договор ОСВ-2 содержал, как тогда говорили, «взвешенный баланс интересов двух государств». У мировой общественности по­явились реальные надежды.

Это был важный, без преувеличения можно сказать — ис­торический, успех политики разрядки, определяющий вклад в который внесла конструктивная, миролюбивая внешняя по­литика Советского Союза, его союзников по Варшавскому до­говору. Это был и итог усилий многих здравомыслящих по­литиков Запада, в том числе американских, общественности различных стран.

Но, к сожалению, уже в самом конце семидесятых — нача­ле восьмидесятых годов положение в мировом сообществе стало меняться не в пользу нашей страны. Наивно полагать, что только война в Афганистане и отказ американцев ратифи­цировать договор ОСВ-2 перечеркнули итоги советско-аме­риканской встречи в Вене и многообещающие возможности, которые они открывали.

Еще при президенте Картере, который пребывал у власти до января 1981 года, были приняты пятилетняя программа разработки новых систем оружия в США и беспрецедентно долгосрочный, рассчитанный на 15 лет, план наращивания и модернизации вооружений Североатлантического блока. При этом предусматривалось, естественно, и ежегодное увеличе­ние военных расходов в течение всего этого периода. А затем последовало решение брюссельской сессии Совета НАТО — всего через полгода после Вены — о размещении в Западной Европе нового американского ядерного оружия средней даль­ности. И это тоже произошло при президенте Картере, подпи­савшем венские документы.

Всё это дает веские основания считать, что ввод ограни­ченного контингента советских войск в Афганистан был не причиной, а всего лишь поводом для внезапного отказа Со­единенных Штатов от договора ОСВ-2 и резкого изменения ими своего внешнеполитического курса.

Известно, что только ленивый за прошедшие годы не вы­сказал свое мнение по Афганистану. Продолжают активно об­суждать эту тему и в наши дни, хотя точки зрения на действия советского руководства три десятилетия назад и сейчас выска­зываются прямо противоположные. Не знаю, будет ли когда- нибудь найден в этом вопросе единый знаменатель, но тем не менее свою позицию тоже изложу.

Мои суждения складывались из той многосторонней ин­формации, которую приходилось по долгу службы анализиро­вать еще задолго до ввода войск и несколько лет после того, как началась эта губительная кампания. Прежде всего, и это необходимо подчеркнуть, огромное число аналитических и документальных материалов свидетельствовали о том, что Ап­рельская революция в Афганистане, случившаяся в 1978 году, нами не подталкивалась и непосредственного участия в ее подготовке и развитии советская сторона не принимала.

Мы имели самые общие представления о движениях «пар- чамистов» и «халькистов», о путаных политических платфор­мах Тараки, а затем и Амина. Более детально мы стали вникать в обстановку, когда в Афганистане активизировались мятеж­ные силы, получавшие поддержку извне, а правительство этой страны не однажды настойчиво просило нас о помощи. Мы несколько раз уходили от ответа на эти просьбы, но в конце концов не устояли.

Я солидарен с авторами публикаций, в которых называ­ются конкретные лица, принявшие решение о вводе войск в Афганистан, — это Брежнев, Андропов, Громыко, Устинов. Но, на мой взгляд, здесь важен не просто перечень ответст­венных за этот шаг членов Политбюро. Трудно обойтись без понимания их степени влияния в этом руководящем органе партии, без знания того, за какие конкретные сферы дея­тельности они отвечали, на каких материалах и каким обра­зом родилась идея и от кого она исходила. Даже для любого непосвященного человека совершенно ясно: прежде чем принять такое важное решение, необходимо иметь достовер­ную информацию о политическом положении, о расстанов­ке сил в стране, о подлинном состоянии «революционного духа» афганцев и т. д. Где можно было получить наиболее ис­черпывающие сведения по всем этим пунктам? Конечно, в первую очередь в ведомстве Андропова. И подобные сведе­ния готовились там и представлялись членам Политбюро си­стематически.

Не обошлось еще без одного ведомства, точнее, подразде­ления ЦК КПСС, которое возглавлял кандидат в члены По­литбюро, секретарь ЦК Б. Н. Пономарев. Речь идет о Между­народном отделе ЦК, откуда исходили записки и документы о расстановке классовых сил в афганском обществе и о готовно­сти трудящихся масс идти за революцией. Само собой разуме­ется, соответствующую информацию готовил и Генштаб. Всё это вместе взятое и послужило базой, выглядевшей внешне довольно внушительно, для оценки ситуации в целом. В ко­нечном счете ее признали благоприятной для оказания «ин­тернациональной помощи афганскому народу».

Эта оценка была, как показало дальнейшее развитие собы­тий, далекой от действительности. Но военные восприняли ее как руководство к действию. Под решительным нажимом Ус­тинова, уверявшего, что военная акция в Афганистане завер­шится в течение нескольких недель, роковое решение в декаб­ре 1979 года было принято.

Без каких-либо колебаний это решение поддержал и Чер­ненко. Впрочем, даже если бы он в то время и занимал другую позицию, то вряд ли бы смог оказать какое-то существенное влияние на мнение других членов Политбюро.

Когда многие решения Политбюро ЦК КПСС были опуб­ликованы в открытой печати, у меня появилась возможность документально подкрепить свои предположения, не разгла­шая какой-либо государственной тайны.

Вот перед нами решение Политбюро ЦК КПСС № П176/125 «О вводе ограниченного контингента советских войск в Афганистан», которое принято 12 декабря 1979 года. Вернее, это не само решение, а его проект, написанный от руки Чер­ненко:

«К положению в А.:

1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные тт. Андроповым Ю. В., Устиновым Д. Ф., Громыко А. А.

Разрешить им в ходе осуществления этих мероприятий вносить коррективы непринципиального характера.

Вопросы, требующие решения ЦК, своевременно вносить в Политбюро.

Осуществление всех этих мероприятий возложить на тт. Андропова Ю. В., Устинова Д. Ф., Громыко А. А.

2. Поручить тт. Андропову Ю. В., Устинову Д. Ф., Громы­ко А. А. информировать Политбюро ЦК о ходе исполнения намеченных мероприятий.

Секретарь ЦК                                            Л. И. Брежнев».

А вот запись, сделанная Черненко по итогам обсуждения одного из докладов о ходе выполнения указанного выше по­становления Политбюро:

«26 декабря 1979 г. (на даче присутствовали тт. Бреж­нев Л. И., Андропов Ю. В., Устинов Д. Ф., Громыко А. А., Чер­ненко К. У.).

О ходе выполнения постановления ЦК КПСС № П176/125 от 12 декабря 1979 года доложили тт. Устинов, Громыко, Анд­ропов.

Тов. Брежнев Л. И. высказал ряд пожеланий, одобрив при этом план действий, намеченных товарищами на ближайшее время. Признано целесообразным, что в таком же составе и направлении доложенного плана действовать Комиссии По­литбюро, тщательно продумывая каждый шаг своих дейст­вий...»

И все же, если сам факт ввода советских войск в Афганис­тан стал только поводом для ответных негативных действий Запада (лично я в этом не сомневаюсь), все равно это было серьезным просчетом нашего руководства во внешнеполити­ческих делах. Последующие годы затяжной афганской войны с огромной тратой материальных ресурсов, с гибелью почти пятнадцати тысяч наших воинов оставили недобрую память о советских руководителях того времени.

Ну а как оценивать действия западных правителей? Глав­ное, пожалуй, заключалось в том, что они шли в фарватере по­литиков и идеологов своих стран, силившихся доказать, будто оружие во все времена является символом надежности и без­опасности нации. Отсутствие же или недостаток современно­го вооружения — признак слабости и бессилия. Не случайно на рубеже семидесятых-восьмидесятых годов вновь оживи­лись «теоретики» ядерной войны, считающей ее приемлемой, если разрушительную мощь смертельного оружия ввести в какие-нибудь «ограниченные рамки».

«Уважают только сильных!» — это кредо возобладало над другими принципами, которыми руководствовались на меж­дународной арене капиталистические страны. И все же сове­щание в Хельсинки, завершившееся в августе 1975 года, советско-американская встреча в Вене ставили под сомнение безрассудную в ядерный век «философию войны», зарождали у народов мира надежду, что здравый смысл и реализм в кон­це концов одержат победу.

С первых же шагов Черненко в качестве Генерального се­кретаря ЦК КПСС проявилась его приверженность миролю­бивому курсу. Например, всего две недели спустя после из­брания его генсеком он выступил перед избирателями. И сразу же затронул тему огромной ответственности государст­венных руководителей в ядерный век перед людьми планеты и грядущими поколениями. Это было не просто декларирова­ние верности советского руководства идее мира — Констан­тин Устинович выдвинул конкретные предложения, направ­ленные на активизирование процесса разрядки, которые на следующий же день за рубежом назвали «доктриной Чер­ненко».

Генеральный секретарь ЦК КПСС обратился ко всем ядерным державам, приглашая их договориться о соблюдении в отношениях между собой и с другими странами определенных норм поведения, диктуемых условиями и логикой ядерного века. Вот эти «шесть пунктов Черненко»:

• рассматривать предотвращение ящерной войны как глав­ную цель своей внешней политики. Не допускать ситуаций, чреватых ядерным конфликтом. А в случае возникновения та­кой опасности проводить срочные консультации, чтобы не дать вспыхнуть ядерному пожару;
• отказаться от пропаганды ядерной войны в любом ее вари­анте, глобальном либо ограниченном;
• взять обязательство не применять первыми ядерного ору­жия;
• ни при каких обстоятельствах не применять ядерного оружия против неядерных стран, на территории которых та­кого оружия нет. Уважать статут уже созданной и поощрять образование новых безъядерных зон в различных районах мира;
• не допускать распространения ядерного оружия в любой форме; не передавать кому бы то ни было ядерного оружия или контроля над ним; не размещать его на территории стран, где его нет; не переносить гонку ядерных вооружений в новые сферы, включая космос;
• шаг за шагом, на основе принципа одинаковой безопасно­сти добиться сокращения ядерных вооружений вплоть до пол­ной их ликвидации во всех разновидностях.

Эту программу, конечно, нельзя целиком и полностью ста­вить в личную заслугу Черненко, поскольку она была вырабо­тана коллективным разумом. Но нет никакого сомнения, что она полностью отвечала настроениям Константина Устинови­ча и его желанию внести свой вклад в дело разрядки. На него ложилось и основное бремя ответственности за реализацию выдвинутой доктрины.

Увы, времени для этого у него оказалось очень мало. Но все, что он мог, он делал тогда, себя не жалея. У меня сохрани­лись рабочие записи, отражающие напряженный ритм дея­тельности Черненко на международном поприще. На их осно­вании можно составить представление, насколько широк был круг проблем, которые приходилось решать генеральному се­кретарю. Сама логика развития событий отводила новому ру­ководителю партии ключевую роль в этой многогранной и на­пряженной работе.

Так, до конца 1984 года Черненко встречался с приезжав­шими в Москву руководителями практически всех братских социалистических стран, а также компартий Греции, Португа­лии и Японии. Ему пришлось общаться с лидерами Эфиопии и Никарагуа, с главами государств и правительств Финлян­дии, Испании, Франции, Австрии, Сирии, ЙАР, Мальты, с Ге­неральным секретарем ООН, министром иностранных дел Великобритании, с общественными и политическими деяте­лями ряда стран. Кроме того, он дал несколько интервью со­ветской и зарубежной печати, ответил на письма и послания известных на Западе противников гонки вооружений. И это — помимо повседневных, «обычных» занятий вопросами внешней политики, которые отнимали немалую часть рабоче­го дня Генерального секретаря ЦК КПСС.

Особое место в рабочем календаре Черненко, как я уж пи­сал, занял февраль 1984 года. Многочисленные визиты поли­тических деятелей Запада в Москву, интервью советским и иностранным корреспондентам по самым острым вопросам внешней политики, публичные выступления и речи на «про­токольных» приемах и обедах — лишь малая часть того, чем приходилось тогда заниматься. Важно было не потонуть в этой текучке, продумать порядок и очередность стоящих за­дач, характер и направленность работы по их решению, ко­нечная цель которой — добиться перелома в развитии между­народных событий.

Допущенные ранее советским руководством ошибки и про­счеты, как бы тяжелы они ни были, не меняли социалистичес­кой сути внешней политики Советского государства, которая изначально была гуманистической и миролюбивой. Поэтому в первых же своих публичных заявлениях Черненко сделал ак­цент на преемственности внешнеполитической линии, кото­рую проводили его предшественники — Брежнев и Андропов. Чуть позже он более детально разъяснил, как понимает эту преемственность. Мы должны, подчеркивал Константин Ус­тинович в своем выступлении перед избирателями, делать все от нас зависящее, чтобы предотвратить ядерную катастрофу. А это значит — двигаться по пути равноправного сотрудниче­ства государств на началах мирного сосуществования. В этом духе надо действовать сообща со всеми политическими и об­щественными силами, со всеми правительствами, которые преследуют те же цели.

Одним из самых важных элементов преемственности со­ветской внешней политики Черненко считал ее реализм. Суть его, по его мнению, заключается в том, чтобы побудить все правительства перейти к политике здравого смысла, делового взаимодействия.

Конечно, отдельные его заявления того времени звучали довольно декларативно, и их практическая ценность была не столь высока, как хотелось бы. Но ведь оценивать значение провозглашавшихся внешнеполитических принципов следует с позиций развития событий именно на тот момент. Вспом­ним начало 1984 года. Обстановка внушала тогда обоснован­ную тревогу: гонка вооружений вступала в новую фазу. Белый дом, а под его нажимом и многие американские партнеры по НАТО явно стремились не просто заморозить процессы раз­рядки, но и перечеркнуть их, взяв курс на жесткую конфрон­тацию с Советским Союзом. Вот почему мировая обществен­ность с большим вниманием встретила публичное заявление нового Генерального секретаря ЦК КПСС, в котором он под­черкнул, что рассматривает восстановление атмосферы меж­дународного доверия как острую необходимость. Свою глав­ную задачу он видит в том, чтобы привести в движение процесс разрядки.

В этом смысле большое значение в 1984 году имели пере­говоры Черненко с президентом Франции Миттераном. Их итоги показали, что существуют реальные возможности для расширения и углубления не только советско-французских экономических связей, научно-технических и культурных об­менов, но и всего внешнеполитического сотрудничества на­ших стран. Это было тем более важно, что создавало предпо­сылки для дальнейшей активизации политики разрядки, борьбы за укрепление мира и безопасности в Европе и во всем мире.

И раньше, в семидесятые годы, взаимодействие СССР и Франции заметно влияло на благоприятное развитие событий в мире, способствовало утверждению разрядки. Черненко в ходе переговоров откровенно сказал Франсуа Миттерану: «Советский Союз, в том, что касается Франции, руководству­ется не конъюнктурными соображениями, а тем, что сближа­ет французский и советский народы. Мы придаем первосте­пенное значение поддержанию большей стабильности в советско-французских отношениях, ибо помимо взаимной выгоды это может принести сегодня немалую пользу упроче­нию международной безопасности, способствовать возрожде­нию разрядки». И Миттеран, в свою очередь, выразил полное согласие с позицией советской стороны.

На протяжении всего 1984 года мы делали попытки вос­становить деловые отношения, навести мосты с ведущими странами Запада, взяв за основу проблемы обуздания гонки вооружений. Весьма характерны в этом смысле были бесе­ды К. У. Черненко с Гансом Йоханом Фогелем, председателем Социал-демократической партии Германии, и Нилом Кинноком, лидером Лейбористской партии Великобритании. И в том и в другом случае он старался убедить своих собеседников в том, что как советско-западногерманские, так и советско-английские отношения нельзя рассматривать в отрыве от по­литики ФРГ и Великобритании в вопросах разоружения.

Постепенно линия на восстановление взаимопонимания с ведущими странами Запада стала приносить свои плоды. До радикального перелома в развитии мировых событий было, конечно, далеко, но результаты визитов в Москву государст­венных деятелей Запада, их бесед с Черненко обнадеживали, показывали всем, кто хотел это видеть: такой перелом возмо­жен, и Советский Союз делает все ради того, чтобы он стал ре­альностью.

 

 

Выступая за возрождение разрядки, новое советское руко­водство отдавало себе отчет, что очень не просто будет вер­нуться к тому, что было начато в семидесятых годах. Следовало извлечь урок из опыта прошедшего десятилетия — и поло­жительного, и отрицательного. А он состоял прежде всего в том, что политическое сотрудничество может успешно раз­виваться лишь на основе неуклонного, шаг за шагом, сокра­щения военных потенциалов, реального разоружения. Но вот здесь концы с концами у нас не совсем сходились. Мы всё бо­лее и более втягивались в афганскую войну и не предпри­нимали реальных мер по свертыванию нашего участия в ней. В этом направлении Черненко, к сожалению, решительных шагов не делал, полагаясь во всем на Устинова и Громыко. И в этом, я думаю, была самая существенная слабость его по­зиции.

Конечно, в любом случае за год работы, пусть даже самой напряженной, нельзя резко переломить тенденцию к росту международной напряженности. И все же в этом направлении было кое-что сделано, если сравнивать с положением, кото­рое сложилось на международной арене к февралю 1984 года. Ведь к тому времени США от разговоров стали переходить к практической подготовке милитаризации космоса, что могло создать новую, чудовищно опасную ситуацию, чреватую са­мыми непредсказуемыми последствиями. Всего лишь за год до этого президент США Рональд Рейган объявил о принятии долгосрочной программы научно-исследовательских и опыт- но-конструкторских работ, известной под названием «Страте­гическая оборонная инициатива». Форсированное создание системы СОИ положило бы конец процессу ограничения и сокращения ядерных вооружений, стало бы катализатором бесконтрольного наращивания военных потенциалов по всем направлениям.

Нужны были выдержка, умение отыскать возможный вы­ход из сложившегося положения, чтобы сдвинуть с мертвой точки решение ключевой задачи — остановить гонку воору­жений. Этот выход виделся в новом подходе к советско-американским отношениям. Однако в США еще осенью 1984 го­да либо не хотели, либо не готовы были понять, что иного разумного пути, чем нормализация этих отношений на прин­ципах равенства, взаимной безопасности, — нет. Правда, пер­вые подвижки в этом направлении все же делались и с их сто­роны.

В этом смысле определенное значение имела встреча Чер­ненко с известным американским бизнесменом Армандом Хаммером, состоявшаяся 4 декабря 1984 года. Впоследствии доктор Хаммер подробно описал беседу с Генеральным секре­тарем ЦК КПСС в своих воспоминаниях, вышедших в свет в 1988 году. Эти воспоминания были опубликованы в восьмом номере журнала «Знамя» за 1989 год. Привожу здесь отрывок из них, непосредственно касающийся состоявшейся в Москве встречи:

«...Она была назначена на полдень. Я старался сосредото­читься в ожидании предстоящего разговора. Судьба предоста­вила мне возможность, которую я не должен был упустить. В течение десяти месяцев со дня смерти Андропова и после ко­роткой встречи Черненко с вице-президентом Джорджем Бу­шем в день похорон ни один американец, кроме нескольких журналистов, не встречался с новым Генеральным секретарем. Да и их разговоры в основном состояли в зачитывании заранее приготовленных ответов на предварительно полученные во­просы. Сам Черненко не встречался с американцами со вре­мен внушительной победы президента Рейгана на ноябрьских выборах.

В это время отношения между Америкой и СССР были ху­же, чем когда-либо в течение шестидесяти пяти лет, с тех пор как я впервые приехал в Советскую Россию. Обе стороны на­зывали друг друга “империей зла”. Было необходимо снова начать диалог, без промедления провести встречу на высшем уровне в надежде, что при личном общении Черненко и Рей­ган проявят теплоту, которая поможет растопить лед в отно­шениях между нашими странами.

Начиная с Ленина и кончая Брежневым, мои встречи с гла­вами Советского государства всегда проходили в кабинете Ге­нерального секретаря в Кремле. Поэтому я рассматривал как оказанную мне честь тот факт, что Черненко решил встретить­ся со мной не в кремлевском кабинете, предназначенном для официальных приемов, а на своем рабочем месте.

Когда двери открылись, я с интересом окинул взглядом ог­ромную комнату, в которой меня ожидал новый руководитель СССР, один из самых влиятельных людей на Земле. Естест­венно, мне хотелось знать, правду ли говорят, что он больной человек. Он легко поднялся из-за стола, стоявшего в другом конце комнаты, и пошел мне навстречу, улыбаясь и протяги­вая руку для теплого, уверенного и сильного рукопожатия. Его слегка порозовевшее от волнения лицо и уверенные манеры не имели ничего общего с бледной, немощной фигурой, кото­рую нам показывали по телевизору...

Я принес с собой подарок — письмо в кожаном переплете, которое Карл Маркс написал министру внутренних дел Вели­кобритании лорду Абердеру в июле 1871 года в Лондоне. Это письмо было одним из документов, которые Маркс передал министру внутренних дел для создания штаба Коммунистиче­ского Интернационала в Лондоне. Преследуемый во Франции Маркс добивался права жительства в Англии. В письме была ссылка на корреспонденцию между Марксом и Авраамом Линкольном, в которой Маркс поздравлял Линкольна в связи с его переизбранием и освобождением рабов. Мне посчастли­вилось приобрести это письмо на аукционе “Сотби” в Лондо­не в мае 1984 года.

Теперь я подарил это письмо Черненко.

Он похвалил мои усилия, “направленные на развитие со­трудничества”, а затем сказал:

• Сегодня важнее всего найти практические пути предот­вращения атомной катастрофы во всем мире. Я подчерки­ваю — практические пути! В мире достаточно общих заверений о доброй воле... Чтобы действительно добиться разоружения, надо, засучив рукава, браться за дело и подготовить конкрет­ные предложения.

Это прямо касалось меня: я привез с собой конкретные предложения.

Когда Черненко закончил читать свое заявление, он снял очки и отложил в сторону бумагу. Настала моя очередь:

• Господин Генеральный секретарь! В этом году в интер­вью в “Вашингтон пост” вы сказали, что СССР несколько раз призывал Вашингтон последовать его примеру и обещать, что не применит первым ядерное оружие. Если Вашингтон согла­сится дать вам такое обещание... готовы ли вы... также обе­щать не применять первыми ядерное оружие?
• Как вы знаете, — сказал Черненко после весьма продол­жительной паузы, — мы сделали это предложение более двух лет назад... Я повторил его для “Вашингтон пост” и телеком­пании “Эн-би-си”. Однако каждый раз, как мы даем подоб­ное обещание, мы получаем отрицательный ответ от амери­канского президента...

Я прервал переводчика и заговорил по-русски:

• Господин Черненко! Естественно, Америка будет при­держиваться такой позиции, ведь вы обладаете куда больши­ми запасами обычных вооружений...
• Предположим, что было бы наоборот... — прервал он меня. — Предположим, США сказали бы нам: “Мы готовы!”, а я бы ответил: “Нас это не устраивает”. Представляете, какой шум бы поднялся во всем мире: “Вот, СССР первым хочет применить ядерное оружие...”

Теперь переводчик стал нам не нужен. Мы прекрасно по­нимали друг друга. Разговор перетек в непринужденное русло. Я почувствовал большую уверенность и заговорил свободнее. Я старался убедить Черненко как можно скорее встретиться с Рейганом и не допускать больше в отношениях между наши­
ми странами никаких проволочек из-за пререканий по поводу количества вооружений.

Черненко слушал меня с большим вниманием, не преры­вая и не возражая.

• Мне было бы интересно узнать реакцию президента Рейгана, — сказал он в конце беседы, и я воспринял это как знак того, что при правильной подготовке можно решить и эту очень сложную международную проблему.

Интервью продолжалось уже больше часа, однако Чернен­ко не проявлял признаков нетерпения вернуться к своим де­лам и его интерес к нашему разговору не уменьшался. Я поч­ти закончил обсуждение вопросов, список которых составил перед встречей. Я выразил надежду на восстановление куль­турного обмена между США и СССР и сказал, что всё еще на­деюсь организовать выставки картин Эрмитажа и Пушкин­ского музея в Вашингтоне, Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, попросив оказать мне в этом деле помощь. Он обещал ознако­миться с этим вопросом.

Пришло время прощаться. Я заверил, что передам содер­жание нашего разговора Белому дому. “Я всегда готов немед­ленно приехать в Москву, если вы сочтете, что я могу быть по­лезным”, — сказал я.

“А теперь я хочу сделать подарок вам”, — сказал Черненко. Он обошел стол и подал мне громадный пакет в половину мо­его роста. Я долго возился с лентами и бумагой, пока, нако­нец, открыл коробку. В ней находилась великолепная ваза, ук­рашенная прекрасной пасторальной сценой ручной росписи. Эта ваза была копией вазы, заказанной царем Николаем I на Российской императорской фарфоровой фабрике, одним из тех произведений искусства, которые я покупал в Москве в двадцатые годы.

Видя, как я доволен, Черненко просиял и обнял меня. От­ношения между нами становились все теплее и казались нача­лом настоящей дружбы. В то время я не мог знать, что эта моя встреча с Константином Черненко будет последней и ему ни­когда не доведется встретиться с президентом Рейганом».

Описывая в своей книге эту встречу, состоявшуюся всего за несколько месяцев до смерти Генерального секретаря ЦК КПСС, Арманд Хаммер по-человечески тепло отозвался о Черненко. Но писал-то он эту книгу, отнюдь не движимый желанием угодить кому-нибудь или подсластить горькую пи­люлю. Хаммер — американец! Они, как правило, не кривят душой перед читателями — репутация дороже.

И еще: эта книга вышла много позже смерти Черненко, когда в России уже наступило время сноса памятников и бю­стов, срыва со стен мемориальных досок.

Значит, сумел американский миллиардер разглядеть в ли­дере СССР нечто такое, что проскочило мимо доморощенных политиков и журналистов.

Помню, как несколько дней Черненко находился под впе­чатлением от этой встречи. Он был до некоторой степени оча­рован Хаммером. Завидовал его бодрости и энергии — в куда более преклонные, нежели у него самого, годы.

Черненко с восхищением говорил о Хаммере: «Надо же, с самим Лениным виделся...»

Перспективы советско-американских отношений в реша­ющей мере зависели от того, будут или не будут за океаном сделаны реальные шаги к подготовке сокращения гонки во­оружений, отказу от планов военного превосходства над СССР. Именно поэтому руководство Советского Союза пред­приняло большие усилия, чтобы склонить США к согла­сию начать переговоры по космическому и ядерному воору­жению.

И реальные сдвиги произошли: в марте 1985 года начались советско-американские переговоры в Женеве. Предметом их стал целый комплекс вопросов, касающихся космических и ядерных (стратегических и средней дальности) вооружений. Цель, к которой стремились стороны, — выработка эффек­тивных договоренностей, направленных на предотвращение гонки вооружений в космосе и ее прекращение на Земле, на укрепление стратегической стабильности. Путь к Женевским переговорам был долог и тернист. Но, думается, не будет пре­увеличением сказать, что именно тогда в фундамент новых со­ветско-американских отношений были заложены первые камни. К сожалению, после смерти Константина Устиновича его «преемник» на посту генерального секретаря умудрился разрушить и эту важную конструкцию, поставил великую дер­жаву в унизительную зависимость от политики США и их за­падноевропейских партнеров.

Будем реально смотреть на вещи: Черненко как Генераль­ный секретарь ЦК КПСС, как Председатель Президиума Вер­ховного Совета СССР не внес решительного поворота в ход внешней политики нашей страны. Просто, видимо, не смог за такой короткий срок. Но его кредо было четким и ясным — он был одним из горячих приверженцев советской концепции мира, которую всегда отличал открытый, конструктивный ха­рактер. Она никогда не была ни жесткой, ни бескомпро­миссной.

Добиваясь радикального оздоровления международной ат­мосферы, выдвигая конкретные предложения, Черненко на­стойчиво доказывал, что Советский Союз не ставит ультима­тумов, он вовсе не хочет сказать: или так, или никак. Напро­тив, заявляя о своей искренней готовности обсудить любые проекты и инициативы, СССР готов всегда внести в свои соб­ственные предложения любые поправки и изменения. При этом необходимо соблюдать только одно, совершенно оправ­данное и естественное условие: наши партнеры также должны исходить из понимания необходимости упрочения всеобщего мира и безопасности, делом способствовать достижению этой цели. Черненко приглашал к диалогу, к честным и разумным переговорам.

Что подкупало всех руководителей западных держав и со­циалистических государств, провозглашаемые нашей страной внешнеполитические принципы он исповедовал совершенно искренне.

 

Глава десятая

ВЫМЫСЛЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

«Застой»: два взгляда на проблему.

Противник перестройки. Андропов — Черненко: к вопросу о противостоянии. Планы и возможности.

В поисках популярности. Реформа народного образования.

Дети должны быть счастливы. К истории «сухого закона».

Черненко как публицист. Взгляд Арбатова

 

Как многие считают, со смертью Черненко пришел конец эпохе «застоя». По их мнению, иного и быть не могло. При этом нам постоянно напоминают, что возглавил Черненко партию, будучи больным, в преклонном возрасте, да и по сво­им личным качествам, сформированным на чисто аппарат­ных должностях, он не мог постичь сложную науку управления огромной державой. К тому же ему трудно было контролиро­вать положение в стране и потому, что к моменту избрания его генсеком атмосфера в обществе якобы была раскалена до предела и в стране сложилось положение, удивительно напо­минающее революционную ситуацию, когда «низы не хотят» жить по-старому, а «верхи не могут» больше управлять госу­дарством.

Иллюстрациями к такому утверждению, как правило, слу­жат рассказы о пустых полках магазинов и бесконечных оче­редях за колбасой и водкой. Правда, при этом почему-то не говорится о том, что, несмотря на имевшиеся проблемы со снабжением и работой предприятий розничной торговли, из холодильников самых что ни на есть простых граждан практи­чески никогда не исчезали ни колбаса, ни мясо. Не имели они больших проблем и с другими продовольственными товара­ми, потому что почти все продукты питания были для них со­вершенно доступными. И даже попытки Горбачева претво­рить в жизнь свои путаные планы не помешали к концу восьмидесятых годов тому, что питание населения страны по своим качественным и количественным показателям вплот­ную приблизилось к международным медицинским нормам, а мясо-молочных продуктов на душу населения употреблялось в полтора-два раза больше, чем в нынешней, «процветающей» России. По этому показателю СССР занимал одно из ведущих мест в мире.

Огромным достижением социализма был равный доступ всех граждан страны к общественным фондам потребления, на которые направлялась огромная часть государственного бюджета в виде расходов на социальное обеспечение, просве­щение, здравоохранение, физическую культуру. С учетом ны­нешней ситуации уместно напомнить о том, что подавляю­щее большинство основных видов лекарств производилось внутри страны, и стоили они копейки. Улучшалась обеспечен­ность людей жильем, которое было бесплатным, так же как были бесплатными образование и медицина: за четыре года пятилетки (1981—1984) жилищные условия улучшили 40 мил­лионов человек.

А что касается внутриполитической обстановки, то, при всех иронично-критических настроениях населения к руково­дящей верхушке КПСС, в стране царила стабильность и лю­дей никогда не покидала уверенность в завтрашнем дне, зало­гом которой выступали предоставленные им государством социальные гарантии.

К сожалению, история конца семидесятых — первой поло­вины восьмидесятых годов, как и весь советский период, бы­ла подвержена грубой фальсификации со стороны «архитек­торов» и «прорабов» перестройки, которые в первую очередь должны нести ответственность за бедственное положение страны, сложившееся к началу девяностых. Очень быстро они «забыли», что настоящий обвал экономики начался не с тех проблем, которые испытывала социалистическая экономика, а с принятием весной 1988 года под их давлением Закона «О кооперации в СССР». Именно под флагом кооперативно­го движения развернулось реальное наступление на социа­лизм. Подавляющее большинство созданных кооперативов паразитировало на теле государственных предприятий, не со­здавая никаких материальных ценностей.

Так начиналась невиданная по своему цинизму и размаху перекачка государственных средств в частный сектор, носив­шая в большинстве случаев откровенно противозаконный ха­рактер. Другими словами, пошел фактически открытый про­цесс ограбления государства, что привело к созданию над потребительским рынком огромного рублевого навеса — де­нежной массы, не находящей себе применения ни в сфере обращения, ни в сфере производства. Обрушение этого навеса стало главной причиной возникновения чудовищного дефи­цита, введения талонной системы, породило безудержную спекуляцию. Предпосылки политического переворота в стра­не и ее развала создавались умело и последовательно.

Впрочем, современные политологи и историки об этом стараются не вспоминать. Им ближе упрощенный подход к прошлому, создание примитивных стереотипов негативного восприятия советской действительности и их внедрение в об­щественное сознание. Ну а за массовое недовольство существовавшим при Брежневе порядком вещей, который по на­следству достался сначала Андропову, а затем перешел к Черненко, выдается ими кухонная болтовня диссидентов, прятавших фигу поглубже в карманах.

Мы не намерены скрывать или затушевывать глубину и остроту существовавших тогда проблем. Однако объективно­сти ради следует сказать, что уже в 1983 году у общественно­сти страны возникли ощущения, что ожидания перемен бы­ли ненапрасными. У советских людей появились реальные надежды, что есть возможность справиться с трудностями, с которыми столкнулась страна в предыдущие годы. В соот­ветствии с решениями ноябрьского (1982 года) пленума ЦК КПСС Политбюро во главе с Андроповым, государственные органы власти предприняли серьезные организационные ме­ры, направленные на преодоление имевшихся недостатков. В результате улучшались качественные показатели во многих звеньях экономики. Например, национальный доход, ис­пользованный на потребление и накопление, медленно, но рос — за год он увеличился на 3,1 процента против 2,6 про­цента в 1982 году. Объем промышленной продукции вырос на 4 процента против 2,8, сельского хозяйства — на 5 про­центов против 4. Главный показатель эффективности эконо­мики — производительность труда — росла более быстрыми темпами, чем раньше: в промышленности она повысилась на 3,5 процента против 2,1 процента в 1982 году, в строительст­ве — на 3,1 процента против 2,2.

Наметившийся в народном хозяйстве перелом к лучшему подтверждают и данные государственной статистики по ито­гам следующего, 1984 года. Прежде всего росла производи­тельность труда, за счет повышения которой был получен почти весь прирост национального дохода. По сравнению с 1983 годом увеличилось производство основных видов продо­вольствия — мяса, молока, яиц, масла животного, сахара-пес­ка, кондитерских, макаронных изделий и других пищевых продуктов, а также целого ряда промышленных товаров ши­рокого спроса.

Может, эти экономические показатели и покажутся кому- то более чем скромными. Но налицо был их рост, и, говоря об этом, невольно вспоминаешь, как спустя 20 лет рухнула эко­номика России. Ее ведущие когда-то высокотехнологичные отрасли промышленности — машиностроение, станкострое­ние, сельскохозяйственное машиностроение, авиа- и судо­строение — сократили производство в несколько раз. Страна теперь живет в основном за счет нещадной эксплуатации недр, варварской добычи и продажи за рубеж сырьевых ре­сурсов — нефти, газа, угля. Практически отсутствует государ­ственная поддержка товаропроизводителей всех форм собст­венности. Утрачена продовольственная и лекарственная безопасность страны, рушатся в результате бесконечных «ре­форм» ее вооруженные силы.

Особенно жалким выглядит сегодня состояние сельского хозяйства, объем капиталовложений в которое составляет не более одного процента от расходной части бюджета (напом­ним, что даже в худшие годы в Советском Союзе этот показа­тель не опускался ниже 10 процентов). Если на 1000 гектаров пашни в странах Европы приходится 114 тракторов, то у нас только восемь. В результате 40 миллионов гектаров пашни за­росло бурьяном и чертополохом, поголовье скота сократи­лось более чем вдвое. По потреблению продуктов питания Россия с 7-го места, которое она когда-то занимала в мире, опустилась на 71-е.

И это — лишь фрагменты состояния экономики России, которые наглядно показывают суть «свободного, рыночного, капиталистического» ее развития. А ведь захвативший страну в свой водоворот мировой кризис грозит отбросить ее еще на несколько лет назад...

Нельзя сказать, что в последние годы жизни Брежнева и после него страна катилась по инерции. Понимание того, что обществу нужны кардинальные перемены, зрело, и зрело оно прежде всего в недрах партии, и в низовых, и в центральных ее звеньях. То, что страна нуждается в крупных переменах, ма­ло у кого вызывало сомнение. И настоятельная потребность в перестройке возникла не вдруг, не как некое озарение Гор­бачева, снизошедшее на него сразу же после избрания генсе­ком и осенившее участников апрельского (1985 года) пленума ЦК КПСС. Потребность перемен — в общественной жизни и экономике, социальной политике, в решении многих внеш­неполитических и внешнеэкономических проблем — ощуща­лась еще задолго до кончины Брежнева.

Заметим: то, что перестройка стала закономерным разви­тием настроений, царивших в партии и во всем советском об­ществе, не раз подчеркивалось в важнейших партийных доку­ментах и официальных публикациях в первое время после начала правления Горбачева. Правда, позже материалы такого характера исчезли из печати, а сам Горбачев присвоил себе мо­нопольное право считаться родоначальником реформ восьми­десятых годов. Правда, желающих вступать с ним в спор по этому поводу не находилось ни тогда, ни, тем более, позже: за редким исключением никто не мечтал о сомнительной славе похоронщика великой державы.

Некоторые аналитики утверждают, что началу перестрой­ки в стране положил Андропов, внедряя меры по укреплению трудовой дисциплины, расширению самостоятельности госу­дарственных предприятий, стимулированию труда. А далее ход их рассуждений сводится к тому, что с приходом после смерти Андропова к руководству страной Черненко все процессы на­чатых перестроечных мероприятий были заторможены и лишь только после смерти Черненко «знамя андроповской пе­рестройки» поднял и понес Горбачев. (Итог похода этого «зна­меносца» известен — крах СССР, а затем — годы ельцинского беспредела в России.)

Такое понимание короткого периода правления Андропо­ва, а затем Черненко, на мой взгляд, выглядит слишком упро­щенно и не соответствует истинному положению вещей. Анд­ропов не был автором перестройки и не осуществлял ее в том горбачевско-ельцинском понимании, в котором она вошла в историю. Вместе со своими соратниками (а к ним, безуслов­но, относился и Черненко, несмотря на те его разногласия с Андроповым, которые вызывала сложившаяся расстановка сил в Политбюро) он стремился решительно отойти от ряда негативных явлений последних лет правления Брежнева, на­метил и приступил к осуществлению мер по их исправлению или ликвидации.

По моему мнению, время с ноября 1982-го по март 1985 го­да можно было бы назвать периодом развертывания много­сторонней подготовки к перестройке. Естественно, эти два го­да и четыре месяца в историческом плане — ничтожно малый срок. Вместе с тем этот период примечателен уже такой особенностью, что вместил в себя пребывание у руля партии и го­сударства двух лидеров: Андропова (15 месяцев) и Черненко (13 месяцев). Изменились ли обстановка, общественно-поли­тический климат в стране за этот короткий период? Несо­мненно.

Хотя видимых радикальных перемен и не произошло, пло­щадка, или, может быть, правильнее сказать, подъездные пу­ти для перестройки уже готовились тогда. Черненко, завершая этот переходный период, пытался внести свой посильный вклад в грядущие перемены. Мои наблюдения как человека, который все это время находился рядом с ним, подтверждают такой вывод. И мне кажется, что, будучи свидетелем происхо­дившего, я имею некоторые основания высказать свои сужде­ния по этому поводу, пусть даже они и покажутся субъектив­ными. Но одно могу сказать: они — от жизни, а не надуманы в угоду времени.

Конечно, словосочетание: «Черненко и перестройка» — немыслимо. Немыслимо оно прежде всего потому, что мысль о перестройке здания, возведенного при социализме, Кон­стантину Устиновичу никогда бы не пришла в голову. И, уж конечно, он не воспринял бы ту перестройку, которая, как позднее выяснилось, означала ломку, разрушение «до основа­нья» всего, что было создано за годы советской власти.

Его настороженность к проявлению подобных настрое­ний, а они уже проскакивали в поведении и действиях некото­рых партийных функционеров, исходила не от косности, а от убежденности в правоте и торжестве социалистических идей, от веры в высокую жизнестойкость социалистического госу­дарства и созидательный смысл руководящей роли Коммуни­стической партии. Эти твердые убеждения можно назвать и ортодоксальными, но именно они не позволяли Черненко и мысли допустить о возможности слома существующего в стра­не общественного строя.

Такой, я бы сказал, благородный консерватизм был при­сущ не только ему, но и большинству других членов Политбю­ро, умудренных жизненным опытом. Не будем забывать, что люди преклонного возраста обладают и позитивными качест­вами, которые приобретаются только с годами. Среди них — способность видеть и предугадывать негативные последствия непродуманных начинаний, необоснованных ломок старого.

Для Черненко было ближе понятие «реформа», но в прием­лемом для него смысле слова, подразумевавшем ремонт и со­вершенствование дававшей сбои партийно-государственной машины. Поэтому в своей практической работе на посту гене­рального секретаря он пытался сосредоточить внимание на наиболее «узких» местах, застопоривших развитие страны. Он в полной мере сознавал необходимость совершенствования управления экономикой страны, реформирования народного образования, повышения эффективности идеологической ра­боты партии, улучшения всей деятельности партийного и государственного аппарата.

Черненко прекрасно сознавал, что нельзя топтаться на ме­сте — это была, если хотите, его жизненная позиция, и воз­никла она задолго до того, как он стал лидером партии и госу­дарства. Пройдя все звенья партийной работы — от райкома до Центрального комитета и руководителя КПСС, Констан­тин Устинович в полной мере понимал губительность застой­ных явлений, большого отставания от развитых западных стран, хотя первоначально и создавалось впечатление, что он тяготеет к брежневскому стилю правления с его замедленной бюрократической атмосферой и видимым благополучием.

Возникает естественный вопрос: в чем же видел Черненко свои основные задачи как глава партии и государства и была ли у него собственная программа по преодолению проблем, доставшихся ему в наследство, и ускорению развития страны?

Конечно, развернутой программы действий к тому мо­менту, когда он стал генсеком, у него не было. Черненко пол­ностью полагался на коллективный разум партии, который воплотился в решениях двух «андроповских» пленумов Цен­трального комитета, состоявшихся в ноябре 1982-го и июне 1983 года, и в материалах февральского (1984 года) пленума ЦК КПСС. Все они служили для Константина Устиновича, пожалуй, главными вехами, определявшими основное содер­жание практической деятельности партии. Он не раз, факти­чески до последних дней, подчеркивал их преемственность, что лишний раз доказывает, во-первых, его стремление ото­двинуть страну от опасной черты, к которой приблизило ее царившее при Брежневе благодушие в верхних эшелонах вла­сти, а во-вторых, несостоятельность попыток противопоста­вить его шаги андроповским начинаниям.

К примеру, уже на первом заседании Политбюро ЦК 23 фев­раля 1984 года, которое Черненко вел в ранге генсека, он при­звал обратить внимание на «рост технического прогресса» и улучшение «порядка и дисциплины». Это были известные ло­зунги Андропова, и обращение к ним Черненко свидетельст­вовало о его полной поддержке начатой линии и желании продолжить ее.

Взаимосвязь деятельности этих двух лидеров налицо, и искусственно отделять политическую платформу одного от политики другого было бы неверно. Оба генсека пусть в раз­ной, — хотя, откровенно скажем, в обоих случаях и незначи­тельной, — степени, но успели только провести ряд подгото­вительных мер, давших толчок к неминуемому процессу перемен. Оба они сталкивались по существу с одинаковыми проблемами: у них было ограниченное временное простран­ство для серьезного экономического маневрирования и соци­альных экспериментов.

Можно сказать, что в решении принципиальных вопросов экономики и политики схожесть ситуации определяла схо­жесть шагов Андропова и Черненко на высшем посту в КПСС. Не трудно выделить и главные направления деятель­ности двух политиков, объединявшие их. Это прежде всего курс на всестороннее совершенствование построенного в стране социализма, сохранение его завоеваний. И одному, и другому свойственны: понимание необходимости осуществ­ления мер по укреплению дисциплины, законности и поряд­ка; попытки нацелить производство, в том числе и тяжелую промышленность, на повышение благосостояния народа; стремление преодолеть увеличивавшийся разрыв между науч­но-техническими достижениями и реальным производством. В правильности постановки таких стратегических задач труд­но усомниться.

Но были между ними и существенные различия — это ка­салось главным образом рычагов, которые, по их мнению, должны были сдвинуть с места решение наболевших вопро­сов. Андропов с первых своих шагов явно опирался на службы госбезопасности, которые были ему близки и конечно же уп­равляемы им. Черненко опирался на партийные органы, в пер­вую очередь аппарат ЦК КПСС.

Определяя приоритеты в политике партии — развитие экономики, укрепление обороноспособности, совершенство­вание планирования, — Черненко, так же как и Андропов, ис­кал поддержки и популярности в массах. Надо думать, не слу­чайными были его неоднократные заявления, что постоянной заботой партии, ее целью будет «подъем благосостояния тру­дящихся», что она будет «последовательно укреплять связь с массами», «улучшать не только хозяйственную работу, но и воспитательную». Эти принципиальные позиции генсека пуб­ликовались в партийной печати под рубрикой «В Политбюро ЦК КПСС». Рубрика эта, введенная по инициативе Чернен­ко, виделась ему как средство улучшения информирования масс о том, что делается на «верху», и развития партийной де­мократии; она как бы сопровождала весь период его пребыва­ния на посту генерального секретаря.

В феврале 1984 года, очертив контуры стоящих перед стра­ной проблем на заседании Политбюро, Черненко буквально через несколько дней развернул свои мысли на представитель­ной встрече с работниками аппарата ЦК партии. Он, во-пер­вых, предупредил участников совещания в ЦК, что не стоит рассчитывать на возвращение к старым временам, которые от­личались благодушием, спокойствием и инертностью. Во-вто­рых, Константин Устинович высказал свое намерение прово­дить в жизнь самостоятельный политический курс, улучшать стиль и методы управления, совершенствовать организацию производства, развивать экономику. Обращаясь к работникам ЦК, он призвал их «работать так, чтобы обеспечить не только выполнение, но и перевыполнение заданий, установленных на 1984 год». При этом Черненко заметил, что намеченные им действия — не его личная инициатива, а «решение, вырабо­танное коллективно».

В конце апреля 1984 года состоялась встреча Черненко с представителями трудового коллектива Московского метал­лургического завода «Серп и Молот». Здесь он, прямо ска­жем, пошел по пути Андропова, который в свое время встре­чался с рабочими Московского станкостроительного завода имени С. Орджоникидзе. Напомним, что тогда такая встреча получила определенный положительный резонанс в общест­ве и послужила росту популярности генсека. Но прошел год, и выдвинутые Андроповым на встрече с коллективом завода конкретные предложения по совершенствованию производ­ства, усилению стимулирования труда, поощрению техничес­кого прогресса сначала «зависли в воздухе», а потом и вовсе забылись.

Надо сказать, что и для нового генсека встреча с рабочими была организована фактически по тому же сценарию. Была лишь некоторая (но не принципиальная) разница между от­дельными идеями и предложениями, высказанными на ней Черненко, и теми, которые «озвучивал» раньше Андропов. Так, в ходе этой встречи Константин Устинович говорил о не­обходимости интенсивного развития экономики: «Запасы у нас действительно немалые. Но они, как известно, природой не возобновляются». Он также высказался за бригадную орга­низацию труда. «Эта форма стимулирования труда, — как от­метил генсек, — получила путевку в жизнь».

Во время встречи с металлургами Черненко выдвинул идею перехода на прогрессивную оплату труда и подчеркнул, что не следует ждать итогов эксперимента, который проводил тогда Государственный комитет по труду и социальным во­просам, а насаждать и внедрять его в жизнь «там, где имеют­ся условия».

Говорил Черненко и о трудностях в развитии производства, о сложностях, с которыми сталкивалась советская экономика на переломе семидесятых-восьмидесятых, выразил возмуще­ние нерадивостью и беспечностью руководителей. Призывал он также «выйти на новые рубежи» путем высокопроизводи­тельного труда и увеличения хозяйственной заинтересован­ности, соблюдения справедливости в системе вознагражде­ния за труд.

Несмотря, казалось бы, на актуальность выдвинут ых задач, эта речь Черненко тоже довольно быстро забылась и многие высказанные в ней предложения не получили в дальнейшем воплощения в конкретные дела.

А вот его задумки и шаги по реорганизации системы на­родного образования имели довольно далекоидущие послед­ствия, которые положительно сказались на постановке всего школьного дела.

Это была давнишняя мечта Черненко, его проект. Он вы­нашивал его долгие годы, еще при Брежневе, а затем и при Андропове, когда возглавил комиссию Политбюро по подго­товке предложений по проведению школьной реформы.

Такое внимание Черненко к этим вопросам, на мой взгляд, имеет свое объяснение. Трепетное отношение к про­блемам народного образования исходило из глубины души Константина Устиновича, в которой не гасло чувство благо­дарности советской власти, открывшей ему, простому дере­венскому пареньку, широкую дорогу в жизнь. Не раз вспоми­нал он добрым словом школу крестьянской молодежи, которую окончил в двадцатые годы. Она стала для него стар­товой площадкой, дала ему возможность продолжить образо­вание в дальнейшем.

Не случайно в одной из своих публикаций он писал, что гордится одним из завоеваний нашей революции — тем, что советский народ стал самым образованным народом в мире. Приводил цифры: в царской России почти три четверти насе­ления в возрасте 9—49 лет не умели ни читать, ни писать. Это была катастрофически низкая степень неграмотности, и дру­гой такой страны к тому времени в Европе не было. Партия сразу же после революции выдвинула задачу — как можно бы­стрее ликвидировать неграмотность.

Черненко ссылался на Ленина, который подчеркивал, что «борьба с неграмотностью — задача важнее других», ибо «в стране безграмотной построить коммунистическое общество нельзя», «безграмотный человек стоит вне политики».

«Должны были пройти десятилетия, — писал Черненко, — чтобы Запад понял и признал, что усилия молодого Советско­го государства, огромные по его возможностям того периода централизованные вложения в народное образование оказали решающее влияние на укрепление могущества СССР».

Осуществляя меры по реорганизации системы народного образования, Черненко надеялся, что она явится тем полити­ческим рычагом, опираясь на который, можно будет преобра­зовать жизнь всего общества. По его мнению, через воспита­ние в школе, через общее и профессиональное образование, овладение основами производства у молодого поколения формировались главные принципы социалистического образа жизни, всего ее уклада.

Еще при Андропове на июньском (1983 года) пленуме ЦК Черненко в докладе «Актуальные вопросы идеологической, массово-политической работы партии» особое внимание уделил проблемам образования молодежи, и в первую оче­редь вопросам ее профессионально-технической подготов­ки. Именно на этом аспекте работы он и сосредоточил ос­новные силы. Не случайно в своем докладе на июньском пленуме он подчеркивал: «Нет необходимости доказывать значение раннего выявления способностей, дарования личности, правильного выбора профессии. От этого во многом зависят и производительность труда, и социальная актив­ность человека, и его, если хотите, жизнь и судьба. Больши­ми возможностями в этом плане располагает наша система профессионально-технического образования. К сожалению, в школах ее нередко рассматривают как средство избавления от так называемых трудных подростков. Такое отношение вредит и школе, и ПТУ. Нужно повышать авторитет училищ. Укреплять их материально-техническую базу и кадры, улуч­шать учебно-воспитательный процесс. Следовало бы проду­мать систему более действенных льгот их выпускникам при поступлении в вузы».

Черненко энергично поддерживал опыт ленинградской областной партийной организации, который благодаря его за­боте стал достоянием всей страны. В Ленинграде и области тогда сумели наладить четкие, деловые отношения между шко­лой, ПТУ и предприятиями. Выпускники профтехучилищ ста­ли там основным источником пополнения рабочего класса. Многие регионы взяли опыт ленинградцев на вооружение, что, безусловно, способствовало укреплению и развитию профтехобразования в стране.

Реорганизацию системы народного образования Черненко активно продолжил, будучи Генеральным секретарем ЦК КПСС. По его инициативе развернутый план школьной реформы был вынесен на обсуждение апрельского (1984 года) пленума ЦК КПСС. По мнению ведущих специалистов отрасли, еще ни одна из проводимых ранее школьных реформ не имела столь всеобъемлющего характера, не предусматривала такого глубо­кого сдвига социальных слоев и коренной ломки обществен­ных отношений.

На апрельском пленуме Черненко выдвинул лозунг «Превратить школьный класс в рабочий!». Преобразование школы, которое намечалось осуществить в течение двух пятилеток, должно было предоставить производству миллионы дополни­тельных рук, приобщить школьников к конкретному труду. В планах реформы, в частности, предусматривалась необходи­мость направлять часть заработанных учащимися средств в распоряжение школьных коллективов. В перспективе намеча­лось, что школьные предприятия и хозяйства позволят пере­вести всю систему образования на самоокупаемость.

Утопия? Фантазия? Может быть и так. Но Черненко верил в задуманное. «Мы ждем от реформы, — говорил генсек на апрельском пленуме, — отдачи экономической, кадровой. Каждое созданное для старшеклассников рабочее место долж­но будет приносить обществу конкретный результат — пусть небольшой, но реальный». Он верил, что при благоприятном исходе задуманной им школьной реформы сотни тысяч уча­щихся пойдут на заводы и фабрики подготовленными, квали­фицированными специалистами, приобретут в школе необхо­димую им и обществу профессию.

Черненко предложил свой проект для всенародного обсуж­дения. Он верил, что советское общество поддержит его идею. Но этим его задумкам, увы, не суждено было осуществиться.

После его скорого ухода из жизни в стране все стало быст­ро меняться, да и самого СССР вскоре не стало. К чему при­вели горбачевские и ельцинские реформы и «перестройки», в том числе и в сфере образования, теперь хорошо всем известно. Было разрушено, а в некоторых регионах и полностью унич­тожено профессионально-техническое образование. В строй­ной системе среднего и высшего образования воцарились аб­сурд и неразбериха, которые на многие годы отбросили страну назад, перечеркнули все достижения в области народного про­свещения, всё то, что в Советском Союзе создавалось десяти­летиями, что было признано во всем мире.

Трудно поверить, что на развалинах когда-то добротной системы среднего и высшего образования нынешние руково­дители России могут создать что-то путное. Все то, что оста­лось нам в наследство от советской власти и еще уцелело, про­должают ломать через колено, подражая самым примитивным западным стереотипам, пытаясь примерить на Россию Болон­скую систему. Полным ходом продолжается «роботизация» уча­щихся, из учебного процесса выхолащивается гуманизация, игнорируется принцип политехничности, который всегда ле­жал в основе отечественной системы образования. Полноцен­ное высшее образование после его разделения на две ступе­ни — бакалавриат и магистрат в ближайшие годы для молодых людей из семей даже со средними доходами будет попросту недоступным.

Едва ли Черненко мог предположить, что когда-нибудь на­станет такое время, что в стране, словно в период разрухи по­сле Гражданской войны, миллионы детей будут беспризорны­ми и безнадзорными, а два миллиона подростков — безгра­мотными. Увы, такое положение вещей сложилось в совре­менной России. Трудно представить себе подобное в прежние времена, когда политику государства отличала особая забота о детях.

Черненко относился к тем людям, которые не только по­нимали значение полноценного воспитания подрастающего поколения для будущего страны, но и делали все для того, что­бы вслед за лозунгами следовали конкретные дела. На мой взгляд, один яркий пример характеризует искренность отно­шения Константина Устиновича к проблемам детства. А то, что это так, я смог убедиться, когда проникся заботами изве­стного писателя и общественного деятеля Альберта Лиханова. Он обратился ко мне с просьбой оказать содействие в реше­нии вопросов качественного улучшения деятельности детских домов и школ-интернатов, а также воссоздания детского фон­да имени Ленина. Такой фонд существовал ранее, и был он создан в 1924 году на съезде Советов, посвященном памяти пролетарского вождя. Главной его целью стала борьба с бес­призорностью, но в 1938 году фонд закрыли в связи с полной победой советской власти.

Тогда беспризорность удалось искоренить (казалось бы, навсегда), но спустя годы проблема обернулась другой сторо­ной — в тяжелом состоянии оказались детские дома страны, которые остро нуждались в государственной и общественной поддержке. Лиханов рассказал мне, что до избрания Чернен­ко генеральным секретарем он не раз обращался в ЦК, но внятного ответа на поднятый вопрос так и не получил. После того как я доложил суть проблемы Константину Устиновичу и представил ему все документы о бедственном положении детдомовских детей, дело сдвинулось с мертвой точки и полу­чило «зеленый свет». Буквально в течение сугок Черненко на­шел время, чтобы ознакомиться со всеми материалами. Во­прос был вынесен на Политбюро, а Гейдару Алиеву, который в то время был членом Политбюро и первым заместителем председателя Совета министров СССР, было дано поручение подготовить соответствующее решение правительства. Кста­ти, записка, которую подготовил Лиханов для Черненко, бы­ла очень обстоятельна — достаточно сказать, что в ней было 45 пунктов.

В январе 1985 года было принято Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «О мерах по улучшению воспитания, обучения и материального обеспечения детей- сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, в домах ребенка, детских домах и школах-интернатах». Многие из его положений действуют и до сих пор. А Лиханов вспоминает об истории рождения этого документа как о большой победе по­сле трудной битвы, которую писатель, по его воспоминаниям, вел 26 лет. И победил благодаря поддержке Черненко.

Произошедшие сдвиги ускорили работу' по воссозданию детского фонда имени Ленина, который возобновил свою ра­боту в октябре 1987 года. В 1991 году он был преобразован в Российский детский фонд. К сожалению, в смутные девянос­тые годы, с приходом в страну рыночных отношений, всё из­менилось и от ряда проектов, которые осуществлялись на ос­нове благотворительности, пришлось отказаться. У бедных не было денег, чтобы помочь чужим детям, а богатых подобные проблемы не волновали.

* * *

Говоря о серьезных сдвигах в работе по ряду направлений, во избежание недоразумений еще раз хочу заметить: все по­пытки обнаружить у Черненко какие-то целостные программы будут тщетными. Глубоко убежден, что трудно будет их обнару­жить и у его предшественника — Андропова. Причина проста: у обоих этих лидеров было просто слишком мало времени, что­бы их продумать и разработать. К тому же они прекрасно по­нимали, чем может обернуться спешка, к чему может привести дешевый популизм, желание прослыть «новатором». Думает­ся, Горбачев за несколько лет своего правления нам это хоро­шо продемонстрировал.

И все же основные контуры стройной программы в дейст­виях Черненко, как и Андропова, уже прослеживались. Дру­гого и быть не могло — ведь нельзя было похоронить идеи обновления общества, которые созрели еще в недрах бреж­невского периода, ожиданием которых жили люди. Возьму на себя смелость сказать, что в периоды работы генсеками Анд­ропова и Черненко многие перестроечные процессы пошли свободнее, стали проникать во все сферы жизни. Поэтому бы­ло бы справедливо рассматривать время этих лидеров как го­ды переходного периода, годы постепенного освобождения от целого ряда стереотипов застоя, годы, открывшие путь к ши­рокому наступлению перемен.

Для примера можно обратиться к пакету документов ЦК и Совмина, которые были приняты за это короткое время прав­ления Андропова и Черненко, хотя я хорошо понимаю, что принятый документ — это аргумент еще не совсем убедитель­ный. Ведь любая, даже самая лучшая директива руководст­ва — это очень часто только благое намерение и до конкрет­ного дела еще далеко. И тем не менее даже беглое перечисле­ние важнейших документов партии и правительства этого пе­риода только по вопросам внутренней политики подтвержда­ет явный поворот руководства страны в сторону укрепления экономики страны, упорядочения дисциплины, решения многих наболевших социальных проблем.

Среди них можно выделить два «андроповских» постанов­ления ЦК КПСС и Совета министров СССР — от 14 июля 1983 года и 2 февраля 1984 года, — определивших ряд кон­кретных дополнительных мер по расширению прав и хозяйст­венной самостоятельности производственных предприятий и объединений промышленности бытового обслуживания насе­ления, положившие начало глубокому и интересному эконо­мическому эксперименту. В специальном Постановлении ЦК КПСС, Совета министров СССР и ВЦСПС, принятом 28 июля 1983 года, было намечено усилить работу по укрепле­нию социалистической дисциплины труда. В Постановлении ЦК КПСС от 10 ноября 1983 года «О дальнейшем развитии и повышении эффективности бригадной формы организации и стимулирования в промышленности» содержится целая программа совершенствования форм и методов хозяйство­вания.

При Черненко был принят пакет постановлений ЦК КПСС и Совета министров СССР по осуществлению основ­ных направлений реформы общеобразовательной и профес­сиональной школы, которые были намечены на пленуме ЦК КПСС 10 апреля и сессии Верховного Совета СССР 12 апре­ля 1984 года. Можно отметить Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР от 26 июля 1984 года «О мерах по дальнейшему улучшению материально-бытовых условий участников Великой Отечественной войны и семей погиб­ших военнослужащих» и целый ряд других важнейших до­кументов.

Константина Устиновича волновали многие вопросы эко­номики и управления, тревожила запущенность многих соци­альных проблем. У него было немало задумок, связанных с предстоящей реформой народного образования, с необходи­мостью коренного улучшения работы Советов, профсоюзов, комсомола, органов народного контроля, творческих союзов. Он планировал как можно чаще бывать в трудовых коллекти­вах, встречаться с рабочими и колхозниками, чтобы вместе с ними выверять свои начинания и действия. К сожалению, со­стояние здоровья так и не позволило ему воплотить в жизнь задуманное. После встречи на заводе «Серп и Молот» силы на­чали покидать его. Он выступил еще на ряде совещаний — на Всеармейском совещании секретарей комсомольских орга­низаций, на пленуме правления Союза писателей СССР, на Всесоюзном совещании народных контролеров. Но на собра­нии его избирателей в Куйбышевском избирательном округе Москвы в феврале 1985 года он уже не смог присутствовать из- за болезни.

Но, испытывая недомогание, он не хотел сдаваться, меч­тал о выздоровлении и полноценной работе. Его повседневно занимали вопросы необходимости развертывания подготов­ки к очередному съезду партии, работы комиссии ЦК КПСС по подготовке новой редакции Программы КПСС, председа­телем которой он был утвержден. Со съездом он, пожалуй, связывал свои основные надежды, полагал, что именно фо­рум коммунистов Советского Союза сможет определить ос­новные пути продвижения вперед. Но многому из задуманно­го так и не суждено было воплотиться в жизнь, осуществиться на практике. Главная причина здесь — пресловутый фактор времени.

Хотя и Андропов, и Черненко, скорее всего, понимали свою личную причастность к возникновению и развитию в стране негативных тенденций, определенную вину и ответст­венность за сложившееся в ней положение, у меня не вызыва­ет сомнения искренность их намерений. Пусть многие из них так и остались призывами и лозунгами, но ведь слово в обще­стве само по себе играет немалую роль. Слово — главное сред­ство воздействия на умы и сердца людей. А живое, выстрадан­ное слово всегда предшествует большому делу. Но в то же время от слова, пусть горячего, искреннего, до конечного ре­зультата — порой очень большая дистанция. И все же наши партийные лидеры, пришедшие после Брежнева, стремились преодолеть ее, отойти от бессодержательного декларирования задач и предпринять всё от них зависящее для оздоровления обстановки.

Не всё, конечно, шло гладко. Мне вспоминаются, напри­мер, перипетии, связанные с принятием документа о борьбе с пьянством и алкоголизмом. Наделавший столько бед, принес­ший громадные убытки нашему государству горбачевский ан­тиалкогольный закон считается одним из наиболее неудачных детищ перестройки. Однако родился он не вдруг, не в мае 1985 года. Несколько вариантов документа по этой проблеме гото­вилось давно. Их проекты не раз рассматривались на Полит­бюро ЦК КПСС. Еще в начале семидесятых годов старейший академик страны С. Г. Струмилин обратился в ЦК с большой и подробной запиской, предупреждающей о грозящей нам опасности, которая придет неизбежно, если вовремя не будут
приняты решительные меры по борьбе с пьянством и алкого­лизмом в СССР.

Записка академика в печати не публиковалась, но, как это часто бывало в советское время, была каким-то образом раз­множена и в списках активно ходила по рукам. Убийственные сравнительные данные из нее о потреблении спиртного в стране, о грозящей катастрофе для будущего нации приводи­ли в своих выступлениях лекторы самого высокого ранга, до­кладчики и агитаторы.

Говорят, что документ, подготовленный академиком, про­извел глубокое впечатление на Брежнева, и он велел проду­мать и внести в Политбюро предложения по борьбе с навис­шим над страной злом. Разработка мер по преодолению пьянства и алкоголизма затянулась на несколько последую­щих лет. По роду своей работы мне довелось в то время пред­варительно знакомиться со многими проектами документов, которые вносились в Секретариат и Политбюро ЦК. И, есте­ственно, с вариантами будущего антиалкогольного закона я был тоже знаком. Главная идея первоначальных проектов за­ключалась в том, чтобы постепенно сокращать производство крепких спиртных напитков (в первую очередь водки) и одно­временно расширять производство сухого вина и пива. Об­щий объем потребления алкогольных напитков в пересчете на объем потребления сухого вина на душу населения практиче­ски не снижался. В проектах предусматривались меры по вне­дрению «культуры пития», усилению антиалкогольной пропа­ганды, повышению роли общественности в этом деле.

Как это нередко случалось, проекты рассматривались и возвращались на доработку, а практических шагов не пред­принималось. Позднее проекты решений и документов и во­все отложили в «долгий ящик». После смерти Брежнева при­шедший ему на смену Андропов, насколько мне известно, также не спешил издавать этот закон. Напротив, он начал с того, что, наряду с укреплением дисциплины, санкциониро­вал выпуск нового сорта водки по пониженной цене, сразу же получившей свое название в народе — «андроповка».

С первых дней прихода Черненко к власти группа инициа­торов, у которой никак не утихал административный зуд борь­бы и запретов, стала искать поддержки у нового генсека. Сно­ва были подняты проекты документов о борьбе с пьянством и в доработанном виде, по указанию Черненко, разосланы чле­нам и кандидатам в члены Политбюро на предмет всесторон­ней проработки, внесения предложений и обмена мнениями в дальнейшем. Предложения были вскоре получены. К слову, всеобщего одобрения не было.

Запомнилось, с какой логикой и убедительностью в своей записке на имя Черненко бывший в то время кандидатом в члены Политбюро и первым секретарем ЦК Компартии Гру­зии Шеварднадзе отстаивал вековые традиции виноградарей Грузии. Дело в том, что в проекте документа категорически за­прещалось производство в домашних условиях виноградной водки (чачи). Шеварднадзе подробно описывал, что чача в грузинских селениях всегда производилась сообща из отходов виноделия и делилась между всеми жителями. Автор записки подчеркивал, что разрушить народную традицию просто не­мыслимо. Были разумные доводы и в других записках, но ин­формация лидера Грузии почему-то более всего запомнилась Черненко и заметно повлияла на его позицию. Так или иначе, новый генсек сказал: «Спешить не будем» — и отправил бума­ги на дальнейшую доработку.

При Черненко «звездный час» ярых борцов за трезвость так и не настал. Но он пришел сразу же после апрельского (1985 года) пленума ЦК. Проект антиалкогольного закона лег на стол к новому лидеру страны — Горбачеву, но только теперь уже в новой, перестроечной обертке, под знаменем неприми­римой борьбы против застоя. Закон вскоре был принят. А к чему это привело, читатель знает.

 

* * *

Работая над этой книгой, я не раз обращался к публичным выступлениям и статьям Андропова и Черненко. Эти матери­алы еще и еще раз убеждали меня в серьезности и реальности их намерений как можно скорее вырваться из того состояния, в каком находилась страна конца семидесятых — начала вось­мидесятых годов. Я уже упоминал о большом воздействии на умы статьи Андропова «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР», его речи на июньском (1983 года) пленуме ЦК КПСС. Если они еще и не давали ответов на злободневные вопросы, то, во всяком случае, заставляли оглядеться вокруг и задуматься. Не вызы­вало сомнений, что партия ориентировала коммунистов на то, что впереди — большая и нелегкая работа, а перед тем, как к ней приступить, очень многое следовало понять, переосмыс­лить сложившиеся представления о социалистическом обще­стве, о сохраняющихся в нем противоречиях.

Константин Устинович не случайно подчеркивал преемст­венность в своей политике, поскольку он хорошо понимал суть проблем, поставленных его предшественником. Чернен­ко — человек думающий. Говорю об этом с полным основанием, потому что мне довелось ознакомиться почти со всеми его более или менее значимыми статьями и, конечно, книга­ми. Сейчас они могут вызвать интерес, наверное, лишь у спе­циалистов да историков, а в свое время их довольно при­стально читали и находили в них отнюдь не тривиальные мысли. Я говорю об этом потому, что представление о герое нашей книги будет неполным, если не затронуть чисто твор­ческой стороны его личности, его деятельности как публици­ста и автора.

Черненко начал выступать в печати еще в тридцатые годы, в период его работы в райкомах партии, а затем в Краснояр­ском крайкоме ВКП(б). Особенно страстными и убедитель­ными были его статьи военных лет, которые публиковались в «Красноярском рабочем» и с большим интересом восприни­мались читателями и партактивом. Позднее статьи Черненко периодически печатались в Пензенской областной партийной газете, в газетах и периодических изданиях Молдавии.

В годы работы в Отделе пропаганды ЦК КПСС Черненко был утвержден членом редколлегии журнала ЦК «Агитатор» и нередко выступал на его страницах с основательными и поле­мическими статьями. Коллеги Черненко считали, что у него «цепкое перо».

Публицистическую деятельность Черненко продолжил и позднее, будучи заведующим Общим отделом, секретарем ЦК и конечно же Генеральным секретарем ЦК КПСС. В послед­ние годы работы Черненко в ЦК вышли в свет наиболее зна­чительные его труды.

Надо отметить, что и другие члены Политбюро, секретари ЦК КПСС периодически публиковали свои книги, главным образом в Политиздате. Это были, как правило, избранные речи и статьи за какой-нибудь определенный период их дея­тельности. Такая практика, по сути, вошла в правило, счита­лась чем-то вроде обязательного ритуала, и поэтому вполне естественно, что и у Черненко были такие издания.

Но наряду с этим он большое внимание уделял подготов­ке фундаментальных работ, касающихся широкого круга об­щепартийных задач. Главная их тема — стиль, формы и мето­ды работы партийного и государственного аппарата. Эти вопросы ему как «хранителю партии» были особенно близки. Одной из таких работ можно считать его фундаментальный труд «Вопросы работы партийного и государственного аппа­рата», который вышел в свет в 1980 году. Хронологическая по­следовательность изложенных в книге материалов позволяла читателям ознакомиться с историей вопроса, последователь­но проследить за развитием деятельности по укреплению и совершенствованию работы партийно-государственного ап­парата.

Перечитывая эту книгу в наши дни, я убеждался, что она могла бы быть во многом полезна и современным управлен­цам, во всяком случае, тем, кто искренне озабочен судьбой го­сударства, сознает необходимость совершенствования орга­нов его управления во всех звеньях, сверху донизу. Кто понимает, что нынешняя «вертикаль» управления Россией ос­новательно подгнила и ее не подремонтируешь и не удержишь одними лишь указаниями с самого «верха» и периодической ротацией региональных кадров. В конце концов, не все же чи­новники погрязли у нас в коррупции, много и таких, кто стре­мится выполнять свой долг честно. Вот им-то в первую оче­редь не помешало бы познакомиться с мыслями Черненко по поводу организации контроля и проверки исполнения, рабо­ты с документами и конечно же с заявлениями и письмами трудящихся.

Кстати, все эти проблемы Константин Устинович выдви­гал не только в теоретической плоскости, так сказать, в «чис­том» виде, но и успешно разрешал их на практике. Безуслов­но, отлаженная и четкая система контроля и исполнения, действовавшая в партийных и государственных органах с кон­ца шестидесятых — начала семидесятых годов, — это его де­тище, его заслуга. А постановку работы с письмами трудящих­ся, совершенствованию которой он посвятил много лет своей жизни, я вообще считаю одним из важнейших достижений со­ветской демократии. Причем эту работу Черненко понимал не только как своевременную и эффективную реакцию на обра­щение человека в партийные или советские органы, а значи­тельно шире.

Сама жизнь, повседневная практика показывают, писал он, что письма и предложения трудящихся помогают пар­тийным и государственным органам лучше ориентироваться в обстановке, более объективно оценивать работу тех или иных управленческих звеньев, всего аппарата и его конкрет­ных работников, яснее видеть недостатки и пути их устране­ния, вырабатывать правильные политические решения. В книге подчеркивается, что письма — это один из наиболее доверительных, а потому и особо ценных источников ин­формации о запросах и чаяниях тружеников города и дерев­ни, о положении дел в различных областях политической и духовной жизни нашего общества, одно из средств реализа­ции конституционных прав советских граждан.

Конечно, наивно сейчас рассчитывать на то, что в бли­жайшее время в России могут возродиться такие принципы контроля, как его гласность и массовость, непредвзятость и объективность контрольных органов, регулярная отчетность руководителей за свою деятельность перед трудовыми кол­лективами, требование, чтобы контроль возглавляли не вто­ростепенные лица, а ответственные работники, в первую оче­редь сами руководители.

Но мы неизбежно, рано или поздно, зайдем в тупик, если не сделаем прозрачными для общественности важнейшие ре­шения и конкретные шаги высших кругов России по прин­ципиальным вопросам государственной жизни. Но о чем се­годня можно говорить, если даже наши национальные резервные фонды употребляются на те или иные цели по ус­мотрению узкой группы лиц, а их истинные размеры и поря­док использования не подконтрольны даже Государственной думе?

Помнится, как Черненко был буквально захвачен работой над книгой «Вопросы работы партийного и государственно­го аппарата». Несмотря на колоссальную загруженность, он постоянно уделял ей внимание: диктовал, правил, редакти­ровал, поручал помощникам искать и сверять справочный материал, рыться в первоисточниках. Стержневой идеей ра­боты, проходившей красной нитью через всю книгу, было обращение к историческому опыту и прежде всего к ленин­скому стилю партийной и государственной работы. Пожа­луй, опора на ленинское наследие — это главное оружие Черненко, которое было эффективно даже в обстановке рас­тущего среди партийных лидеров благодушия. При этом он прекрасно владел большинством ленинских идей и мыслей по совершенствованию работы партийно-государственного аппарата, хорошо знал, в каких трудах они содержатся, при каких исторических обстоятельствах высказывались. Не слу­чайно, что, работая над книгой, он обращался к Ленину свы­ше трехсот раз. Причем о механическом начетничестве здесь нет и речи — он умел увидеть прямую связь многих мыслей, высказанных в первоисточниках, с современностью, с про­блемами текущего дня.

Вот всего лишь один эпизод, который, думается, может характеризовать отношение Черненко к ленинской теме. Од­нажды он попросил меня подготовить небольшой материал к разделу о контроле и проверке исполнения документов и по­ручений и борьбе с бюрократизмом. Порекомендовал взять за основу письма Ленина Цюрупе, написанные в феврале- марте 1922 года (А. Д. Цюрупа в это время был заместителем председателя СНК и СТО и председателем РКИ. — В. П.). Я серьезно взялся за эту работу, и к сроку она была готова. Из шести писем я полностью привел в тексте одно, в котором Ленин откровенно и весьма резко замечал: «Тов. Цюрупа! У нас, кажется, остается коренное разногласие. Главное, по-моему, перенести центр тяжести с писания декретов и прика­зов (глупим мы тут до идиотства) на подбор людей и провер­ку исполнения. В этом гвоздь... Все у нас потонули в паршивом бюрократизме “ведомств”. Большой авторитет, ум, рука нужны для повседневной борьбы с этим. Ведомст­ва — говно; декреты — говно. Искать людей, проверять рабо­ту — в этом всё».

Черненко не спеша прочитал материал и попросил оста­вить ему текст. Я поднялся, чтобы уходить, но он жестом за­держал меня. «Хочешь, скажу, почему ты процитировал имен­но это письмо? — спросил он. — Тебя привлек наверняка непривычно резкий, чуть ли не грубый тон ленинского пись­ма и желание с эффектом процитировать именно такого Ле­нина. Что, не так?» Признаться, я был сконфужен и смущен­но молчал. А Черненко далее рассуждал примерно в таком духе. Да, на первый взгляд может показаться, что резкие сло­ва эти Ленин написал в сердцах, в состоянии раздражения и горечи. Но, думается, что, прибегнув к таким, напрочь ли­шенным дипломатии, выражениям, Владимир Ильич, навер­ное, хотел встряхнуть тех, кто был причастен непосредствен­но к управленческим делам, в том числе и своих ближайших соратников, попробовать освободить их таким образом от го­ворильни, гипноза бумаготворчества, заседательской суеты, приобщить к сугубо конкретному делу.

«Ты, наверное, заметил, — продолжал Черненко, — что в другом письме Ленин назвал главным недостатком высших исполнительских органов их перегруженность мелочами, и они, вместо борьбы с бюрократизмом, сами тонут в послед­нем. Вообще письма Ленина к Цюрупе — это своеобразный кодекс стиля, форм и методов государственного управления в сложнейший период советской власти — перехода к новой экономической политике».

Для меня этот случай стал настоящим уроком понимания глубины ленинского наследия. Но запомнился он мне не только поэтому. Я понял и потом в этом многократно убеж­дался, насколько Черненко внимательно читал и по-настоя­щему изучал ленинские труды. Видно, что они в свое время и подтолкнули его к изучению аппаратной работы во всех ее тонкостях. И не случайно, что он по-своему любил ее, пытал­ся внести в нее дух творчества.

Он часто говорил о том, что Ленин лучше других понимал решающую роль аппарата в становлении, укреплении и ус­пешном функционировании государства. Ведь сразу же по­сле Октябрьской революции он предупреждал о том, что «без аппарата мы погибнем, а плохой аппарат нас погубит навер­няка». В качестве иллюстрации высоких ленинских требова­ний к практической работе по исполнению партийных реше­ний Черненко как-то привел такой пример. После того как в декабре 1921 года партийная конференция и IX съезд Сове­тов одобрили линию на новую экономическую политику, Ле­нин записал в проекте директивы Политбюро по этому во­просу: «Всякие общие рассуждения, теоретизирования и словопрения на тему о новой экономической политике надо отнести в дискуссионные клубы, частью в прессу. Из Сов­наркома, Совета труда и обороны и всех хозяйственных орга­нов изгнать все подобное беспощадно... От всех наркомов Политбюро требует безусловно максимум быстроты, энер­гии, устранения бюрократизма и волокиты в практическом исполнении новой экономической политики». Ленинские высказывания об аппаратной работе из статьи «Лучше мень­ше, да лучше» Константин Устинович цитировал буквально по памяти.

Здесь уместно будет сказать, что Черненко, которого «де­мократические» СМИ стремились непременно показать ор­динарным партийным чиновником, «носителем бумажек», случайно попавшим на высокие посты руководителя партии и государства, сумел, основываясь на ленинском наследии, вне­сти достойный вклад в развитие теории и практики работы ап­парата управления.

Связать с современностью... Здесь нельзя не отметить кни­гу Черненко «КПСС и права человека», которая была издана в 1981 году агентством печати «Новости». Как видим, коммуни­сты не замалчивали эту тему, как пытаются сегодня преподне­сти этот вопрос многочисленные правозащитники. Концеп­ция книги предельно проста и ясна: гражданин лишь тогда может чувствовать себя действительно свободным и равно­правным, когда он избавлен от эксплуатации и социального угнетения. В этом — стержень проблемы. Подлинно свобод­ный человек должен быть уверен в завтрашнем дне, в том, что он никогда не окажется лишенным средств к существованию. Он должен быть уверен и в том, что на страже его основных прав и свобод стоит государство, что они имеют в своем осно­вании крепкую материальную основу.

Автор делает вполне обоснованный вывод: подлинные права человека становятся реальностью только при социализ­ме. Кому-то может это и покажется банальным, но вот уже почти два десятилетия в России никто не может доказать об­ратное. Невольно встают перед глазами все наши нынешние проблемы, тяжелейший финансово-экономический кризис, поразивший Россию. И трудно поверить, что Черненко изла­гал свои мысли совсем в другую эпоху, когда вряд ли кто мог поверить в реставрацию капитализма в России.

Важнейшие составляющие политических свобод, как счи­тал Черненко, — это основополагающие права человека, к ко­торым относятся права на труд и образование, отдых и охрану здоровья, на социальное обеспечение и жилище. О наруше­нии этих прав на Западе (а теперь и в нашей стране) «борцы» за права человека стыдливо умалчивают.

В качестве одного из лейтмотивов книги Константин Усти­нович приводит ленинские слова о том, что «политическая свобода означает свободу народа распоряжаться своими об­щенародными, государственными делами». Как тут не вспом­нить произнесенные в недалеком прошлом на всю страну сло­ва Березовского, выразившего суть государственного строя «новой» России: «Больше нами никогда не будут управлять го­лодранцы».

В книге в форме ответов на вопросы автор популярно и убедительно рассказал о преимуществах социалистического строя в осуществлении основных жизненных прав человека и о решающей роли в этом процессе Коммунистической пар­тии. Книга была переведена на многие языки и встречена с большим интересом как в нашей стране, так и во многих зару­бежных странах.

Историки и политологи обычно, когда говорят о каких-то знаковых событиях, свидетельствующих о том, что в первой половине восьмидесятых годов в развитии общества наметил­ся перелом, часто вспоминают решения июньского (1983 го­да) пленума ЦК КПСС и речь на нем Андропова. Но при этом редко когда упоминается, что основной доклад на плену­ме — «Актуальные вопросы идеологической, массово-поли­тической работы партии» — делал Черненко. Здесь необходи­мо отметить два момента. Во-первых, вопросы, поднятые в докладе, были созвучны тому, о чем говорил в своей речи Ан­дропов, — и по своей важности, и по остроте постановки. Во- вторых, берусь утверждать, что Черненко затронул тогда не менее животрепещущие проблемы.

Необходимо отметить, что оба руководителя партии под­черкивали главное: общество вступило в исторически дли­тельный этап развитого социализма, и эта непростая фаза его продвижения к коммунизму выдвигает идеологическую работу на первый план, поскольку ей предстоит преодолеть серьезные изъяны в воспитании людей. Черненко прямо указывал, что речь идет о стратегической задаче, поскольку на настроения граждан оказывают влияние не только дости­жения в социально-экономической сфере, но и недостатки и трудности. Проблема состоит в том, чтобы не идеализиро­вать советское общество, а сосредоточить внимание на кон­структивной разработке методов и средств достижения пер­спективных целей. При этом необходимо исходить из той реальности, которая есть, со всеми ее плюсами и минусами. Совершенно ясно, что партия не может в дальнейшем опи­раться на упрощенное, прямолинейное понимание истори­ческого процесса. Во главу угла следует поставить вопрос о противоречиях как движущей силе общественного развития, что будет иметь существенное значение для теории и практи­ки идеологической работы.

В своем докладе Черненко указал на огромное отставание от жизни теоретической работы партии, затронул проблемы серьезных провалов в исследовательской деятельности обще­ствоведов. Критика была конкретной. В частности, отмеча­лось, что не оправдали возложенных на них надежд созданные еще в шестидесятые годы Институт социологических исследо­ваний и Центральный экономико-математический институт Академии наук СССР. Многие научные коллективы замкну­лись в собственных «диссертационных» и групповых интере­сах, мелкотемье.

В публичных выступлениях Черненко, его статьях 1983—1984 годов явно прослеживаются многие принципиальные направления грядущих неотвратимых перемен в обществен­но-политической, экономической и социальной жизни стра­ны, в системе управления народным хозяйством. В качестве важнейшей выделяются мысли о необходимости определить место и роль правящей партии в социалистическом общест­ве, дать объективную характеристику того общества, которое мы строим и в котором живем. Все эти вопросы его волнова­ли, он искал на них ответы, пытался сформулировать свои позиции.

В этом непременно убеждаешься, читая его речи как на июньском (1983 года), так на апрельском и октябрьском (1984 года) пленумах ЦК. Чувством серьезного беспокойства Чер­ненко за судьбу страны проникнуты его выступления в марте 1984 года перед избирателями Куйбышевского избирательно­го округа Москвы, а также на встрече с рабочими завода «Серп и Молот».

Особенно рельефно прослеживается постановка целого ряда злободневных проблем в его последней при жизни статье в журнале «Коммунист» (№ 18, декабрь 1984 года) «На уровень требований развитого социализма». Гранки этой статьи мы, помощники генсека — я и Вадим Печенев, обсуждали с Константином Устиновичем, когда он уже был тяжело болен, буквально у его постели в специальном отсеке ДКБ. Чернен­ко одобрил последний вариант статьи, внеся в текст незначи­тельные поправки. Главная цель, которую он преследовал, за­ключалась в том, чтобы положения публикуемой статьи за подписью Генерального секретаря ЦК КПСС легли в основу подготовки к XXVII съезду КПСС, который предполагалось созвать в ноябре 1985 года.

Конечно, в этой статье Черненко немало декларативного. Но что поделать, если сложился и был принят на вооружение такой стиль? В то же время нельзя отрицать и целого ряда кон­структивных мер, которые предполагалось предпринять в перспективе. Многие положения этой его публикации, может быть, следует расценивать как некую попытку приблизить на­двигавшиеся перемены.

Развивая мысль о том, что на предстоящем партийном съезде предметом особого разговора будет состояние нашей экономики, ее проблемы и перспективы, Черненко настоя­тельно подчеркивал, что многие экономические вопросы на сей раз выдвигаются в повестку дня съезда не только потому, что время привело нас к календарной вехе, отделяющей одно пятилетие от другого. Сама наша экономика вплотную подо­шла к рубежу, на котором качественные сдвиги и перемены в ней стали, как он выразился, «повелительной необходимос­тью». Собственные успехи советской экономики поставили предел ее экстенсивному развитию. Необходимость интенси­фикации продиктована не только и не столько нехваткой ре­сурсов, а прежде всего тем, что наше народное хозяйство уже обеспечило такой объем производства, при котором, чтобы двигаться вперед, необходимо не расширять его, а обновлять, выводить на уровень передовых достижений науки и тех­ники.

Организуя и направляя народно-хозяйственный процесс, ни в коем случае нельзя руководствоваться установкой на «производство того же самого, лишь бы побольше». Иными словами, автор писал именно о грядущих коренных измене­ниях в экономике, о комплексе мер, которые можно было бы определить как «качественное преобразование производи­тельных сил».

Такие далекоидущие задумки по коренному преобразова­нию экономики страны, выработке нового курса руководя­щей силы общества — Коммунистической партии — вына­шивал Генеральный секретарь ЦК КПСС Черненко, надеясь нацелить на это предстоящий партийный съезд. Но одного он, увы, предвидеть не мог: жить ему оставалось немногим более двух месяцев. И задумкам его не суждено было воплотиться в жизнь.

Дорвавшись, в конце концов, до вожделенной верховной власти, Горбачев вместе со своей похоронной командой стал автором величайшего предательства XX века, в результате ко­торого не стало первого на Земле социалистического государ­ства, великой мировой державы.

Как-то в «постперестроечные» годы в журнале «Знамя» по­явилась одна заметная публикация. В ней делалась попытка оценить Черненко как руководителя партии и страны. Автор статьи — академик Г. А. Арбатов считался в высоких полити­ческих сферах того времени человеком известным и весьма преуспевающим. На протяжении длительного периода он без­ошибочно ориентировался во всех переходах и поворотах ко­ридоров власти, был одним из постоянных руководителей «писательского цеха», работавшего на Брежнева, состоял при нем в звании, я бы сказал, «личного академика». Одним сло­вом, был он личностью довольно авторитетной.

Но вот Черненко он не любил. Поэтому и публикация, о которой я упоминаю, была целиком построена на негативных материалах и высказываниях.

Сразу скажу, что я не разделяю большинства безапелляци­онных, но поверхностных и субъективных суждений Арбато­ва о личности Черненко. Хотя, наверное, это его право, его взгляд и точка зрения. И в то же время его мнение о периоде короткого пребывания Черненко у власти в какой-то мере пе­рекликается с некоторыми моими выводами и заключения­ми. Поэтому я и хочу привести здесь одно высказывание Ар­батова.

«Как можно оценить короткий, не имеющий, наверное, шансов получить осмысление, подробное освещение в исто­рии, период Черненко? — вопрошает автор. — Поначалу у ме­ня был однозначный ответ: потеряно тринадцать месяцев в такое трудное для страны время. Потом оценка стала осто­рожнее. А может быть, эти месяцы безнадежности не потеря­ны зря? Может быть, они были нужны, чтобы после застоя и легкой встряски при Андропове понять, насколько страна нуждается в переменах и реформах, притом радикальных? Может быть, они готовили почву для перестройки?»

Да, трудно не согласиться с рассуждениями академика Арбатова. Вместе с тем хочу добавить: какую бы позицию ни за­нимал Черненко, он бы никогда не допустил, чтобы планы правящей партии — КПСС, являвшиеся результатом ее кол­лективной мысли, вдруг выпали из ее рук и из средства сози­дания превратились в страшенное оружие разрушения. Вряд ли бы при нем стало возможным, чтобы благими партийными лозунгами, казавшимися со стороны привлекательными и всесторонне обоснованными, прикрывали свою деятельность настоящие противники существовавшего в Советском Союзе строя, сумевшие за несколько лет довести советское общество и государство до кризисного состояния и развала.

В немногочисленных публикациях о Черненко, как прави­ло, упоминаются такие присущие ему качества, как элемен­тарные осторожность и осмотрительность. Пожалуй, только ленивый не вменял их в вину генсеку. Конечно, эти свойства далеко не всегда положительно характеризуют политических лидеров. Но нельзя забывать, что и новаторство, которое у нас всегда в чести, чье-то желание постоянно быть впереди на ли­хом коне часто приводят к непредсказуемым результатам. А иногда итоги преобразований в государственной и общест­венной жизни, в экономической сфере выглядят и вовсе чудо­вищными, особенно в тех случаях, когда новаторами и твор­цами провозглашают себя дилетанты. Это и случилось в нашей стране.

И что бы ни говорили о Черненко любители заводить заез­женные пластинки про застой и дефицит колбасы в советские годы, как бы они пренебрежительно ни оценивали его исто­рическую роль в судьбе страны, катастрофы, постигшей Со­ветский Союз, он бы не допустил.

С такими вот мыслями я и подошел к последней главе книги.

 

Глава одиннадцатая

ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ

Верность «преемственности». Из последних сил.

Единомышленники, но не друзья. Черненко и Устинов.

Не отпустили. Жажда жизни.

Как награждались писатели. Развязка

 

Никколо Макиавелли — великий знаток психологии лю­дей, облеченных государственной властью, разбирающийся не только в основных принципах, но и в самых тонких оттен­ках, характеризующих их взаимоотношения с народом, — по­учал правителей, что нужно делать для того, чтобы обрести не­обходимую репутацию. При этом он обращал их внимание, по его разумению, на самое главное — на то, что «люди вообще судят по наружности, нежели по внутреннему достоинству». Человек, не слишком знакомый с высшими сферами, очень часто испытывает вполне обоснованное желание возразить средневековому мыслителю, чьи наставления очень часто пронизаны обыкновенным цинизмом. Однако в нашем случае его высказывание, как говорится, попало в точку.

На мой взгляд, Черненко на посту генерального секретаря слишком мало заботился о своей «наружности». Речь, конеч­но, идет не о его внешнем виде — несмотря на явную скром­ность в одежде и на болезнь, которая, как известно, не красит, смотрелся он всегда безукоризненно. Но он совершенно не обращал внимания на то, как выглядит со стороны его линия поведения, какое впечатление производят те или иные его ша­ги и поступки. А ведь это было необходимо для того, чтобы нравиться людям, располагать их к себе. Впрочем, он и не стремился преподносить окружающим все то, что он делал, в красивой упаковке, считая, что важна не форма, а содержа­ние. «Пиариться» тогда было не принято, а если бы такое за­нятие и вошло в жизнь, то Константин Устинович наверняка бы отнесся к нему с презрением.

И все же его неброская манера поведения, кажущаяся мед­лительность, проявлявшаяся на людях в последние месяцы болезни немощность не вызывали положительных эмоций. Но это еще было полбеды. Беда в том, что в горбачевский пе­риод стало модным утверждать, что Черненко как выходец из недр партийного аппарата был изначально, так сказать, «по умолчанию» не способен должным образом управлять госу­дарством.

Слово «аппаратчик» было как клеймо, которое ставили на других люди, совершенно не смыслящие в науке управления и сложностях аппаратной работы. А то, что у Черненко был ог­ромный управленческий опыт, то, что ему удалось в значи­тельной степени усовершенствовать механизм партийного и государственного управления страной, особой заслугой не считалось. Некомпетентность таких суждений не удивляет — близился период, когда страной станут управлять «эмэнэсы», не сумевшие отличиться на научном поприще. Никто тогда этим не возмущался...

Имея представление о деловых и личных качествах Чер­ненко, нам легче будет ответить, пожалуй, на самый волную­щий вопрос: было ли все же правомерным и обоснованным после смерти Андропова избрание на пост Генерального сек­ретаря ЦК КПСС Черненко? Опираясь на свои представления об обстановке, царившей в высшем эшелоне власти того вре­мени, могу ответить только утвердительно.

Прежде всего надо отметить то обстоятельство, что после кончины Брежнева не прошло и двух лет. А что это означало для узкого круга Политбюро да и подавляющего большинства всего его состава? То, что все эти люди еще находились под воздействием прежней эпохи, мыслили и действовали при­вычными стереотипами. Ведь 18 лет правления Брежнева бы­ли эрой относительной стабильности, а любые правители, как и их подданные, во все времена больше всего на свете хотели спокойствия. Именно это желание превалировало над осталь­ными и в Политбюро, оно было главной «движущей силой» при рассмотрении вопроса о новом лидере.

Большую роль сыграла и боязнь раскола. Ну разве мог в то время на пленуме ЦК кто-нибудь выдвинуть альтернативную кандидатуру после того, как Черненко предложил избрать Ге­неральным секретарем ЦК Андропова? В той обстановке это было невозможно, тем более что все члены ЦК были пре­красно осведомлены о том, что подобные вопросы предвари­тельно обсуждаются на заседании Политбюро. А что решит Политбюро — это уже не обсуждается, это для любого ком­муниста, независимо от его статуса, является законом. Тако­ва традиция, которая складывалась десятилетиями.

Поэтому и избрание генсеком Черненко (его кандидатуру предложил член Политбюро Н. А. Тихонов) прошло без лиш­них дебатов и обсуждений, как раньше было принято гово­рить, в обстановке полного единодушия. Мне довелось при­сутствовать на обоих пленумах — и когда избирали Андропо­ва, и при избрании Черненко, и я могу подтвердить, что это было именно так.

По такому же сценарию проходило и избрание Горбачева, правда, как мы уже говорили, ему и его сторонникам при­шлось страховаться от разных неожиданностей и возможных альтернативных вариантов. Потом, правда, часто рассуждали, что единодушие и сплоченность членов ЦК были мнимыми, что они проявили беспринципность, не сумели разглядеть в Горбачеве перерожденца. Но, думается, такие разговоры не­обоснованны, поскольку никто в начале 1985 года не знал его как следует (может быть, исключение составляли лишь това­рищи из Ставрополья, которые работали под его началом), а относительная молодость кандидата на пост генерального се­кретаря была его большим плюсом. В первое время большин­ство коммунистов связывали с ним надежды на перемены к лучшему.

Конечно, каждый член Политбюро, каждый, кто мог пре­тендовать на кресло генерального секретаря, имел свои плю­сы и минусы. Но все же не следует их резко противопоставлять друг другу, выделять кого-то из узкого круга высшего партий­ного руководства за какие-то особые качества или прозорли­вость ума. Все эти люди были единомышленниками, едино­мышленниками в том понимании, что каждый из них стремился удерживать доставшуюся им власть до тех пор, по­ка это возможно. При сравнительно нормальном развитии со­бытий они и не помышляли о том, чтобы уступить ее добро­вольно другим, считая, что власть дана им по праву, только они ее и достойны.

Было и еще, что их объединяло: даже в самые драматичные моменты быстротечной смены лидеров все они благоговели перед магическим понятием «преемственность». Они — вы­движенцы брежневской эпохи, ее верные наследники — за та­кое короткое время не могли даже психологически себя пере­строить.

Как мы знаем, идея «преемственности» перекочевала в «новую» эпоху, что, впрочем, и неудивительно. Ведь подавля­ющее большинство нынешних руководителей России — вос­питанники КПСС, причем многие современные политичес­кие деятели были только членами партии, но отнюдь не ее украшением. Ныне они составляют основной костяк в «Еди­ной России», и, думается, в первую очередь именно они дают своим оппонентам вполне обоснованный повод считать, что «Единая Россия» во многих своих делах воспроизводит КПСС в ее худших чертах и традициях.

...Условия, в которых Черненко приступил к обязанностям Генерального секретаря ЦК КПСС, были для него весьма не­благоприятными. Ему шел семьдесят третий год, и он был тя­желобольным человеком. Его физические, да и во многом моральные ресурсы к этому времени были фактически выра­ботаны. В последние годы жизни Брежнева Черненко, заняв в узком кругу Политбюро особое положение секретаря ЦК, координирующего всю деятельность руководящих органов партии, вынужден был брать на себя решение многих слож­ных и исключительно важных проблем. А такое положение требует не только огромных усилий и большой ответственно­сти — человек, облеченный такими полномочиями, как пра­вило, служит для других и своеобразным «громоотводом». В то время как в связи с прогрессирующей болезнью постепен­но отходили от оперативных дел Суслов и Кириленко, Чер­ненко вынужден был переключить на себя огромный допол­нительный поток вопросов текущей работы Политбюро и Секретариата ЦК. Всё это отнимало силы, которые восстано­вить было уже невозможно.

Теперь известно, что избранный в ноябре 1982 года Гене­ральным секретарем ЦК КПСС Андропов был к тому времени уже серьезно больным человеком. В июне 1983 года на плену­ме ЦК КПСС по идеологическим вопросам он уже выглядел физически немощным и выступал буквально через силу. Это было его последним публичным выступлением. Начиная со второго полугодия 1983 года Черненко, тоже не блещущий здоровьем, фактически постоянно был «на хозяйстве».

После своего избрания генеральным секретарем Чернен­ко, несмотря на ухудшающееся состояние здоровья, с боль­шим рвением, можно сказать, с жадностью взялся за выпол­нение нелегких и ответственных обязанностей. Об этом можно судить по напряженности, плотности каждого его ра­бочего дня. Видимо, чувствуя в глубине души дефицит отпу­щенного ему времени, он по-настоящему спешил сделать то, что было задумано, было, на его взгляд, желательным и непре­менно должно осуществиться.

Став в последние месяцы жизни генсека, пожалуй, наибо­лее близким к нему из числа окружающих его сотрудников че­ловеком, я вольно или невольно был свидетелем того, как Константин Устинович буквально разрывается на части. Не­померная его загруженность вызывала у меня не только недо­умение — было горькое чувство от того, что никто из членов Политбюро особенно не беспокоился, что он тащит такой ог­ромный воз работы.

Резкое ухудшение состояния его здоровья наступило после того, как в конце июля 1984 года из-за ухудшения самочувст­вия был прерван его летний отпуск на Северном Кавказе. Ра­нее, в течение многих лет, Константин Устинович лечился и отдыхал там в санатории «Красные Камни». В то время и он сам, и врачи считали, что это место отдыха благоприятно на него воздействует. Потом, с конца шестидесятых годов, поезд­ки на Северный Кавказ пришлось прекратить, и Черненко стал ежегодно ездить в Крым одновременно с Брежневым. Полноценным отдыхом это нельзя было назвать. Ему прихо­дилось в то время выполнять функции ближайшего советника генсека по организации известных «крымских встреч» с лиде­рами зарубежных стран.

И вот в 1984 году Чазов, с учетом пожеланий Горбачева, ко­торый почему-то счел в этом случае возможным выступить в роли советника руководителя Четвертого главного управле­ния Минздрава, предложил Черненко, когда тот уже был Гене­ральным секретарем ЦК КПСС, вновь отдохнуть на Северном Кавказе — на государственной даче неподалеку от «Красных Камней».

Не являясь специалистом в области медицины, я, конечно, не берусь сегодня судить о правомерности таких рекоменда­ций для Черненко при его состоянии здоровья, когда он, с его слабыми легкими, постоянно страдал кислородной недоста­точностью. (Установки для приема кислорода были оборудо­ваны у него и на даче, и в комнате отдыха при служебном ка­бинете в ЦК.) И все-таки можно было предположить, что польза от выбора этого места для отдыха генсека будет сомни­тельной. На мой взгляд, любому человеку в том состоянии, в котором находился тогда Константин Устинович, проводить отпуск в Приэльбрусье, на высоте около тысячи метров над уровнем моря мало бы кто посоветовал.

Не случайно в первые же дни нахождения Черненко на высокогорной даче состояние его здоровья резко ухудши­лось. В связи с этим сюда были вызваны известные медицин­ские светила — Е. И. Чазов и А. Г. Чечулин, которые прибы­ли незамедлительно и несколько дней наблюдали состояние генсека. Было принято решение, что ему следует сменить ме­сто отдыха и перебраться поближе к Москве, в его резиден­цию Завидово. Всего же в Приэльбрусье он пробыл 12 дней. За это время он практически не выходил из помещения, не бывал на воздухе, а при отъезде пришлось выносить его на носилках.      

В Завидове здоровье Константина Устиновича хоть и мед­ленно, но пошло на поправку, прежняя работоспособность постепенно возвращалась. По нескольку часов в день он стал работать с материалами Политбюро, которые я ему регулярно привозил, активно готовился к очередному пленуму ЦК. В это время члены Политбюро к нему наезжали редко. Исключе­ние, пожалуй, составлял лишь Д. Ф. Устинов. Из личных на­блюдений я сделал вывод, что отношения между генсеком и министром обороны были вполне дружескими и доверитель­ными. Дмитрий Федорович с присущими ему задушевностью, прямотой и обескураживающим военным юморком подбад­ривал Константина Устиновича, поднимал ему настроение. По всему было видно, что Устинов — не только член Полит­бюро, министр обороны, маршал, а прежде всего глубоко по­рядочный и искренний человек. Он был в то время для генсе­ка настоящей опорой. При встречах с ним у Константина Устиновича теплели глаза, в них исчезали боль и тоска, кото­рые нередко тогда можно было видеть.

Мне казалось, что уважение Черненко к министру оборо­ны было основано на безоговорочном признании превосход­ства и авторитета Устинова. Конечно, Дмитрий Федорович был уникальным человеком. Достаточно сказать, что в 33 го­да он был назначен Сталиным наркомом вооружения СССР, причем произошло это в суровом сорок первом году. И на этой должности (названия ее менялись: министр вооруже­ния, министр оборонной промышленности) он находился 16 лет. Какое это было для страны время, каждый читатель хоро­шо знает. Вклад Устинова в обороноспособность страны был, безусловно, выдающимся. Да и последующая его биография вызывала уважение.

Как бы то ни было, в дружбе Черненко и Устинова чувство­валось неравенство сторон. В связи с этим мне запомнился один разговор с Константином Устиновичем, который был для меня не очень приятным. Дело было накануне Всеармей­ского совещания комсомольских работников, которое реши­ло провести Главное политическое управление Министерства обороны при активной поддержке руководителя министерст­ва. По настоятельной просьбе Устинова генсек согласился принять участие в этом совещании и выступить перед его уча­стниками. За несколько дней до совещания вдруг встал во­прос о награждении армейского комсомола боевым орденом. Я высказал Черненко свои сомнения по этому поводу. Смысл моих доводов заключался в том, что комсомол как единая коммунистическая организация молодежи имеет большое ко­личество государственных наград. Причем два ордена ему вручены за боевые подвиги в годы Гражданской и Великой Отече­ственной войн. Следует ли искусственно выделять воинов- комсомольцев и вручать им высокую награду обособленно? Ведь так можно до бесконечности продолжать дробление мо­лодежи по ее социальным и профессиональным признакам, отдельно чествовать и награждать, к примеру, комсомольцев- металлургов, строителей, студентов.

Увы, доводы мои не поколебали Черненко. Он недовольно посмотрел на меня и сказал: «Может быть, поручить тебе поговорить на этот счет с Устиновым?» Я понял, что тема разго­вора исчерпана.

Двадцать восьмого мая 1984 года армейскому комсомолу был вручен орден Красного Знамени. Министр обороны, ко­нечно, этой акцией преследовал важные цели — надо было попытаться как-то поднять дух и молодых воинов, и офице­ров. Ведь в разгаре была тяжелая и непопулярная в народе война в Афганистане, а «черные тюльпаны» регулярно совер­шали рейсы на родину со своим страшным грузом.

Тем временем болезнь, исход которой, видимо, предчувст­вовал генсек, угнетала его, но в то же время подталкивала под­час к работе непосильной, неадекватной его физическому со­стоянию. Он стремился непременно председательствовать на заседаниях Политбюро, публично вручать награды, появлять­ся на экранах телевизоров. Он уже был недостаточно устойчив на ногах, дышал тяжело, с хрипами, кашлял, все чаще прини­мал кислород. Но это только все более его ожесточало — ведь он вступил с болезнью в неравную схватку.

Иногда даже создавалось впечатление (не берусь предпо­ложить, что оно возникало и у медицинских специалистов во главе с Чазовым), что генсек все-таки выкарабкается и сможет по-настоящему стать в строй. Он, казалось, всеми силами ста­рался показать окружающим, что он дееспособен, что он у ру­ля. Он цеплялся за жизнь.

Но за должность он, впрочем, как в свое время и Брежнев после перенесенного тяжелого заболевания, не держался. И так же, как не дали когда-то уйти вовремя Брежневу, не дава­ли уйти и Черненко. По-моему, один только бы человек не возражал против этого — Горбачев, но и он вынужден был до поры до времени шагать в ногу с остальными членами Полит­бюро.

Я хочу здесь привести небольшой отрывок из книги В. И. Воротникова «Кого хранит память», который подтверж­дает мои наблюдения. Виталий Иванович описывает случай, который произошел 9 января 1985 года:

«Неожиданное сообщение о внеочередном заседании По­литбюро. Приехал в Кремль. Собрались в кабинете К. У. Чер­ненко, а не в зале заседаний. Были члены Политбюро и еще несколько человек, по-моему, В. И. Долгих, Б. Н. Пономарев и еще кто-то, то есть не в полном составе.

К. У. Черненко сидел за длинным столом в торце. Поздо­ровался не вставая. Затем сказал примерно следующее: “Есть необходимость обсудить положение. В последнее время я много передумал, пережил, вспомнил всю свою жизнь. Мно­гие годы она шла рядом с вами. Но возникают вопросы, кото­рые нельзя отложить. Вы прочитали записку Е. И. Чазова? (Ее нам предварительно дали прочесть. Это была короткая, при­мерно на две трети страницы, записка о состоянии здоровья К. У. Черненко.) Я не могу сам единолично принимать реше­ние. Думал, может уйти?” Н. А. Тихонов, затем В. В. Гришин,

А. А. Громыко подали протестующие реплики: “Зачем торо­питься? Надо подлечиться и все”.

Константин Устинович продолжал: “До слез обидно. Так хочется работать. Но пусть скажет Евгений Иванович”.

Е. И. Чазов кратко подтвердил, что К. У. Черненко нужда­ется в отпуске и серьезном лечении. Нужны госпитализация, обследование. О поездке на ПКК (Политический консульта­тивный комитет государств — участников Варшавского дого­вора. — В. П.) в Софию не может быть и речи.

Естественно, что все члены Политбюро высказались за это. Решили, что руководству соцстран надо сообщить все как есть, не вуалировать причину. Объяснить, что в настоящее время К. У. Черненко приехать не может по состоянию здоро­вья, ему требуется лечение. Что касается пленума по техниче­скому прогрессу — снять».

Еще раз напомним: ведь буквально за несколько дней до своей смерти Константин Устинович обращался за советом и к Громыко — и все по тому же вопросу: о возможности своей добровольной отставки.

Но если Черненко, как казалось его ближайшему окруже­нию в Политбюро, и в самом деле не слишком твердо настаи­вал на своем освобождении от обязанностей генсека, то я объ­ясняю это следующим. Во-первых, он как всякий человек в его положении отчаянно надеялся, что сможет преодолеть не­дуг. Во-вторых, он действительно хотел работать, мечтал, что предстоящий съезд станет для страны этапным, наметит дей­ственные меры по преодолению негативных явлений.

Есть у журналистов такой штамп: жизнь как подвиг. Не знаю, можно ли так говорить о всей жизни Константина Усти­новича, но последние ее месяцы, безусловно, можно охарак­теризовать самыми высокими словами.

Чувствуя, что угасает, Черненко героически продолжал бо­роться за жизнь, трудился до последних дней, считая, что его долг перед партией заключается в том, чтобы успеть сделать все, что можно. Но эта борьба осложнялась тем, что находил­ся он в атмосфере потрясающего бездушия, которое проявля­ло к нему подавляющее большинство членов Политбюро. И здесь я опять вспоминаю кончину Брежнева, равнодушие лю­дей, которые, даже в силу своего долга, не побеспокоились хо­тя бы о том, чтобы подле тяжелобольного человека дежурила медсестра. Параллели напрашиваются сами собой.

Двадцать третьего октября 1984 года состоялся очередной пленум ЦК КПСС. Он рассмотрел вопрос «О долговременной программе мелиорации, повышении эффективности исполь­зования мелиорированных земель в целях устойчивого нара­щивания продовольственного фонда страны». С докладом на нем выступил председатель Совета министров СССР Тихонов. Пленум прошел как дежурное мероприятие, без каких-либо неожиданностей и кардинальных решений. Черненко высту­пил на нем, хотя речь его по содержанию можно смело назвать заурядной. Но для генсека гораздо большее значение имел сам факт выступления: оно все же состоялось, и это воодушевило его. Он был охвачен иллюзией выздоровления. Врачи в полную силу, с помощью интенсивной терапии, закордонных дико­винных препаратов эти иллюзии поддерживали. На некоторое время даже возникло ощущение, что Константин Устинович заметно посвежел и окреп, у него явно наблюдался прилив энергии и работоспособности.

Он направил записку в Политбюро, касающуюся вопросов подготовки к XXVII съезду партии, и она получила единодуш­ное одобрение. Черненко предлагал приблизить по времени созыв съезда, провести его в октябре — ноябре 1985-го, а не весной будущего года, как это обычно происходило. Он наме­ревался разработать к этому времени основные направления экономического и социального развития страны на двенадца­тую пятилетку и утвердить их, чтобы уже с 1 января 1986 года приступить к их реализации. В этом был определенный резон, так как предшествующие планы утверждались уже после нача­ла пятилетки и не успевали за временем. Предстоящему созы­ву XXVII съезда КПСС предполагалось посвятить намечен­ный на апрель 1985 года пленум ЦК. Но вот рассмотрение важнейшего вопроса о развитии научно-технического про­гресса, которое также намечалось вынести на рассмотрение пленума, откладывалось.

После одобрения его записки членами Политбюро генсек задумал изложить свои идеи подготовки к съезду партии в журнале «Коммунист». Такая статья, о ней мы уже упоминали выше, вышла в декабре 1984 года. Примерно в это же время врачи настояли, чтобы Константин Устинович прошел оче­редной курс лечения в Центральной клинической больнице. Но он и там продолжал по возможности работать, нередко приглашая к себе помощников.

В те дни мне приходилось подолгу засиживаться в его боль­ничном «рабочем кабинете». В феврале 1985 года предстояли выборы в Верховный Совет РСФСР, и необходимо было под­готовить программное предвыборное выступление. Наряду со статьей в «Коммунисте» это выступление должно было стать своеобразным отправным моментом подготовки к XXVII пар­тийному съезду. Первый вариант текста предстоящего выступ­ления был подготовлен, однако он не удовлетворил Констан­тина Устиновича. Ознакомившись с ним, генсек вдруг не на шутку разнервничался и довольно резко резюмировал: «Вы­ступления нет». Он настолько глубоко «перелопатил» пред­ставленный ему текст, что даже в корне изменил план будущей речи и надиктовал нам, помощникам, несколько страниц сво­их суждений, которые следовало учесть. Пришлось принимать срочные меры и основательно дорабатывать материал.

Вскоре Черненко решил покинуть ЦКБ и вернуться к ис­полнению своих обязанностей на Старую площадь. В эти дни в ЦКБ в палату по соседству с ним, только этажом ниже, был помещен в тяжелом состоянии Устинов. Покидая больницу, Черненко зашел к Дмитрию Федоровичу. Разговор их был не­продолжительным — Устинов настолько плохо себя чувство­вал, что не мог долго поддерживать беседу. Несмотря на это, Дмитрий Федорович, по своему обыкновению, нашел для генсека теплые, ободряющие слова. Он сказал, чтобы Кон­стантин Устинович держался, что болезнь его отступит обяза­тельно, что нам — большевикам не пристало легко сдаваться. О себе он сказал, что долго в ЦКБ не намерен оставаться, че­рез несколько дней оклемается и приступит к работе — дел впереди невпроворот. И действительно, в ЦКБ ему не при­шлось находиться долго — через несколько дней после опера­ции он там же и скончался.

Для Черненко смерть Устинова явилась большим ударом. «Я этого не ожидал от Дмитрия Федоровича», — с горечью произнес он, когда встретил страшное для него событие. Ген­секу не пришлось проводить в последний путь своего друга и соратника, так как врачи категорически ему запретили в мо­розный день быть на похоронах. Таким образом, после смерти Устинова из старого руководящего круга людей в Политбюро осталось лишь два человека — Черненко и Громыко.

К концу 1984 года состояние здоровья генсека стало ухуд­шаться на глазах. Это ясно видели окружающие, но старались об этом разговоров не заводить. В западной прессе стали по­являться публикации на эту тему. А всегда оперативный в по­добных случаях западногерманский журнал «Штерн» даже опубликовал фоторепортаж о том, как генеральный секретарь и президент Черненко с большим трудом, только с помощью охранников добирается до своей резиденции в Кремле.

Вообще говоря, создавалось впечатление, что соратники генсека по Политбюро вроде бы со стороны наблюдают за раз­вивающимися событиями, за ухудшением состояния здоровья их лидера. Казалось, у них интерес к его личности уже поте­рян, и то, что происходит по его желанию или воле, соверша­ется без их содействия или даже советов. А узкий круг людей, непосредственно обслуживавших генсека в последние месяцы его жизни, был и организатором, и исполнителем всего того, что происходило с его участием.

С горечью вспоминается такой эпизод: 27 декабря 1984 го­да генсек, уже несколько дней не появлявшийся из-за обост­рения болезни в кабинете на Старой площади, около один­надцати часов вдруг позвонил мне. Обычно такие звонки его начинались с традиционного шутливого вопроса: «Ну, как там на воле?» На этот раз он даже не ответил на приветствие и ти­хим, но требовательным и недовольным голосом высказал претензию: почему до сих пор у него нет списка награжден­ных, которым он сегодня должен вручать государственные на­грады?

Это было для меня полной неожиданностью. Дело в том, что еще неделю назад, когда болезнь генсека снова обостри­лась, по настоянию медиков было решено не проводить ника­ких вручений и не допускать каких бы то ни было выступле­ний Черненко в ближайшее время. Речь тогда шла конкретно и о вручении наград группе писателей, удостоенных звания Героя Социалистического Труда и уже давно ожидавших тор­жественной церемонии. Но с учетом сложившейся ситуации

В. Ф. Шауро, бывшему в то время заведующим Отделом куль­туры ЦК, был дан отбой на неопределенный срок. Естествен­но, теперь, при разговоре, генсеку об этом я ничего не сказал и лишь уточнил время вручения. Он назначил его на 16 часов, а в 15 надо было представить ему материалы.

К назначенному времени всё было готово. Из приемной передали, что Черненко просит меня зайти. В кабинете его не оказалось. Приоткрылась дверь в комнату отдыха, и врач жес­том показал, что можно войти. Константин Устинович полу­лежал в кресле. Он был без пиджака, ворот рубашки расстег­нут, узел галстука ослаблен, а рядом свисали переплетенные трубки кислородного аппарата. Он выглядел настолько беспо­мощным, что сердце у меня невольно сжалось. Подняв глаза, Черненко с какой-то жалостью, перемешанной с досадой, спросил: «Ну что, красиво я выгляжу?»

В такой ситуации оставалось лишь промолчать в ответ, сделать вид, будто ничего особенного не происходит. Однако, к моему большому удивлению, через полчаса он уже был за столом, подтянутый, как всегда прибранный, с аккуратно причесанной седой головой. Вручение решено было прово­дить не в специальном помещении, а здесь же, в кабинете Черненко. Свободно передвигаться Константину Устиновичу было трудно. За пять минут до церемонии кабинет стали шумно заполнять фотокорреспонденты, кинооператоры, са­ми награжденные. Это взволновало генсека. Он, как никто другой, чувствовал свою немощь и понимал, что и другие это видят, поэтому переживал и нервничал. Для присутствующих это вручение прошло с мучительным напряжением. Но Чер­ненко ценой огромных усилий выдержал. Только при вруче­нии последней награды, кажется, писателю Анатолию Ана­ньеву, генсек на секунду потерял равновесие и лишь благодаря ловкости охранника, вовремя его поддержавшего, устоял на ногах.

Иногда я смотрю на памятную фотографию, запечатлев­шую один из моментов того торжественного мероприятия, и вижу озабоченность в лицах награжденных, неестественно прямо стоящего перед объективом Черненко. Невольно ду­маешь: неужели в то время не нашлось никакой влиятельной силы, способной вмешаться и отменить участие безнадежно больного руководителя в процедуре вручения наград, как, впрочем, и в других делах? Странно, но такие вопросы тогда решались лишь помощниками да медицинскими работника­ми — остальные предпочитали не вмешиваться в них. Ниче­го, кроме горечи и недоумения, такое положение вещей не вызывало.

Грустно об этом говорить, но к этому времени авторитет Черненко уже никого не волновал, никто из членов Политбю­ро не оберегал его как главу партии и государства, как, нако­нец, обычного человека, простого смертного. Поэтому по­следние месяцы его жизни оставили у меня самые печальные воспоминания.

Взять хотя бы ту излишнюю суету и чрезмерное усердие, проявленные в связи с подготовкой предвыборного выступле­ния Черненко в феврале 1985 года. Конечно, встреча кандида­та в депутаты такого высокого ранга с избирателями была тра­диционно важной и ответственной, требовала большой подго­товительной работы. Но в данном случае и медицинским ра­ботникам, и всем окружающим должно было быть предельно ясно, что встречу генсека с избирателями проводить невоз­можно — он физически просто не мог в ней участвовать. И никакие заграничные стимуляторы уже не в силах были ему помочь.

Трудно сказать, как можно было правильнее поступить в этом случае. Но, на мой взгляд, следовало бы просто опубли­ковать в печати короткое обращение кандидата к избирате­лям. В нем можно было бы сказать и о причине, делающей не­возможной их встречу с Черненко в данный момент. Люди конечно же отнеслись бы к этому с пониманием.

Но не тут-то было. С приближением срока предвыборного собрания обстановка все более накалялась. Московский гор­ком, Куйбышевский райком партии города Москвы готовили к этой встрече помещение недавно отстроенного кинокон­цертного зала. Были запланированы выступления избирате­лей, концерт мастеров искусств. Организационная машина была запущена и работала уже независимо от состояния здо­ровья того, во имя кого всё это делалось. А здоровье генсека в январе 1985 года быстро ухудшалось. Он с трудом передвигал­ся, не мог подолгу стоять на ногах и тяжело, с постоянными хрипами, дышал и непрерывно кашлял. О каком публичном выступлении могла идти речь?

Но подготовка к предвыборному собранию продолжалась полным ходом. Рассматривался вариант возможного выступ­ления кандидата сидя. Было даже дано задание изготовить для него трибуну специальной конструкции. Наконец, был при­нят вариант, предусматривающий предварительную запись предвыборного выступления Черненко в больнице и показ ее затем по Центральному телевидению. Было предпринято не­сколько попыток такой записи, но ни одна из них не увенча­лась успехом.

И опять, как и ранее, не нашлось людей, способных реаль­но оценить сложившуюся ситуацию, предпринять разумные меры, чтобы достойно из нее выйти. Трудно представить себе, но буквально за несколько дней, когда всем было абсолютно ясно, что генсек просто не в силах прибыть на встречу с изби­рателями, предвыборное собрание не отменили. Его перенес­ли в другое помещение, и от имени кандидата в депутаты под­готовленную для него речь зачитал собравшимся секретарь МГК КПСС Гришин. Никто не воспрепятствовал этому странному мероприятию. Более того, в ЦКБ была организова­на и снята церемония голосования генсека на выборах, вруче­ния ему удостоверения депутата Верховного Совета РСФСР. И опять никто не попытался остановить это, прямо скажем, кощунственное действо. Сам же генсек к этому времени был совершенно недееспособным, что и увидела на экранах теле­визоров вся страна.

Во всем этом принимал непосредственное и деятельное участие руководитель Московской городской парторганиза­ции, член Политбюро В. В. Гришин. Было ли ему дано такое поручение или он по собственной инициативе проявлял такое усердие, сказать трудно. Если же такое поручение и было, то оно кажется очень странным. Если же его не было, то вся эта суета выглядит странной вдвойне. В любом случае такого рода ситуация, непосредственно касающаяся генсека, обязательно должна была рассматриваться в Политбюро.

Спрашивается: а где же был в это время Горбачев, чем он в это время занимался? Горбачев, разумеется, от этих проблем оставался в стороне. Ведь он в это время находился «на хозяй­стве», он руководил Политбюро и Секретариатом, он прини­мал важные государственные решения. Но ведь и первый ру­ководитель партии и государства еще существовал, никто его не освобождал от обязанностей, хотя и был он безнадежно болен. Но это уже Горбачева не волновало. По заключениям медиков и их ежедневным докладам он знал, что Черненко ос­талось жить считаные дни. Поэтому, что там происходит во­круг умирающего генсека, его совершенно не беспокоило. Не утруждал он себя и посещениями генсека в ЦКБ — было не до этого, настало время примерять корону. В этом бесчеловечном отношении Горбачева к уходящему из жизни руководителю партии и страны — одна из составляющих черт его предатель­ской сущности.

Горькими и драматичными выдались последние несколько недель жизни Черненко. Все понимали, что развязка немину­ема, и она наступила.

В воскресенье 10 марта около одиннадцати часов вечера ко мне на квартиру позвонил дежурный из приемной генсека и сказал, что срочно надо быть в Кремле, в зале заседаний По­литбюро. Машина за мной уже послана. Я сразу понял причи­ну такого неурочного вызова. Три дня назад я уже знал от ле­чащих врачей, что положение генсека безнадежно.

Мысли путались в голове, когда машина на приличной скорости везла меня по безлюдным московским улицам. Пе­ред глазами всплывали безжизненное лицо Черненко, его от­сутствующий взгляд. И как признак еще теплящейся в нем жизни вспоминалось последнее, еле уловимое рукопожатие.

Это было как раз 28 февраля, во время злополучного спектак­ля с вручением ему удостоверения об избрании депутатом Верховного Совета РСФСР.

Вот и узкий проезд Боровицких ворот. Подъем, поворот налево, и через площадь подъезжаем прямо к «крылечку», к тому подъезду, через который много раз приходил Константин Устинович на заседания Политбюро. В приемной зала заседа­ний ожидало несколько человек — все лица знакомые, все — из постоянного и ограниченного круга, в котором ре­шались судьбы страны. В последние два-три года многие из этих людей уже хорошо освоили принятый порядок посмерт­ных дел, имели опыт подготовки и проведения торжественно-­траурных мероприятий.

Дежурный пригласил меня пройти в зал заседаний. Это помещение, в общем-то, трудно назвать залом, это скорее была большая комната. Здесь всё знакомо, строго и просто. В центре — длинный стол с двумя рядами стульев, которые во время заседаний занимали члены и кандидаты в члены По­литбюро, секретари ЦК, зампреды Совмина. Ряд стульев и маленьких приставных столиков, расположенных вдоль сте­ны. Это — места заведующих отделами ЦК, министров, при­глашаемых на заседания Политбюро. Несколько из них пред­назначены для нас, помощников генсека. В торце длинного стола буквой «Т» стоял еще один, небольшой — для предсе­дательствующего. Сейчас он сиротливо пустовал.

Я прошел к столу заседаний, за которым с левой стороны сидели рядом М. С. Горбачев и Е. К. Лигачев. После взаим­ных приветствий я сел напротив. Горбачев сообщил мне, что сегодня в 19 часов 20 минут Константин Устинович скончал­ся. Он назвал это «нашим всеобщим горем» и просил меня возглавить группу работников и журнал истов для оператив­ной подготовки текста обращения к советскому народу. В свою очередь я высказал присутствующим слова скорби и со­болезнования в связи с кончиной генсека и решил поделиться с собеседниками своими впечатлениями о последних днях Черненко. Горбачев слушал внимательно, изредка кивая голо­вой в знак согласия. Лигачеву же моя информация была явно не интересна, и он всем своим видом показывал нетерпение. Уловив это, я прервал свой рассказ и поднялся, чтобы идти выполнять полученное задание. Горбачев, прощаясь, еще раз попросил меня немедленно приступить к работе, чтобы к утру текст обращения был готов для рассмотрения на Политбюро и передачи в печать.

К установленному сроку бригада сочинителей подготовила все положенные в таких случаях стандартные произведения: пространный некролог, выдержанный в традиционном ду­хе — говорить о покойном только хорошее, обращение к на­роду, тексты официальных выступлений нового лидера. В од­ной из таких речей Горбачев скажет: «Ушел из жизни верный ленинец, выдающийся деятель Коммунистической партии Советского Союза и Советского государства, международного коммунистического движения, человек чуткой души и боль­шого организаторского таланта — Константин Устинович Черненко».

В то время сказать что-то иное было и немыслимо. Это вы­ступление в связи со смертью Константина Устиновича Чер­ненко стало последним в ряду свидетельств той неискреннос­ти, которая сопровождай бывшего лидера до последней черты.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Вот и завершилось мое повествование о человеке, рядом с которым мне довелось провести несколько лет и самые горь­кие, последние, его месяцы. Я постарался, насколько мог, приоткрыть его мир, ставший в значительной мере отражени­ем особенностей советского времени и, главное, предшеству­ющих перестройке лет, наполненных напрасными ожидания­ми, драматическими коллизиями и целым рядом событий, свойственных тому периоду.

Черненко нужно воспринимать таким, каким он был в жизни. Думается, нельзя торопиться с оценками и упреками в его адрес и тем более с приговором, который ему поторо­пились вынести вскоре после смерти, объявив его наследни­ком традиций эпохи «застоя». Надо постараться понять, что этот человек, ушедший от нас четверть века тому назад, — продукт своей эпохи. Им была прожита большая и беспокой­ная жизнь, полная надежд и свершений, ошибок и потерь. При этом самой могучей силой, которая вела его по жизни, его путеводной звездой, указывавшей дорогу, была его вера в справедливость и конечное торжество самых светлых идей. Идей, на которых он был воспитан, верность которым хранил до самого последнего вздоха.

Ему довелось испытать не только величие, но и всю слож­ность и противоречивость времени, отсчет которому положи­ла Октябрьская революция. Но он так и не сумел понять до конца, что многие идеалы, руководствуясь которыми творили историю люди его поколения, были мнимыми. Сегодня мы прозрели настолько, что способны трезво и объективно оце­нивать пройденный страной путь. Но при этом даже самые ярые критики советского прошлого не берутся отрицать, что это действительно была качественно новая эпоха в истории мировой цивилизации. Эпоха, утверждавшая социальное ра­венство и справедливость, дававшая людям возможность ощу­тить реальность достижения самых высоких целей, о которых до этого человечество только мечтало.

Черненко, как и многие его соратники, относился к числу первооткрывателей еще неизведанного, был одним из тех ре- волюционеров-романтиков, которых сейчас многие считают фанатиками. Но люди шли за ними. Народ, самые широкие массы трудящихся на протяжении почти всей советской эпо­хи крепко верили в свою власть, были убеждены, что она их не бросит и не обидит. Вера эта подкреплялась конкретными де­лами, растущей мощью страны. На их глазах Россия из отста­лой страны превращалась в великую державу.

Вряд ли можно вменять в вину Черненко, что он особенно не задумывался над тем, правильный или неправильный со­циализм у нас построили. Он был убежден, что советская власть — это его власть, власть трудового народа. Того народа, который воплощал в жизнь ленинскую мечту об электрифика­ции России, возводил Днепрогэс и Магнитку, строил город-сад, а когда понадобилось, грудью встал на защиту социалистичес­кого Отечества. Поднимаясь из окопов со словами «За Родину, за Сталина!», люди демонстрировали беззаветную преданность советской власти, готовность отдать за нее свои жизни.

Торжеством идей, которым Черненко посвятил жизнь, бы­ли для него «великие стройки коммунизма»: гигантские гидро­электростанции, нефтяные месторождения Тюмени, Байкало- Амурская магистраль. Как мы сейчас можем судить с высоты своего времени, наш герой нередко заблуждался. Он горячо верил не только в созидательный потенциал своей страны, но и в то, например, что создание совнархозов поднимет на новую ступень управление народным хозяйством страны, что необхо­димость ввода ограниченного контингента войск в Афганис­тан логически вытекает из интернациональной природы наше­го государства. Он верил в правящую партию — КПСС, она для него была воплощением советской власти.

Его веру разделяли миллионы, и трудно в нашей истории найти и очертить конкретный рубеж, за которым эта вера вдруг треснула и надломилась, а на смену ей пришли безверие и нигилизм. Одно несомненно: негативный процесс в стране нарастал и зрел. Его питали неуклюжие попытки развенчать культ личности Сталина, непродуманные, волюнтаристские эксперименты Хрущева, лихорадившие страну, пресловутая брежневская «стабильность» со звоном незаслуженных и обесцененных наград, преследование за инакомыслие. После смерти Черненко череда событий, окончательно подорвавших доверие народа к власти, нарастала как снежный ком. Здесь и чернобыльская катастрофа, и карикатурная антиалкогольная кампания, и немецкий юнец, приземлившийся в центре Москвы на Васильевском спуске у Кремля, и разгул национа­листических страстей в Сумгаите, Фергане, Баку, Душанбе... Люди задавались вопросом: во что и в кого верить?

Видно, не случайно повелось в нашей истории, что вера и надежда людская тесно связывались с конкретной личностью, будь то князь или царь, полководец или вождь. Этому были разные причины, но в целом тяга людей к сильной власти бы­ла понятна — страна огромная и холодная, многими народа­ми населена и окружена почти со всех сторон недругами.

И после Октября 1917 года советская власть не поломала этой вековой традиции, а скорее, наоборот, усилила веру ши­роких масс во всемогущество своих вождей. По сути дела, судьба народа стала целиком зависеть от воли главы государ­ства и его ближайшего окружения. Драматизм такого положе­ния вещей заключался не только в постоянно висевшей над страной угрозе волюнтаризма и непредсказуемости ее завт­рашнего дня. Возлагая на свои плечи всю тяжесть государст­венных забот, эти люди обрекали себя на сомнительные оцен­ки в будущем, со стороны своих потомков, новых поколений. Ну а народные массы покорно следовали за своими вождями, их соратниками и единомышленниками, поддерживали, как правило, все их идеи, начинания и планы — от разумных и ве­ликих до самых абсурдных.

Впрочем, судя по всему, не мы были первыми на этом пу­ти, чреватом заблуждениями и трагедиями. Ведь не случайно еще Ветхий Завет предупреждал человека: не делай себе куми­ра. Тем не менее сотворение кумиров, возвеличение их под­линных и мнимых заслуг началось в нашей стране еше в пер­вые годы советской власти. Эпоху «вождизма» открыл Ленин, вернее не он сам, а его последователи, которые после смерти Владимира Ильича создали образ, которому люди должны бы­ли поклоняться словно идолу. И уже неважно было, что вели­чию Ленина, снискавшего себе бессмертие своими делами и мыслями, претила сама идея идолопоклонства. Огромный со­зидательный заряд, который несли в себе любовь к Ленину миллионов простых людей, вера в завещанные им идеалы уст­ройства общественной жизни, эксплуатировался затем на протяжении нескольких десятилетий — и Сталиным, и Хру­щевым, и Брежневым.

Такую веру можно, пожалуй, сравнить с запасом природ­ных богатств государства, которые иссякают и не восстанав­ливаются. И только разумное и бережное отношение к ним может продлить их существование. Вера людей тоже не без­гранична. Только тает она значительно быстрее, если не под­крепляется реальными шагами на пути к достойной жизни, если слово расходится с делом.

После смерти Брежнева и прихода к власти Андропова в обществе возник на короткое время проблеск надежды на то, что в стране наконец-то восстановится порядок и она сдви­нется с мертвой точки. Но это оказалось всего лишь иллюзи­ей, которая растаяла вместе со смертью нового руководителя государства. Приход же к власти Черненко уже не вызвал у на­рода веры в позитивные перемены. И те 390 дней, которые Константин Устинович пробыл у власти, увы, не дали повода для оптимизма, хотя и были, как я уже говорил, попытки из­менить что-то в лучшую сторону.

В результате к перестройке наш народ пришел с огром­ным дефицитом веры. А намерения ее «архитекторов» перело­мить ход развития событий обернулись предательским развалом КПСС и ликвидацией СССР. И слава богу, что Константину Устиновичу не привелось увидеть новую рыночно-капиталис­тическую Россию, созданную на обломках могучей державы, — всё это произошло уже без него. А могила Черненко, судя по всему, стала не только последним захоронением советских ли­деров у Кремлевской стены, но и памятником, знаменующим начало заката великой эпохи.

И все же пытливого читателя наверняка беспокоит вполне обоснованный вопрос: как же случилось, что четко налажен­ная «хранителем партии» система функционирования пар­тийного и государственного аппарата смогла допустить такие непоправимые сбои, которые привели к трагичному концу? Ответов на этот вопрос существует сейчас великое множество, и их нельзя свести к какому-то единому знаменателю. Однако, выражая свое сугубо личное мнение, я бы попытался на него ответить так: при всей строгости и четкости у этой системы было уязвимое место, своя ахиллесова пята — абсолютная убежденность высшего руководства страны в незыблемости действовавшей модели управления страной.

Подобные настроения разделяло и подавляющее большин­ство честных коммунистов, никто из которых и предположить не мог, что в недрах руководящих органов партии рождается предательская «пятая колонна». И уж совсем представлялось невероятным, что ее ряды может возглавить сам генеральный секретарь — Горбачев. Наивность вылилась в сокрушительное поражение.

Во время правления Черненко еще было некоторое время, чтобы задуматься и оглядеться вокруг. Но почти всем тогда ка­залось, что легче идти по инерции.

 

 

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

К. У. ЧЕРНЕНКО

1911, 24 сентября — родился в деревне Большая Тесь Минусинского уез­да Енисейской губернии (ныне Новоселовский район Краснояр­ского края).

1923—1925 — работа по найму подпаском у кулаков в селе Новоселово. 1925, сентябрь — 1929, июль — учеба в Новоселовской школе крестьян­ской молодежи.

1926 — вступил в комсомол.

1929, июнь — 1930, июнь — заведующий отделом Новоселовского райко­ма комсомола.

1930 — принят кандидатом в члены ВКП(б).

1930, июнь — 1933, сентябрь — служба в пограничных войсках в Джар- кентском пограничном отряде на заставе Хоргос.

1931 — принят в члены партии, избран парторгом заставы.

1933, октябрь — 1941, февраль — заведующий отделами Новоселовского, Курагинского, Уярского райкомов партии, заместитель заведую­щего отделом пропаганды и агитации Красноярского крайкома партии.

1941, февраль — 1943, сентябрь — секретарь Красноярского крайкома партии.

1943, сентябрь — 1945, май — слушатель Высшей школы парторганиза­торов при ЦК ВКП(б).

1945, июнь — 1948, сентябрь — секретарь Пензенского обкома партии. 1948, сентябрь — 1956, сентябрь — заведующий Отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Молдавии.

1956, сентябрь — 1960, сентябрь — заведующий сектором Отдела пропа­ганды и агитации ЦК КПСС.

1960, сентябрь — 1965, январь — начальник Секретариата Президиума Верховного Совета СССР.

1965, январь — утвержден заведующим Общим отделом ЦК КПСС.

1966, апрель — избран кандидатом в члены ЦК КПСС.

1971, март — избран членом ЦК КПСС.

1976, апрель — избран секретарем ЦК КПСС.

1976, май — Черненко присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Сентябрь — возглавил делегацию КПСС на съезде Компартии Да­нии.

1977, февраль — избран кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС.

1978, май — возглавил делегацию КПСС на съезде Компартии Греции.

Сентябрь — участвует в работе зонального совещания заведующих общими отделами партийных комитетов в Красноярске.

Ноябрь — избран членом Политбюро ЦК КПСС.

1979, август — вручает орден Трудового Красного Знамени городу Фрунзе,

ордена Красного Знамени Панфиловскому погранотряду, посеща­ет заставу Хоргос.

1980 — выход в свет книги К. У. Черненко «Вопросы работы партийного и государственного аппарата».

Сентябрь — вручает орден Ленина городу Челябинску.

Декабрь — возглавляет делегацию КПСС на съезде Компартии Кубы.

1981, 22 апреля — выступает с докладом на торжественном заседании в Кремле, посвященном 111-й годовщине со дня рождения В. И. Ле­нина.

24 сентября — Черненко вручена вторая «Золотая Звезда» Героя Социалистического Труда.

1982, февраль — возглавил делегацию КПСС на съезде Компартии Фран­ции.

15 июня — выступление на пленуме Красноярского крайкома пар­тии по вопросам Продовольственной программы.

22сентября — открытие бронзового бюста дважды Героя Социалистического Труда Черненко в Красноярске.

29 октября — вручает орден Ленина городу Тбилиси.

1983, 14 июня — выступление с докладом «Актуальные вопросы идеоло­гической, массово-политической работы партии» на пленуме ЦК КПСС.

1984, 11 февраля — на внеочередном пленуме ЦК КПСС избран Гене­ральным секретарем ЦК КПСС.

2марта — выступление на встрече с избирателями Куйбышевско­го избирательного округа Москвы.

10 апреля — выступление на пленуме ЦК КПСС.

11 апреля — избран Председателем Президиума Верховного Сове­та СССР.

30апреля — встреча с рабочими и инженерно-техническими работ­никами Московского металлургического завода «Серп и Молот». 28 мая — выступление на Всеармейском совещании секретарей комсомольских организаций. Вручение армейскому комсомолу ордена Красного Знамени.

Сентябрь — выступление на юбилейном пленуме правления Сою­за писателей СССР; председательствует на заседании Политичес­кого консультативного комитета стран — участниц Варшавского договора.

5 октября — выступление на Всесоюзном совещании народных контролеров.

23 октября — выступление на пленуме ЦК КПСС по вопросам развития мелиорации.

4 декабря — встреча с видным бизнесменом США Армандом Хаммером.

27 декабря — вручение наград группе писателей, удостоенных зва­ния Героев Социалистического Труда.

1985, 22 февраля — член Политбюро ЦК КПСС В. В. Гришин зачитывает

текст речи Черненко на собрании избирателей Куйбышевского из­бирательного округа Москвы.

10 марта — скончался в ЦКБ. Похоронен у Кремлевской стены.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

От автора
5

Глава первая. В начале пути
Детство. Школа крестьянской молодежи. Комсомольская юность. На дальнем пограничье
17

Глава вторая. Профессия — партийный работник
Райком партии. Война. Секретарь Красноярского крайкома. Высшая школа парторганизаторов в Москве
32

Глава третья. По партийной «горизонтали»
Пензенский обком. ЦК Компартии Молдавии.
Годы работы в агитпропе ЦК КПСС
40

Глава четвертая. Новый поворот
На «штабной» работе. Секретариат Президиума Верховного Совета СССР.
Общий отдел ЦК КПСС. Слово о помощниках
55

Глава пятая. На взлете
XXV съезд КПСС. Секретарь ЦК. У дверей Политбюро. Рядом с Брежневым
74

Глава шестая. Страницы личной жизни
Почему сибиряки не мерзнут. Надежный тыл.
О подарках, подношениях и Щелокове. Посетители и просьбы. Как поднимали «Спартак». Охота или неволя? Пропавший Горбачев. «Так победим!»
87

Глава седьмая. После Брежнева
Смена главных идеологов КПСС. Противостояние в Политбюро. Читая западных аналитиков. Время Андропова. «Хранитель партии» в опале
112

Глава восьмая. Бремя ответственности
Смерть Андропова. Черненко в должности генсека.
Слезы в семье. Что делать с Горбачевым? Генсек без «команды». Еще раз о сослагательном наклонении
126

Глава девятая. Мы и мир до перестройки
Первое испытание. У датских коммунистов.
Легенда Греции — Флоракис. До последнего патрона. «Социализм по-французски». На чьей совести Афганистан? Трудный путь к разрядке. Человек, который виделся с Лениным.
С открытым забралом
139

Глава десятая. Вымыслы и действительность
«Застой»: два взгляда на проблему. Противник перестройки. Андропов — Черненко: к вопросу о противостоянии.
Планы и возможности. В поисках популярности.
Реформа народного образования. Дети должны быть счастливы.
К истории «сухого закона». Черненко как публицист.
Взгляд Арбатова
167

Глава одиннадцатая. Последние месяцы
Верность «преемственности». Из последних сил. Единомышленники, но не друзья. Черненко и Устинов.
Не отпустили. Жажда жизни. Как награждались писатели. Развязка
195

Послесловие
211

Основные даты жизни и деятельности К. У. Черненко
215